Превращение (джен)

Каждая история начинается с героя. Ох уж эти герои! Гениальные личности, настоящие богатыри и воины, или же не проявленные персоны, до тех знаменательных пор спокойно сидящие на своей печи и ждущие, когда на них упадет неспокойный взор автора и заставит некими волшебными чарами преобразиться и раскрыть величие скрытого ото всех внутреннего мира. Хотя, бывает и так, что в герои выбирают людей совсем ничем непримечательных, самых, что ни на есть обыкновенных. Честно говоря, я склонен думать о себе как о самом обыкновенном. Да, именно так. Я обычный человек и не знаю, какому писателю могло бы прийти в голову рассказать хоть что-нибудь о моей жизни. Помимо моей совершеннейшей непримечательности и серости, даже гипотетического автора должно было оттолкнуть в моей личности уже то, что главный герой никогда не прочитает его бессмертного творения, потому что я терпеть не могу читать! С детства…

Все эти сказки и истории, полные различных бестолковых приключений, несуществующей утопающей в облаках из розовых сердечек любви, бесконечных кровопролитных войн, споров за титулы и награды — скучно! Из книги в книгу происходит, по сути, одно и то же, в зависимости от жанра. Так что, ознакомившись ещё в весьма нежном возрасте с основополагающими сюжетами, и то не по своей воле — матушка имела пренеприятнейшую привычку читать мне перед сном вслух — я окончательно утерял интерес к подобному роду развлечениям. Заставить меня читать с тех пор, как я встал на ноги и проявил своё самосознание, уже было невозможно, и ни строгие наказы учителей, ни хитростные уверения друзей и родителей, а также прочей родни, пытающейся увлечь меня этим занятием, не имели никакого успеха. Они отлетали от меня как горох от стенки, заставляя негодовать несчастных, поверивших в свою силу внушения.

В принципе, убедить меня в чем-либо было просто невозможно. И это касалось любой области. Если я не любил гороховый суп, то, даже голодая несколько суток подряд (а моя бабушка считала подобного рода воспитательные эксперименты весьма полезными), я оставался при своем мнении и суп не ел. Довольно скоро вся родня была вынуждена смириться с моим уникальным упрямством, и отпустить на вольную волю. Отныне я не слышал ни одного совета, ни одного упрёка, что не могло не радовать. Правда, я был лишен и возможности получать одобрение и похвалу. Казалось, вся моя семья, отрекшись от попыток воспитать меня, теперь сама с интересом смотрела на то, как я сам себя воспитываю. И, похоже, это их настолько увлекло, что однажды я услышал, как отец и дед делали ставки, предполагая, как я буду себя вести на Новый год. Поселится ли во мне то самое незабываемое чувство праздника, сказочности и прочей белиберды, в которую так свято верили все мои окружающие. Да-да, именно все. Это касалось не только моей семьи, но и лучшего друга Артура и даже, как это ни странно, моей девушки Сандры. Учителя уже с ноября начинали выбирать новогодние темы для своих уроков. Причем, неважно, какой вели предмет: путем невероятной логики они умудрялись подводить итог своего выступления к неминуемому приближению священного праздника. Биолог сожалела о том, что медведи и лягушки лишены такой прекрасной возможности, как встреча Нового года из-за своей зимней спячки. Химик специально выбирал практические занятия, показывая с помощью каких веществ можно самостоятельно сделать фейерверки и светящиеся огни, даже математик ввергался в пучину всеобщего безумия и впадал в почти полнейший маразм, начиная всё больше и больше рассказывать нам о нумерологии и гороскопах, а не об алгебраических уравнениях. Точнее он их так умело совмещал, что трудно было понять, где же начинается пресловутый Новый год и его нумерологические и языческие изыски и заканчивается магия чисел обычной математики.

Приближение этого Нового года для меня было самым неприятным. Едва выпал первый снег, а он имел несчастье выпасть ещё в середине октября, как столь ненавистная мне канитель уже началась.

Всему виной была, конечно, моя ненаглядная сестренка Кира, просто помешанная на сказках. Она имела чудовищное свойство верить всяким суевериям и совершала каждый день по десяток различных обрядов, в значение которых мне даже не хотелось вникать. Стоит ли говорить, что выпадение первого снега для малютки Киры было едва ли не священным явлением? Только проснувшись и увидев снежные пылинки, она тут же слетела со своего второго этажа нашей совместной двухъярусной кровати и, даже не одеваясь, прямо так, в ночной рубашке, понеслась на улицу! Спустя всего десять минут Кира вернулась с красными от утреннего холода руками и озябшими ногами, но безумно довольная — ведь она принесла с собой пригоршню того самого первого снега! При не менее странной для меня поддержки со стороны мамы, Кира, забрав у меня колбу для последней химической лабораторной работы, высыпала туда остатки ещё не растаявших снежинок и счастливая, словно кот объевшийся сметаны, поставила свой очередной трофей в холодильник.

