Вдохновение (джен)

— Не шевелись, — строго сказала Эй. Сидящий напротив неё человек только мученически вздохнул.

— У меня спина чешется, — мрачно сказал он. Чесалась не спина, а ниже, но заострять на этом внимание было несолидно. — Долго еще?

— Не очень, — рассеянно ответила Эй, вертя в руках карандаш и наклоняя голову то вправо, то влево. — Погоди, я не очень понимаю, как тут свет ложится... Не вертись, нии-сан!

Последовал еще один тяжелый вздох. Сидеть в одной позе, не двигаясь, битых два часа оказалось тяжелее, чем он ожидал. О чем он думал вчера, соглашаясь попозировать ласково щебетавшей сестре, сейчас было решительно непонятно. Наконец Эй снова принялась за работу. Ставшее ощутимо теплее в последние дни апрельское солнце нещадно пекло его рыжую макушку. Со лба на нос скатилась капелька пота, вызывая почти невыносимое желание почесаться.

— Ну вот! — наконец гордо объявила она, отложив карандаш. Таку поднялся, почесав, наконец, мучивший его последние пятнадцать минут участок, хм, спины, и от души потянулся, разминая затекшие мышцы. Да чтоб еще раз когда-нибудь!...

Однако, взглянув на портрет, он смягчился. Работа и впрямь была хороша. Он, сидяший на каменном парапете на фоне моря и задумчиво вглядывающийся куда-то вдаль... Да. Портрет и сияющее лицо Эй стоили этих двух непростых часов.

— Ты молодец, — одобрительно сказал он. Та, подпрыгнув от восторга, чмокнула его в щеку.

— Я старалась, — с широкой улыбкой ответила она. Снизу, с узкой каменной дороги, вьющейся вдоль побережья, донесся невнятный оклик. Она подбежала к краю площадки и принялась вглядываться вниз, опираясь обеими руками на широкий парапет.

Таку потер горячую макушку, подтянул резинку на сползшем хвосте, из которого выбивались яркие рыжие пряди. Хорошо, что сегодня она рисовала не красками, и нести назад нужно было не мольберт, раскладной стульчик и сумку со всеми этими художественными причиндалами, а всего лишь блок с листами.

— Ты все рисунки, что ли, с собой таскаешь? — проворчал он, вкладывая портрет в и без того нетоненькую стопку работ.

— Там в основном чистые листы, — донеслось до него с другого края площадки. Эй стояла у парапета и, радостно улыбаясь, махала рукой кому-то внизу.

Ну да. Таку хмыкнул. Пять или шесть чистых листов сиротливо ютились в самом низу толстой стопки законченных работ. Он перебирал их одну за другой, губы тронула непривычно мягкая улыбка. Она действительно замечательно рисует. Внезапно его рука замерла. Рисунок, лежавший сейчас перед ним, был более чем привычно хорош, — он был прекрасен. Но сюжет... Тонкая и высокая девушка, опустившая голову, сидящая на серых камнях и прижимающая, словно баюкая, к себе другую, чья рука безжизненно свисала к земле. Предрассветное небо с угасающими на нем звездами. И безликие фигуры кругом, нацелившие на них винтовки. От работы веяло такой обреченностью, что Таку передернуло.

Он вытащил рисунок, решительно положил папку обратно на парапет и подошел к улыбающейся Эй, все еще стоящей у края площадки.

— Это что? — хмуро спросил он, тыча в рисунок рукой.

— А? — она недоуменно моргнула, пригляделась и тепло улыбнулась. — Это мы с Нее... вдохновение мое...

— Скажи своему вдохновению, — твердо сказал Таку, — что я буду приглядывать за ней в оба глаза и оба пистолета. И если она снова доведет тебя до такого, — он снова обвиняюще ткнул пальцем в рисунок, — я лично её пристрелю. Поняла?

— Поняла, — рассмеялась Эй. Но, взглянув на него, она сразу же перестала веселиться. Таку отнюдь не шутил. Сузившиеся вишневые глаза, плотно сжатые губы, окаменевшее лицо, — она лучше всех знала, что это значит. Таку был более чем серьезен.

— А вот скажи, — угрюмо повторил он.

— Скажу, — тихо отозвалась она.