Рыба, которая полировала звезды (джен)

\"Однажды Библиотека просто пришла за мной\"

Вы верите в чудеса?

Книги — это не просто краска и бумага, не просто загубленные леса, книга — это всегда, в первую очередь, чудо. Потому что иногда они — единственное спасение человека: соломинка, ниточка, мост через реку невзгод реального мира на неизведанный берег. Потому что когда вокруг — серый мир, скучные люди и рутина, от которой практически ноют зубы, то рука, протянутая с другой стороны — последнее спасение, дорога в карамельный мир, где краски ярки, как в детстве, а мир кажется теплым, как во сне. Тот, кто умеет за частоколом типографских значков видеть картинку — у того золотой билет в кармане, по которому можно уехать куда угодно: в прошлое и будущее, в другие страны и другие миры, дальше, дальше, дальше, где все твои тревоги и печали — чьи-то еще и одновременно только твои.

Где весь мир одновременно только твой и при этом — чей-то еще, чьими глазами можно смотреть.

Когда Адель научился Смотреть, а не просто коротать время за перелистыванием страниц, когда стал случайно из-за этого проезжать остановки в метро и пропускать мимо ушей семинары, потому что просто не мог выйти из этого мира прямо сейчас, потому что ну как же, потому что сейчас — никак, то понял, что что-то изменилось. И пусть Библиотека пришла за ним не сразу, но она пришла и стала лучшим подтверждением изменений, произошедших с ним.

Читать умеют все, но отключать при этом внешний мир, не слышать и не видеть, и при этом — чувствовать на все пять органов чувств происходящее там — вот так умеют далеко не все. Кто не верит в магию книг и в магию слова, кто не может ее почувствовать, тот просто не умеет жертвовать собственным \"я\" и растворяться в чужой идее. А кто умеет, тот знает — часть тебя крадут, утаскивают безвозвратно, будто отколупывают кусочек твоего сердца, и тогда в твою жизнь начинают лезть разноцветными нитями обрывки чужих жизней, и дни перестают быть одинаковыми, как раньше, но становятся похожими на витражи католических церквей, покрашенными в разные оттенки, в зависимости от того, в какой из миров тебя занесло теперь, от того, какая книга тяготит твою сумку сегодня, от того, какое стеклышко прикрывает рану в твоем сердце.

И как только Адель уловил это чувство, Библиотека пришла за ним.

Во сне мы уязвимее всего, не только наше беззащитное белое горло, которое просит ножа, но и наш распахнутый ум, наше размытое \"я\", жаждущее тепла, и Библиотека пришла через сны, через темные коридоры, шелестя страницами и показываясь за каждым углом, она позвала его, и он вошел.

Адель гладил во сне корешки истрепанных фолиантов, старых изданий на сотне языков, из которых некоторые были языками мертвых народов, перебирал ровные обрезы хрустящих новизной книг и не видел знакомых названий, но во сне это казалось нормальным, как и стол, на котором раскинулись изодранные переплеты с огрызками страниц. Но вот тут уже было знакомое: \"Америка\" Кафки и \"Тайна Эдвина Друда\" Диккенса, где нумерация упрямо шла не с первых страниц: где — с четвертой сотни, где с третьей... Порывшись, Адель, как и ожидал, нашел и остатки \"Мертвых душ\", и забракованные главы \"Онегина\", и огрызок \"Житейских воззрений кота Мурра\" — но в них не было ни одной, ни единой страницы, которая была бы ему знакома. Но во сне это легко объяснить себе, и легко вообще себе ничего не объяснять, а оставить, как есть, поэтому он лишь улыбнулся и пообещал себе, что еще вернется сюда.

Он прошел по лабиринту вглубь, пока взгляд его не остановился на \"Рыбе, которая полировала звезды\", и та не позвала его, новенькая, в темно-синей обложке со звездами из фольги, приятно тяжелая. Адель раскрыл ее в середине и увидел ослепительную пустоту бумаги, и больше — ничего, нигде, ни в начале, ни в конце, даже не было имени автора. Только название, которое дразнило его воображение.