Трудно было даже не согласиться с удивительнейшей логикой моей маленькой сестренки. Казалось бы при таком сумасшествии, за те недолгие десять лет, даже при учете того, что первые два года Кира не была способна заниматься подобной чепухой, у нас должен был набраться довольно приличный запас самых невероятных вещей, типа баночек и колбочек с первым снегом, засушенных или заспиртованных первых листочков, первых почек, первого зуба и волоса, но… Но Кирины суеверия имели необычайное свойство взаимозаменяться. Так с содержимым баночки со снежинками первого снега мы церемониально прощались на Масленицу, с листками и почками — в день летнего солнцестояния, и так далее. Это, признаться, сильно облегчало мне жизнь, хотя и не лишало уникальной возможности постоянно натыкаться в нашей квартире на вещи весьма сомнительной пользы.

Да, Кира и мама в этом отношении были молодцы, в отличие от папы и бабушки. К счастью, бабушка жила от нас отдельно, и наши встречи, как правило весьма многочисленные, не были столь продолжительными, чтобы я успевал пересчитать количество сушенных мухоморов, подвешенных под потолком в углу с паутиной. Однако их наличие, как и прочей не менее загадочной и тревожащей нестойкое детское воображение Киры чепухи, здесь было более, чем достаточно. Заспиртованные лягушки, светящие своими выпученными глазами в темноте коридора, стояли вперемешку с сушенными летучими мышами и чучелами самых различных животных. Самым неприятным из этой коридорной галереи в наш последний приход оказалось для меня чучело из нашей старой кошки, умершей всего полгода назад. Бедная Амалия! Разве могла она предположить, что ей предстоит украшать бабушкин коридор? Да и притом, доживая свой, весьма продолжительный для кошачьего рода век, она успела потерять внушительную часть меха, поседев и повылиняв настолько основательно, что кроме как с жалостью на эти теперь уже нетленные остатки кошачьего существования смотреть было невозможно.

Так вот, если бабушка собирала свой оккультный гербарий, что неплохо сочеталось с обрядовым коллекционированием Киры и мамы, то папа увлекался и вовсе безумными вещами. Он предпочитал различные остатки технического прогресса в виде поломанных антенн, телевизоров, наушников и прочего лома, вместе с черепками от посуды и щепками от поленьев, и даже обломками камней. В общем, он тащил домой буквально всё! Оборудовав крошечную кладовую под свой таинственный кабинет, он пропадал там почти всё то время, когда находился дома. Из кабинета то и дело доносились таинственные звуки и запахи: папа что-то пилил, строгал, приколачивал, паял и клеил. Как правило, знакомиться с продукцией его невероятно загадочного хобби нам приходилось в каждый мало-мальски значительный праздник, а что уж говорить про Новый год-то, если тут все с ума сходят!

Папа считал своим долгом каждого одарить подарком, созданным своими руками. Это само по себе, конечно, замечательно, просто превосходно — да, если руки золотые. Но к папе выражение «золотые руки» отнести было никак нельзя. Только «кривые и растущие явно не из того места». Однако, мама, бабушка и даже, что просто невероятно, дедушка, — вот уж кого руки-то золотые были! — находили творчество папы просто замечательным и повсеместно использовали придуманные им изобретения и прочие мелочи. Так, например, папа изобрел мылоподавалку. Чудеснейший прибор, который, едва стоило поднести ладони к раковине в ванной, тянул к тебе свои корявые ручонки, подавая мыло, сопровождая это действие жутким скрипом, словно кто-то когтем проводил по стеклу. И беда этого горе-изобретения состояла в том, что иногда хотелось банально почистить зубы, но гениальное папино изобретение не успокаивалось — оно просто пихало тебе под нос злосчастное мыло до тех пор, пока ты его у него не возьмешь и не намылишься, после чего вернешь жуткому полумонстру заветный брикетик. Только тогда, издав последний самодовольный кряк, этот прибор, наконец, успокаивался и позволял тебе заняться уже непосредственно тем, чем ты хотел.

Мама и Кира находили это забавным. Кира, подверженная бесконечным фантазиям, даже дала этому изобретению имя и всегда благодарила, когда возвращала мыло.

