Нам не приснятся кошмары (гет)

— Гермиона, проснись!

— А… Что? Который час? Какого черта ты меня разбудил? Что случилось?

— Ты кричала во сне. Звала Северуса…

Обвожу взглядом нашу спальню. Никакого зеленого. К черту серебро. Вокруг только оттенки синего и неизменный черный цвет. Свечи. Как только я переехала к тебе, мы изменили обстановку всех комнат, в которых я бываю. Получилось не так уж и много: спальня, ванная, столовая, гостиная. В библиотеку здесь, в твоем поместье, я не хожу. Странно, не правда ли, Гермиона Грейнджер, всем известная Всезнайка, игнорирует одну из лучших библиотек магической Британии! Но это так. Я не мазохистка, ты же знаешь. А с твоей у меня связаны четкие ассоциации. Не у тебя одного род богат настолько, что может позволить себе собрать и содержать такую библиотеку. Почти такая же была у моего мужа. А значит, теперь есть у меня.

Пока я вспоминаю прошлое, отгоняю от себя видения не случившегося настоящего, ты смотришь на меня. Обычно твой взгляд скользит мимо. Заставляет почувствовать себя ничтожными и не имеющими права на существование. Обычно это так. Но не сейчас, когда мы с тобой одни в комнате. Более того, в одной постели.

— Прости. Я снова не дала тебе выспаться. Прости…

— Прекрати извиняться. Это происходит не так уж часто.

Ты, как всегда, обрываешь мои нелепые извинения. Вглядываешься в глубину моих глаз. А я просто смотрю на тебя. На твои серые глаза, серебристые до белизны волосы, утонченные черты лица. Чего еще ждать от Малфоя? Но сколько раз я глядела в твои глаза, Люциус? Сколькими красочными эпитетами и просто банальными сравнениями награждались эти глаза многочисленными любовницами и любовниками их обладателя? Для меня твои глаза просто серые. Обыкновенно серые… и живые.

Я вдруг судорожно прижимаюсь к тебе. Ты обнимаешь меня одной рукой, и мы застываем в чертовски неудобной позе. Но мне плевать. Ты рядом. Я не одна. И я произношу три слова. Ты так часто слышишь их от меня. Всего три слова. Иногда они меняются местами, порой я прибегаю к помощи синонимов. Но смысл остается тем же. И я произношу эти три слова, такие привычные, такие родные.

— Только попробуй умереть!

Ты чуть-чуть, совсем немного усмехаешься, и:

— Война закончилась, Гермиона, Пожирателей Смерти всех переловили. Ты же сама убила последнего.

— Люциус, с последним я сплю!

Какой черт дернул меня за язык?! Вопрос явно риторический. Ты. Всегда и во всем последние полтора года. Твое влияние.

А сейчас ты просто улыбаешься. Сажаешь к себе на колени, тебе наверняка неудобно, но ты удерживаешь меня.

— Война закончилась. Со мной ничего не случится.

Северус тоже так говорил. Часто повторял мне это, пытаясь убедить. Однажды слова не помогли. Как выяснилось, слова вообще редко помогают. Это понимаешь только после смерти. Я поняла после смерти мужа. Северус, в каких ты сейчас заоблачных далях? Как ты там? Мне бы так хотелось сказать тебе…

— Он знает.

— Что? О чем ты?

— Он знает, ты его любишь.

Твой голос не дрожит, Люциус. Ты как всегда спокоен. А я вдруг задумываюсь. Над чем? Над настоящим временем, в котором ты употребил этот глагол.

А над поместьем встает луна. Серебряные лучи ласкают кроны деревьев и черепицы крыш. Мертвенно-бледный свет затапливает поместье. Я смотрю в окно. Если бы я хотела, я бы с легкостью вспомнила, кто умер в этот день, 27 июня. Но я не хочу. Я не мазохистка.

* * *

Вечер. Работа закончена, все дела сделаны, тупая ноющая боль в висках почти забыта. Я возвращаюсь в Малфой-Мэнор. Надо сказать, в преотвратном настроении. Сегодня был не день, а кошмар какой-то. Все туда-сюда бегали, орали, сыпали проклятьями. Что еще ждать, казалось бы? Но одно дело, когда все ЭТО из-за тревоги, погони, боевой обстановки. Другое – квартальный отчет.