— Поставь на место, — раздался тихий голос за его спиной, и Адель обернулся, рефлекторно пряча книгу за спину. В плохо освещенном проходе между стеллажей стоял высокий человек в одеянии, смутно напоминавшем монашеское — таком же длинном и просторном, как на каких-нибудь старинных гравюрах. — Мальчик, поставь книгу на место и сделай вид, что хоть сколько-нибудь испугался меня, — сердито заявил тот, скрестив руки на груди, и при этом едва заметно улыбаясь своими тонкими губами, что вместе выглядело чертовски странно.

— Почему эта книга пуста?

— Поставь и идем, — отрезал тот, глядя на него своими темными живыми глазами.

Это потом Марк, хранитель Библиотеки Ненаписанных Книг, снизошел до разъяснений, а в первые минуты встречи лишь повел его по бесконечным коридорам, да спросил, хочет ли тот остаться. С легкостью, которая бывает только при принятии решений во снах, Адель кивнул: ну в самом деле, какая разница, если через пару часов придется вставать и идти в ненавистный институт?

Только вот проснулся он в Библиотеке, на верхнем ее этаже. По-настоящему.

И Марк, человек с бледным красивым лицом, в котором было что-то античное, объяснил ему, что все миры, которые когда-либо воображает себе человек, появляются на самом деле, только какие-то после смерти создателя схлопываются в нематериальную черноту, а какие-то — живут и ширятся, если человек заключает их в книгу, как камень в оправу, если ее читают, о ней мечтают и ей грезят.

Только вот несозданных, так и не написанных книг — очень много, гораздо больше, и Библиотека — это они и есть, ненаписанные тексты, которые все время трансформируются, пока жив их создатель, под воздействием его воображения; которые сами и есть ключи в свои миры. И человек, который умеет Смотреть, может в них очутиться.

И это теперь его, Аделя, работа — быть библиотекарем и читать, читать, читать. Попадать в другие миры и разрешать возникающие там конфликты: быть двигателем застопорившегося сюжета, сниться создателю и понукать его к работе, следить за тем, как творят люди, и не давать пропадать молодым мирам. Словом, быть тем самым вдохновением и озарениями.

Поэтому по ночам Адель работает музой: он закрывает глаза и проваливается в сон.

Только вот снятся ему теперь не чужие миры, не соленые волны и чистый ветер, не дым войн из учебников, не утопическое будущее, но его собственный серый и тусклый город, в котором яркими пятнами, мазками цвета — люди, зажигающие в своих головах новые звезды — звезды, которым он помогает гореть. Он бродит призраком по улицам и следит за ними, ходит безликой тенью, которая не тяготит человека; он шепчет своим бесплотным голосом: \"Слушай, мой друг, а твоя повесть?.. Помнишь?\", и в глазах человека снова зажигается свет, а в груди сворачивается недоступный прочим клубок тепла, и человек рассеянно хлопает себя по карманам в поисках ручки, чтобы прямо на тыльной стороне ладони записать пару слов: молоко; самопожертвование; флейта. И только сам человек да Адель улыбнутся, глядя на эти слова, потому что знают, что они — атланты очередной истории.

Иногда чудеса настолько материальны, что Адель не может их отрицать.

Так, однажды он добрел до своего института, как и был раньше, невидимкой, только теперь действительно нематериальным, и с тоской оглядел двор, полный серых людей и серых домов: люди выходили курить на ступеньки, дурачились и скучали, но ни в ком, ни в ком, ни в ком не было ни единой искры таланта!.. Они смотрели на слепящее зимнее небо и видели в нем только бездонную глубину, когда сам он — сотни других небес, под которыми жили люди еще не созданных историй.