Помимо замечательной «умной» машины, в доме жили часы с кукушкой, которые вместо того, что бы куковать, выкрикивали нечеловеческим ревом, оглашая неподверженное никакой логике, время. Они могли разбудить нас посреди ночи, сообщив, что сейчас ни больше, ни меньше, как три часа сорок две минуты и что до рассвета осталось всего каких-то три с половиной часа! В то же время они могли спокойно дрыхнуть(а как это ещё назвать?) поутру, забыв разбудить всех домочадцев. Так как я не очень-то любил, да что там говорить, — терпеть не мог школу, то искренне радовался той редкой удаче, когда часы забывали нас разбудить. Нормальных часов в доме не держали просто «потому что». Потому что папины лучше. И с этим не было нужды спорить. В конце концов, неважно, сколько сейчас на самом деле времени и во сколько вставать: жить по расписанию, по определенному плану было явно непринято в моей семье.

Доучившись до выпускного класса, я, единственный из всех старшеклассников, не имел счастья серьезного разговора с родителями о своём будущем. Я-то наивно полагал, что это было связано с их несколько равнодушным ко мне отношением, но иногда, глядя на Киру и её более теплое обращение со всей родней, начинал сомневаться. Ко мне закрадывалась крамольная мысль, что мои родители и сами не знали, что им делать со мной. Также я не был уверен в том, что они знали, что им делать с самими собой. Мои попытки узнать, где же работает папа к моим пятнадцати годам, так и не увенчались успехом. Для школьной анкеты мама собственноручно выписывала неподдающуюся никакой возможности для расшифровки аббревиатуру — КДННДЖ. Сначала мы с Артуром, чей отец, как выяснилось, работал там же, пытались найти хоть какое-то объяснение странному набору букв, но кроме как «колонией для ничего не делающих жлобов» названия придумать не могли.

Мама вообще никогда не работала. Она вылезала из дома только для того, чтобы сходить на рынок и купить всё необходимое там на неделю-другую или, на худой конец, отправиться в гости. Маминым кабинетом поистине можно было назвать кухню, из которой она выходила крайне редко. Именно на кухне стояла гладильная доска и стиральная, да даже швейная машинки. Покупать одежду тоже было как-то не принято. Обычно её шила мама. Потому до довольно серьезного возраста я всегда потрясал своих одноклассников необычайными коллекциями маминого модельерного искусства. Так как мама, как и вся моя ненормальная во всех отношениях семейка, была помешана на сказках и всём, что с ними связанно, я был той несчастной жертвой, кому предстояло носить панталоны и камзолы принцев и рубахи со штанами в заплатках крестьян, вместо привычных всем джинсов и свитеров. Надо отметить, что моя дорогая сестрица от подобной моды всегда была без ума. Она смело щеголяла в платьях, как у Золушки, по школьным коридорам, а на следующий день приходила в длинных покрывалах и скрывала под чадрой своё миловидное личико.

Пожалуй, то, что я жил уже в двадцать первом веке спасало меня от насмешек одноклассников. Дети бывших рокеров, хиппи, готов и прочих-прочих, порой выглядели не менее экзотично, чем я в своих панталонах. Удивляла меня и позиция преподавательского состава. Кажется, их вообще не волновала форма одежды, как, собственно, и дисциплина на уроках, с периодическими пропусками всех и вся по весьма неуважительным причинам. Мне иногда даже казалось, что если бы я не научился писать и читать, меня всё равно бы переводили из класса в класс, а потом ещё и выдали бы аттестат об окончании школы. Просто за то, что я здесь изредка появлялся. В общем, такое отношение, конечно, расхолаживало, а с другой стороны совершенно не мешало заниматься тем, что нравилось. Вот правда, у меня была беда и в этом. Я, честно говоря, вообще не знал, что мне нравится.

Однажды наткнувшись взглядом в гостях у дедушки на гитару, я вдруг решил, что должен научиться на ней играть. Пожалуй, это было единственным моим увлечением. В остальном же, я молча, как и вся прочая толпа, таскался на занятия и даже на кружки. Правда, последние я посещал из чувства солидарности к моему другу и девушке. Артур обожал биологию и спорт. Он был чемпионом нашего города по бегу. Ему прочили едва ли не Олимпийское будущее, но как-то на столь знаменательную арену он всё никак не мог выйти. Сандра же обожала живопись и историю. Прошлым летом я вместе с ней ездил на археологические раскопки каких-то пещер, не очень далеко от нашего города. Не могу сказать, что проникся какой-то особой атмосферой подобных походов. Даже не могу назвать сиё предприятие романтичным, хотя Сандра, кажется, была весьма довольна этой поездкой. Своим загробным и таинственным голосом, сродни хриплому шепоту, когда мы приехали, и я вызвался донести все её вещи (это я явно погорячился — ведь моя подружка не смогла устоять и не привести с собой кое-какие сувениры — камни по три кило каждый!), уже на пороге её дома она произнесла:

— Макс, давай вечером встретимся на кладбище?