Захожу в мрачный средневековый замок. Если с мрачностью поместья Снейпа я боролась не покладая рук, то это место менять абсолютно не хочется. Пусть всё будет так, как было веками. Хоть какая-то стабильность. Антиаппарационный барьер мы решили не снимать – мало ли что. Так спокойнее. Иду прямо в гостиную, где находится чудесный бар. То, что мне сейчас очень нужно, стоит на второй полке справа. Моя любимая комната в поместье встречает меня золотистыми лучами заходящего солнца. На миг останавливаюсь, чтобы полюбоваться на открывающийся вид: поля, луга, леса, где-то вдалеке — небольшая речка. Все наполнено светом, счастьем и каким-то невозможным покоем. Самое интересное, что этот замок похож на мою жизнь: вокруг свет и тепло, а я смотрю как будто со стороны, из холодного и страшного имения. Чертыхаясь, наливаю себе коньяк. Тебе, конечно, не понравится, что я пью, но сейчас мне это безразлично. О Мерлин, какой вкус! Гораздо лучше всего, что я пила сегодня. В который раз делаю вывод: напиваться нужно только здесь. Так ведь не позволят…

— Что празднуем? Или правильней было бы спросить: кого хороним?

Все-таки ты удивительно циничный человек. Так говорить о смерти, когда потерял самую любимую, родную, желанную, единственную… кем еще была для тебя Нарцисса Малфой, в девичестве Блек? Жена, любовница, друг, мать твоего единственного сына и наследника. Да… если бы кто-нибудь знал, как ты ее любишь. Этого ты никогда и никому не показывал. Свою любовь, нежность, свое тепло. Все уходило на Нарциссу. Даже с сыном ты был холоден и неприступен. Хотя, почему был?

— Ну, так с чего вдруг ты решила напиться?

— Отстань, Люциус! И без тебя день был ни к черту. А все из-за этих отчетов.

— А ты свой еще месяц назад сдала, если не ошибаюсь?

О Мерлин, какой тон! Правильно говорят, что Малфой без язвительности, как Дамблдор без лимонной дольки.

— Я сдала его вчера, Люциус.

Подходишь, отбираешь бокал. Ставишь на стол. Целуешь. Меня, а не бокал, конечно. Тихо хихикаю, представляя тебя, целующего кружку.

— Гермиона, ты пьяна. Что ты пила до того как соизволила добраться до моих запасов спиртного?

— Э-э-э… бутылка Огневиски, бутылка сливочного пива… Э-м-м… Тебе за весь день перечислить или за последнюю пару часов?

— О Мерлин, – морщишься. – И как тебя Поттер терпит?!

— Поттер меня не терпит. Он меня вообще сегодня не видел.

После войны и окончательной победы я называла его только по фамилии. Он никогда не простит мне тебя, Люциус. Чтобы привыкнуть к Снейпу в качестве моего мужа нашему Спасителю потребовалось время и, чего уж греха таить, тотальная вправка мозгов от Северуса. Он не смог понять меня, вдову Северуса Снейпа и героиню войны, борющуюся с законами и министерскими чиновниками за жизнь и свободу Пожирателя Смерти. Никто не смог. Но я вытащила тебя из Азкабана. Все-таки не зря я воевала, а потом пошла в Аврорат. Меня знают, ценят, а некоторые еще и боятся. Надо быть Гарри Джеймсом Поттером, чтобы этим не пользоваться. Мне пришлось заплатить дружбой и уважением за твою свободу, Люциус Малфой, но я не жалею. Особенно в такие минуты. Ты целуешь меня. Обычный поцелуй – смесь нежности и страсти, выраженная касаниями губ, языков и рук, попутно блуждающих по телу…

Я просыпаюсь ранним утром. Подумать, от чьего (твоего или своего) кошмара очнулась на этот раз, не успеваю.

— Нарси, нет… нет, любимая…

Ее убил Петтигрю. Никто не знает, почему. Наверное, ему просто захотелось. Простая и понятная причина, правда? Он многих так убил. Без оснований. Даже без приказа. Просто потому что он мог это сделать. Поттер уничтожил его. Мегакруцио.

— Люциус! Люциус, проснись…

Ты открываешь глаза. В них не стоят слезы. Просто в глазах цвета расплавленного серебра и ненастного неба над Лондоном(О, Мерлин! Теперь и я это делаю!), в твоих таких отрешенных и холодных глазах стоит боль. Ты не произносишь ни слова. Просто глядишь на меня. И я знаю, что ты видишь: в моих глазах – нежность, и на губах – улыбку, и на щеках – слезы. Я не знаю, кто кого первый обнял, но сейчас мы лежим, судорожно цепляясь друг за друга.