А потом дверь открылась, и на крыльцо выскочила в пальто, легкомысленно распахнутом навстречу морозу, его однокурсница, та глупая девица, что вечно бросала презрительные взгляды на Аделя с его книжками и вечно глядела в экран телефона на парах. Выскочила, сияя и искрясь, разбрызгивая вокруг себя тот самый внутренний свет, что отличает Творцов, так что у Аделя сердце провалилось в груди и забилась тревожной птицей: лови ее

Он был настолько поражен, что отправился за ней по пятам до дома, до небольшой квартиры, и увидел, как она скидывает ботинки, неаккуратно стягивая их с одной ноги с помощью другой; как она, вечно следящая за собой, заматывает волосы в лохматый пучок и фиксирует его карандашом; как она открывает ноутбук и носится пальцами по клавишам, словно интернет вот-вот от нее убежит; как она в беспорядочном электронном ворохе файлов пишет-пишет-пишет, рассыпает огрызки стихов и идей для четырех с половиной романов, из которых не начат ни один; а он смотрит, смотрит, смотрит и забывает дышать, потому что она светится, вся, целиком, и этот бы бурный поток направить бы в одно какое-нибудь русло...

Поэтому в следующий свой сон он приходит в ее пустую квартиру и, порывшись в письменном столе, вываливает на видное место ее детские рисунки героев ее первой сказки. Потому что он посмотрел в Библиотеке, и это — отличная сказка, честное слово, первая из отличного сборника, который он заставит ее написать.

Так, почти напрямую, вообще-то делать нельзя, не положено, и ему может влететь, но Адель не в силах устоять, и оставляет рисунки прямо поверх ноутбука: вспоминай.

Он ходит к ней до тех пор, пока сборник не исчезает с полки Библиотеки, чтобы появиться в материальном мире пусть небольшим, но реальным тиражом.

Потом, конечно, его жизнь возвращается в нормальное русло, и в ней снова нет понятия времени, он снова ходит к людям в сны и в их книги, он читает сотни ненаписанных историй и следит за судьбами любимых из них. Он помогает авторам отполировать их истории и привнести в их миры то, чего не хватало.

Иногда он спускается на нижние этажи библиотеки, где спертый воздух давит на грудь, а книги молчат, как мертвые, потому что они никогда, никогда уже не будут написаны, потому что создатели их уже мертвы. И тогда ему снова хочется помогать тем, кто еще дышит и мыслит, давать им вдохновение и силы, ничего не получая взамен. Вернее, получая за это возможность жить в калейдоскопе миров, то есть, куда больше, чем получает любой другой человек. Неизмеримо больше.

Еще один подарок он получает сотню спасенных книг спустя: однажды Марк улыбается и проводит его к одному из шкафов, так же скользя пальцами по корешкам, поглаживая книги, как всегда делает сам Адель, и тот чувствует легкую зудящую ревность к книгам, которые опекает.

— Держи, — неожиданно просто говорит Марк и кладет ему в руки темно-синюю тяжелую книгу, которую безошибочно находит среди огромных полок. Ту самую, которую заставил поставить на место в самом начале их причудливого знакомства.

— Я видел ее, — пожимает плечами Адель. — Она пуста.

Марк сердито улыбается, как умеет только он, и в его темных глазах блестит что-то очень живое. Он открывает первую страницу и сует ему под нос: \"Однажды Библиотека просто пришла за мной\", на этом обрывается первая строчка, и сердце у Аделя проваливается, стоит ему прочесть эти слова.

— Она же была пуста, — пытается протестовать он.

— Потому что раньше ты умел только Смотреть. Пора учиться Говорить, парень. Это твоя книга, — усмехается Марк. — Главное у тебя есть — у тебя есть название и начало, — тот треплет его по волосам. — Только не надейся, что из-за того, что ты теперь тоже автор, будут поблажки в основной твоей работе, — добавляет он, потому что это же Марк, он не может обходиться без таких уточнений, и Аделю хочется обнять весь мир от переполняющего его ощущения правильности происходящего.

Пусть он до сих пор почти ничего не знает о Марке, потому что тот скрытен до невозможности, но тот — часть Библиотеки и часть нового удивительного мира, и ему достаточно знать только это. Часть мира, который был почему-то подарен Аделю, и подарен очень просто. Как?

Однажды Библиотека просто пришла за ним.