— Ага.

На кладбище, так на кладбище. А что в этом такого? Чем не место для свиданий? Честно говоря, я сильно подозревал Сандру в увлечении готической культурой, но её интересы меня совсем не смущали, но в то же время я вовсе не стремился их разделять. Я вообще не понимал, когда мы стали парнем и девушкой, и что побудило наших родителей и знакомых, считать нас парой, когда мы ещё ни разу не целовались.

Сандра появилась в нашей школе всего два года назад. Вечно одетая в черное, замкнутая и неразговорчивая, чрезмерно худенькая девушка при общем равнодушном настроении всей школы, кажется, даже не была замечена. Моё с ней знакомство состоялось просто по невероятной случайности. Артур уехал на очередные соревнования, а по физике была назначена парная лабораторная работа. Так сложились обстоятельства, что иной пары, кроме как Сандры, мне не нашлось. Впрочем, я об этом никогда не жалел. Она редко разговаривала. Во всяком случае, те короткие фразы, которые она шептала своим замогильным голосом, меня даже развлекали. Пожалуй то, что Сандра не была одержимой тряпками и косметикой болтушкой, и позволило нашим отношениям весьма вяло, но всё-таки развиваться.

Как выяснилось позднее, камни, что я вынужден был нести на своей спине из археологической экспедиции, понадобились для свидания на кладбище. Сандра собиралась вызывать духов. Она принесла с собой также огромный череп и красную лампадку. Расставив камни по её указаниям, я уселся на могильную плиту и совершенно безразлично смотрел на то, как она чертила круги и знаки на земле, как покрывала их рассыпчатым, похожим на мел, порошком, а потом зажгла лампадку и установила её в череп. Теперь пустые глазницы испускали две алые полосы, которые по идее должны были навевать нечто мистическое. Наверное… Но не на меня… Заунывная песня, как и странный дымок, поднявшийся над черепом, ни на миг не возмутили моего сознания. Сандра была просто счастлива.

— Ты мой суженный! — прохрипела она и вместо того, что бы поцеловать, больно укусила за шею.

Она смачно слизнула кровавые капли, проступившие на двух ранках и… улыбнулась. Вот от этого мне на миг действительно стало не по себе, но, прибывая в своем обычном равнодушном состоянии, я всё же не придал этому никакого значения. Разглядывая поутру перед зеркалом незначительные ранки, я невольно усмехнулся, благодаря чему был тут же награжден совершенно излишним вниманием Киры. Моя сестрица тут же заметила два красных пятнышка на моей шее и с диким воплем понеслась к маме:

— Макса покусали вампиры! Мама, Макса покусали вампиры!

— Вампиры, — повторил я, после чего снова усмехнулся и поправил свою нерадивую сестренку. — Вампирша…

Именно после этого необычного случая, моя мама отчего-то решила познакомиться с родителями Сандры. Она даже подкараулила её из школы (как только узнала, что это она?!) и выразила своё благодушие, вместе с приглашением всего семейства к нам на ужин.

Кира вышла к гостям увешанная чесночными бусами, и какого же было её разочарование, когда пред ней предстала лопоухая дородная женщина с мясистыми руками — мать Сандры, и маленький, с удивительно нездоровым зеленоватым оттенком кожи и горящими, словно у кошки, зелеными глазами, мужчина — собственно, отец. Она-то явно ожидала утонченных аристократов. Начиталась, что сказать.

Именно на этой вечерней встрече наши родители отчего-то решили, что у нас с Сандрой серьезные отношения. После чего уже никто и не сомневался в нашей «любви» друг к другу. Тем более, что я имел неосторожность записаться на кружок живописи, и моя фамилия оказалась аккурат под фамилией Сандры. Более того, именно я изображал из себя тыквоголового Джека на Хэллоуине, тогда как Сандра нарядилась в ворону. Вдобавок, мама явно привечала Сандру, и их интересы сошлись опять-таки на одежде. Теперь, помимо Киры и меня, мама шила платья моей девушке. Длинные и обязательно черные, с корсетами и вышивкой — они были необычайно красивы, хотя своей массивностью давили хрупкую Сандру. Надевая их, она становилась ещё более бледной и худой, что заставляло маму тяжело вздыхать и упрашивать остаться на ужин. Та почти никогда не соглашалась, чему всегда радовалась Кира. Она старалась не вылезать из комнаты всегда, когда приходила Сандра, и если ей уж очень было надо пройти на кухню, где занималась шитьем и примеркой мама, то она всегда надевала чесночное ожерелье.