— Знаешь, я себе представить не могу, что тебе скажет Северус после вашей встречи.

— Встречи?

— Я уверен, вы встретитесь…

Мерлин мой, Люциус! У меня создается впечатление, что я не одна тут с ума схожу.

— И где же?

— Где-нибудь в раю, — пожимаешь плечами. – Он тебе наверняка такой скандал закатит.

— А тебя значит Нарцисса с распростертыми объятьями примет?

Я ж говорю, нас тут двое сумасшедших.

— Меня не пустят в рай, — ухмыляешься. – Я изменил жене с женой лучшего друга.

— Поправка: ты изменил с вдовой лучшего друга.

— Х-м-м… Да. Тогда уж мертвой жене.

Нет, мне тебя определенно не понять. Как ты можешь таким тоном говорить о ней, если всего полчаса назад был готов не просто убить, но и умереть за нее?

Засыпаю в недоумении.

* * *

Еще один вечер. На этот раз я вбегаю в поместье, смеясь. Появляются домовики и с ужасом наблюдают это неожиданное представление. Видно, решили, что я окончательно лишилась рассудка. Не дождутся! Просто я сегодня такое узнала… Бросаюсь на диван, истерически смеясь.

А вот у тебя, похоже, день был не из лучших. Иначе не было бы той морщинки на переносице. Ты обводишь взглядом гостиную, и эльфы исчезают. А мой успевший закончиться смех начинается с новой силой. Ты просто смотришь. Холодно так, отстраненно. Я кое-как успокаиваюсь.

— Сегодня заходил Драко.

Твоего сына, как ни странно, из Азкабана вытаскивать не пришлось. Он сам чудесно смог о себе позаботиться, приняв в решающей битве сторону Поттера. Позже он довольно спокойно прореагировал на нашу с тобой связь и до сих пор остается единственным человеком, с которым можно общаться, не чувствуя в ответ неприязни, отвращения и прочих «позитивных» эмоций.

— Твою истерику вызвал только визит моего сына? Для одного из лучших оперативников ты стала чересчур впечатлительной.

— Да нет, Драко не вызывает у меня такой реакции. А вот его слова…

Снова смеюсь. Ты просто поднимаешь бровь, давая мне успокоиться самой.

— Он… Он сказал… Так, я спокойна, — вдох. Ну держись, Люциус! – Он сказал, что собирается жениться.

— Ты закатываешь истерику только потому, что кто-то согласился выйти замуж за моего сына?

О, это уже похоже на рычание.

— Ну, не кто-то, а сам Гарри-чертов-Поттер.

Знаешь, Люциус, если ты когда-нибудь решишь кого-то рассмешить, тебе достаточно будет изобразить вот это выражение. Полная ошеломленность со вселенской скорбью. Нет, не могу сдержаться. Это слишком забавно. Смеюсь так, что под конец не хватает воздуха. Ты все-таки приходишь в себя и хмуро оглядываешь представшую перед тобой картину: я валяюсь на диване и к тому времени уже икаю от смеха, держась за живот. Ох, и болит же он с непривычки! Я так не смеялась уже Мерлин знает сколько времени. Я вообще не смеялась довольно долго. Со смерти мужа. Ты, будто предчувствуя, что неожиданный смех сменится вполне предвиденными слезами, яростно целуешь меня.

Уже лежа в твоих объятьях, я вдруг будто прихожу в себя. Мерлин! Что ж мы творим… Что я делаю в постели Пожирателя Смерти, правой руки проклятого всеми Тома Марволо Риддла, друга моего покойного мужа и вообще красавца и ублюдка Люциуса Малфоя? Какое на тебя наложили проклятье, что ты вот уже полтора года живешь с грязнокровкой? И не с какой-нибудь, а с Грейнджер, лучшей подругой некоего Поттера, так же известного как Спаситель мира и Юноша-Который-Убил-Темного-Лорда. Что, черт возьми, мы делаем?

Уже засыпая, на грани яви и сна, я слышу голос человека, которого никто уже не может услышать – вот уже три года его нет под этой луной. Но голос, когда-то бесконечно любимый и родной, все же отвечает мне на вопрос: "Пытаетесь выжить. Спокойной ночи, Гермиона", и характерный смешок в конце.

Будем надеяться, Люциус, что сегодня нам не приснятся кошмары.

Спокойной ночи… любимый.