Что ж, если Сандру моя сестренка опасалась, то Артура просто обожала. Светловолосый бегун, гроза всех девчонок школы не мог пройти мимо незамеченным. Даже учительницы частенько были настолько очарованы взглядом его глубоких серых, почти серебристых глаз, что, вызвав к доске, забывали, о чем его спрашивали, а после некоторого оцепенения сажали его на место, ставя отличную оценку. Казалось, мне было чему позавидовать лучшему другу. Однако зависть бывает только у гордых и честолюбивых людей, коим мне быть никогда не приходилось.

Я даже не помню, как мы подружились. Мне отчего-то казалось, что Артур был со мной всегда. Даже когда я ещё имел счастье не ходить в школу, мы встречались с ним во дворе. В основном его уму принадлежали все наши мелкие шалости, так, во всяком случае, казалось мне. Правда, я частенько слышал от своих родителей нечто обратное. Они просто не могли поверить, что такой прелестный мальчик, как Артур мог придумать такую нелепость, тогда как я со своим ослиным упрямством вполне отвечал их представлениям об озорнике.

За компанию я бегал по утрам с Артуром в парке и видел в этой любезности свою незаменимость. Глупенькие, вечно одолевающие Артура молоденькие дурочки, обычно собирались стаями, карауля своего кумира. И стоило ему на миг оказаться одному, как эта стая просто набрасывалась на несчастного парня. В моем же присутствии они вели себя более благоразумно. Не то что бы я имел устрашающий вид или вел себя грубо, но нас было двое, и вдвоем мы выглядели грозно, и они не осмеливались.

Артур мне с детства твердил, что я его самый, самый-при-самый лучший друг, так что даже моё упрямство не могло пробить такую уверенность. И, хотя на фоне Артура я выглядел бледновато — ничем не отличался, не ездил ни на какие соревнования и конкурсы, не выделялся особой красотой, — в скором времени нас перестали воспринимать по отдельности. Всё чаще и чаще я слышал:

— Вон, посмотри, это Артур, друг Макса.

— Да-да, это Макс, друг милашки Артура. Ну, того, с серебристыми глазами!

Так вот, вернемся к Новому году. После триумфального сбора Первого Снега, всё и завертелось. Как-то ни с того ни с сего Артур вспомнил, что у меня в ноябре день рождения и что мне исполняется шестнадцать. Это, по меркам Артура, была очень серьезная дата. Однако волновало моего друга не только моё шестнадцатилетие:

— Плохо, когда день рождения так близко от Нового Года. Я не успею собрать тебе денег на ещё один подарок!

Мне хотелось стонать. Ужасное слово «подарок» впервые было произнесено моим лучшим другом относительно меня. Не то что бы мы никогда ничего друг другу не дарили. Нет, дарили — на день рождения и так, просто. Но только не на Новый год. Артур знал о моей нелюбви к этому празднику и потому всегда умело избегал всяческих напоминаний о сказочном торжестве.

— Хотя, — продолжал друг, — если я выиграю юниорский кросс в Лиссабоне, мне должно хватить!

— А может, не стоит? — попытался заикнуться я.

— Ты что! — оборвал меня Артур. — Ни в коем случае! Новый год после шестнадцатилетия! Когда ещё, все же сроки уже прошли!

— Какие сроки? И что такого в том, что мне исполняется шестнадцать?

Напрасно я задавал эти вопросы — Артур их просто не услышал, но какого же было мне, когда ситуация повторилась с Сандрой всего неделю спустя.

— Ноябрь, — зашептала после Хэллоуина Сандра, провожая взглядом луну.

Мы сидели возле креста свежей могилки на городском кладбище.

— В ноябре нет праздников, — радостно заметил я.

— Почему? — удивилась Сандра, так что я даже опешил. — А твоё шестнадцатилетие?

— Вот черт!

Сандра, услышав моё ругательство, плотоядно улыбнулась и потянулась к шее. Из успевших подзажить ранок снова начала сочиться кровь.

— Это очень важно, — прохрипела она.

— Что? Моя кровь?

— Нет, шестнадцатилетие.

Слизнув кровавые бусинки, Сандра на некоторое время застыла. Тишину нарушил шелест крыльев и крик ночной кладбищенской птицы.

— Но ещё важнее Новый год после шестнадцатилетия, — пронзая своими черными, будто агаты, глазами, низким утробным голосом произнесла она.

От её слов у меня что-то вздрогнуло внутри. И это настолько меня удивило, что я даже не смог спросить у Сандры, что же такого важного она нашла в предстоящем Новом году.

После столь загадочного поведения моей девушки и друга почти две недели я имел возможность спокойно отдыхать и не замечать, как магазины принялись ставить елки и украшать всё предновогодней мишурой, как почтовый ящик стал полниться буклетами и рекламками о предстоящих новогодних скидках.

Домашние как-то затаились. Близился мой день рождения, а они делали вид, будто забыли о нём. Это несколько настораживало, но с другой стороны -радовало. Я ненавидел буйные празднества и в свой день предпочитал тишину и проверенных друзей. В число них совсем не входила моя сестрица Кира, кузина Марина, приезжавшая к нам из столицы исключительно по праздникам, кузен Марк, бабушки, дедушки, тети и дяди, считавшие своим долгом обязательно собраться всем многочисленным семейством. А тут накануне была знаменательная дата — моё шестнадцатилетие.

Однако моя родня сделала потрясающий и совершенно неожиданный подарок — все те, кого я так боялся увидеть — не приехали. Кузина Марина улетела на стажировку в Швейцарию, кузен Марк, что странно, — заболел, и дальше по списку, — в общем, все они прислали мне ужасные, кричащие всеми цветами кислотной радуги открытки, в которых поздравляли меня и желали (не дай Бог, чтоб это всё разом сбылось!) всего на свете. И оправдывались за своё отсутствие, обещая всенепременно быть на Новый Год!!!

Что ж, я понимал, что получить такой Роскошный Подарок — уже счастье и потому, прихватив с собой горсть конвертов с открытками, пошел в школу. Выпив по баночке коктейля с Сандрой и Артуром на заднем дворе, греясь у импровизированного костерка из моих открыток, мы уже вполне довольные отправились на уроки. К счастью, никто из моих замечательных одноклассников не вспомнил о дне рождения, что позволило наслаждаться спокойствием и тишиной. После школы выяснилось, что мои родители тоже были не прочь одарить меня чем-то особенным. А именно — они уходили с ночевкой к бабушке с дедушкой. Правда, Кира такого подарка делать не собиралась. И хотя я и стращал её тем, что обязательно приглашу в гости Сандру, та была непоколебима.

— Артур ведь тоже придет!

В общем, праздновать пришлось вчетвером. Дабы Кира не могла бесстыдно пялиться на Артура (и откуда у десятилетней девчонки такое кокетство?), я был вынужден развлекать своих гостей. Мы играли в настольные игры, и Сандра искренне была впечатлена «Вампирчиками». Второй раз я видел её столь счастливой, с горящими от волнения и удовольствия глазами. Я и на гитаре играл, звонко клацая ставшими как-то уж очень быстро отрастать ногтями по струнам. Но Сандре и Артуру нравилось. Артур приспособил себе бокалы с водой под своеобразный ксилофончик и весело вторил моим песням, изображая колокольчики, что чрезмерно веселило Киру.

Угомонились мы ближе к четырем, причем Кира сдалась значительно раньше — где-то после полуночи. Я отнес сестру в нашу комнату и уложил в кровать. Вернувшись к друзьям, я решил поиграть в карты на исполнение желаний, и это настолько нас увлекло, что рев часов, огласивших «четыре часа двадцать одна минута», застал нас врасплох. Артур засуетился. Он не особо любил ночные бдения, так как они мешали его режиму дня.

— Ну вот, завтра пропускаю пробежку, — незлобно проворчал он и направился в ванную.

Понимая, что моя маленькая квартирка явно не располагает к ночевке гостей, я пожертвовал свою постель другу. Сандру уложил на родительский диван, сам же расположился в кресле, но так и не смог заснуть. Промучившись где-то полчаса, я побрел на кухню и просидел там до рассвета, попивая чай и смотря в окно. Когда рассвело, я затеял сделать своим гостям завтрак и провозился с ним удивительно долго. Мною было изобретено невероятное блюдо — картофельные подарки. Внутрь картофельного пюре, которое я сделал довольно густым, запихал грибы под острым соусом из перцев и помидоров и всяческих специй.

Первой, естественно, проснулась Кира. Её радостный вопль вывел меня из творческого транса. Сестра кричала о счастливой судьбе и о чём-то ещё мне непонятном, но явно связанным с Артуром. Она молнией пронеслась по кухне и (о ужас!) полезла ко мне обниматься, шепча на ухо:

— Ты самый лучший в мире брат!

Минутой позже в дверях появился заспанный Артур в трусах и майке. Сестренка, взвизгнув, тут же скрылась за моей спиной и кокетливо принялась выглядывать.

— Слушай, Макс, мы вчера что-то пролили на мои брюки, не одолжишь чего-нибудь? А то твоя сестра как-то странно на меня реагирует…

— Конечно, в стенном шкафу — первая полка сверху — бери всё, что нравится!

Хотя что там могло нравиться, я представлял себе слабо. На первой полке я хранил все последние мамины модели: гусарские галифе, лосины и шотландский килт. Как и следовало ожидать, Артур выбрал галифе. Вместе с бархатным сюртучком, найденным там же, смотрелся друг вполне прилично, и Кира теперь смерила его оценивающим взглядом.

— Ты похож на сказочного принца! — заявила она, после своего осмотра.

— А я думал — на шута, — попытался отделаться от её внимания Артур.

Кира нахмурилась, продолжив изучать моего друга.

— Лучше бы ты шотландский килт надел, — заметил я.

Артур на миг задумался, видимо припоминая зеленую шотландку в моем гардеробе, после чего невозмутимо сообщил:

— Как-нибудь в другой раз.

В этот момент в дверях появилась Сандра. Не накрашенная и в белой ночной рубашке она стала похожа на призрака, о чем не замедлила сказать Кира. Наряд Сандры тоже был испорчен, кажется, у нас было какое-то хитрое задание в картах.

— Вот и шотландский килт пригодился, — невозмутимо произнес Артур, после того, как я отправил Сандру выбирать одежду из своего гардероба.

Собственно, выбирать там было больше и нечего, поэтому, завидев свою девушку в наряде в зеленую клетку, я только с удивлением оценил, что этот цвет подходит ей значительно лучше, чем пессимистичный черный.

Наконец, все уселись, и я принялся угощать гостей.

— Макс! Что это за гадость?! — едва надкусив, воскликнула моя сестра.

— Огнедышащий вулкан, — равнодушно сообщил я придуманное своему творению название.

— Скорее не вулкан, а дракон, — фыркнул Артур и принялся с аппетитом поглощать мои кулинарные изыски.

Сандра ничего не сказала. Она, не хуже Киры, оценивающе осмотрела меня, потом улыбнулась собственным мыслям и провела кончиком языкам по нижней губе. Видимо, нашла в моем облике нечто достойное одобрения. Во всяком случае, она так же равнодушно, как и я, съела предложенную ей порцию.

Затем была школа и начавшая набирать обороты новогодняя канитель. Снова ожидался бал-маскарад — любимая мамина тематика. Кем я только уже не был — и волшебником, и троллем, и гномом. Пожалуй, карнавальный костюм был самым большим злом в Новый год! Ох уж эти сказки, эти чародеи, эльфы и прочая нечисть! Это ожидание чуда, написанное на лицах окружающих меня людей, делающее их невероятно глупыми и какими-то беззащитными… Фу…

— Я не знаю, что тебе сшить, сынок, — расстроено произнесла мама, когда до новогоднего бала осталась всего лишь неделя. — Ты был уже всеми сказочными персонажами, и я просто не знаю, кем бы ты мог стать ещё.

Она печально взглянула на только что вошедшего на кухню отца. Папа замешкался, а потом нескладно выдал:

— А может он… того, ну это… простым человеком будет?

Мама всхлипнула и закрыла лицо руками.

— Мама? Мамочка? Что случилось?

Я ни разу в жизни не видел, чтобы моя мама плакала, и потому оказался совершенно не готовым к этому. Я просто не знал, что делать и с надеждой взглянул на папу. Но папа был потрясен ничуть не меньше меня.

— Ада! Адочка! Ну не убивайся ты так, ну всё в жизни бывает. Может, шутка такая?

Отец подбежал к маме и, сев возле неё, попытался её утешить.

— Че-ло-ве…к, — рыдая, произнесла мать. — Да разве такое бывает? Игорь, да как же так! Че-ло-век!!!

— Успокойся, ещё же не всё потеряно. Новый год не наступил. Может, это… образуется?

— Человек, жуть какая, — шмыгнув носом и отняв руки от заплаканных глаз, визгливо произнесла мама. — Но надо подождать.

Кажется, она успокоилась, а я к тому времени вспомнил ещё одну сказочную тварь, в которую меня не обряжали.

— Матушка, ты забыла о драконе. Этим страшилищем я ещё не был!

Глаза матери вмиг просветлели.

— Дракон! — она вскочила с места и кинулась на шею папе, который тут же закружил её по кухне. — Дракон! Ну, конечно же, я совсем про него забыла. Игорь, ты только подумай, дракон!!! Дракон!

Я радости мамы, конечно, не понял, но стало значительно спокойней от того, что она больше не плачет. Всё-таки видеть маму расстроенной мне совсем не понравилось.

Итак, в новогодний бал я был драконом. Мама сшила мне огромную голову, а папа смастерил фонарик, который светился красновато-оранжевым, и прикрепил его внутри. Теперь я мог, как говорила Кира, выпускать пламя. Но вот что было странно: обычно я не смотрел на наряды своих одноклассников, так как привык этого не замечать в принципе. Однако в этот раз я никак не мог не обратить внимания, что я чуть ли не единственный пришел в чём-то новом. Артур, вот уже последние три года наряжался исключительно в единорога, а Сандра не расставалась со своими готическими платьями, разве что сегодня оно было пороскошней. В общем, какие-то непонятые мысли постоянно лезли мне в голову, отчего та заболела, и я едва дождался окончания бала.

Я спешно проводил Сандру, объяснив своё странное поведение. Она лишь загадочно улыбнулась, прошептав мне:

— Ничего страшного, мой дракончик!

Я шутку не оценил. Дома я скорейшим образом избавился от костюма и залез в ванну, ожидая, что вода даст облегчение. Увы, голова разболелась ещё больше, вдобавок стало ломить всё тело. Неужели я заболел? А разве я вообще когда-нибудь болел? Всё было более чем странно. Я постарался отогнать все мысли и завалился в кровать, совершенно не замечая, как радостная суета моих родителей окружила меня.

Наутро стало ещё хуже. Голова трещала так, что я не мог связно мыслить. Перед глазами всё расплывалось. Мама напоила меня каким-то отваром, после чего я снова провалился в сон.

Очнулся уже поздно вечером. Вся родня была в сборе, так что в нашей маленькой квартирке совершенно негде было повернуться. Голова, наконец, перестала болеть. Я легко поднялся с кровати и полетел в гостиную… Простите, что я сделал? Полетел… Ах!

— Вот это да!

— Дракон! Дракон! Мой брат — дракон!

Что за чушь? Что происходит! Где? Где это чертово зеркало?! Я подлетел к зеркалу, зажмурив глаза. Не веря во всё происходящее, медленно приоткрыл их, чтобы встретится со зловещей мордой некоего монстра, а точнее дракона. «Это шутка, — уверял я себя. — Это всего лишь костюм! Они напялили его на меня, пока я спал».

— Дракоша! Макс, из тебя вышел отличный дракоша! — ко мне подбежала Кира и уткнулась в мягкий живот.

Я начал подозревать, что это всё не шутка.

— Да ладно тебе, друг! Ты что, до сих пор не веришь?

Рядом раздался голос Артура, и я неохотно повернул в его сторону глаз (во дожил, даже шеей шевельнуть лень!). Но Артура там не было, передо мной стоял серебристый единорог, отбивая в нетерпении копытом.

Бред! Мне всё это снится?!

— Нет, мой дракоша, тебе не снится!

Сандра! Мои глаза тут же нашли девушку. В ней немногое изменилось, во всяком случае, не так кардинально, как в Артуре, разве что глаза налились красным, да клыки выступили вперед. Эх, вампирша…

Я начал оглядываться по сторонам, с трудом узнавая во всяких сказочных тварях своих родственников. Паучиха — моя мать, гоблин — отец, злая колдунья — бабушка, гном — дедушка, тролли, орки, феи, эльфы, наги и саламандры… Какой кошмар!

— А как же люди? Я же — человек!

Меня окружил смех.

— Какие люди? О чем ты, сынок?

— Люди, школа, машины! — воскликнул я.

— Да здесь твои люди, рядом живут-поживают и ничего не замечают, — прокаркал дядя-ворон.

— А мы…

— И мы среди них, надо же как-то выживать, вот и прикидываемся, — фыркнула бабушка.

— Разве это не замечательно? — распахнув прозрачные крылышки, пролепетала Кира. — Теперь ты уже не сможешь отрицать все сказочки. Ведь ты сам — сказка!

Ага, надо же, как меня так угораздило!

— Ты даже не представляешь, как это здорово, — вместе произнесли Артур и Сандра.

А может и правда, здорово? В конце концов, из всех этих тварей, я оказался самым неоднозначным. Хочу — буду злым, хочу — добрым и мудрым. И уж точно никогда не замерзну! Дракон, вот это шутки! Надо же…

Дракон…