Корабль Надежды (джен)

Минует ночь, растают звезды и тьма уйдет... как прежде

Рассвет нас встретит ярким всполохом незыблемой Надежды

***

Я стояла у окна и наблюдала за тем, как большие дождевые капли заливают брусчатую площадку, давно поросшую мхом и сорняками. Мне вдруг представилось, как эти чистые прозрачные нити струятся по грязным водосточным трубам и, стекая на протоптанный суетливыми ботинками асфальт, смешиваются с городской пылью и грязью безликих улиц. И я перестала любить дождь. Так же, как в тот день, три месяца назад, утратила способность видеть краски. С тех пор я разучилась отличать изумрудную бахрому трав от нежно-розовых бутонов роз. И отражение багровеющего заката в лазурных переливах морских волн отныне превратилось для меня в застывший бесцветный пейзаж. Кто-то спросит: \"Что за погибель могла затаиться в столь юной душе, обращая жгучие чувства в пепел былого, разжигая в сердце ледяной пожар безразличия?\" И я отвечу, свято веря в истинность произносимых слов: \"В тот день умерла моя Вселенная. Мир, в котором я жила, которым я до сих пор существую\".

— Бу! — раздался приглушенный голос над моим ухом. Я не шелохнулась, продолжив наблюдать за полетом капель. — Ты совсем что ли не испугалась?

— Шум дождя и ветра не способен заглушить твоих тяжелых шагов, Артур, — равнодушно ответила я. — К тому же... Я знала, что ты опять придешь.

— Ты не представляешь, чего мне это стоило. Но я не мог оставить тебя одну... в таком состоянии. Ведь друзья всегда должны быть рядом, — его голос напоминал звучание саксофона — мягкое и усыпляющее. Когда-то я любила растворяться в нем, погружаясь в шепот и полутона, но не сейчас. Сейчас я ничего не люблю.

— Со мной все в порядке. И знаешь, я бы с превеликим удовольствием убралась куда-нибудь на необитаемый остров подальше от тебя и твоей назойливой заботы.

— Можешь злиться сколько угодно, только я все равно тебя не оставлю. Вот такой я назойливый, — он говорил спокойно и уверенно, но я отчетливо различила в его голосе нотки укора и обиды, и у меня защемило сердце. Ненавижу обижать людей. — Эй, посмотри на меня. Я же не отстану, ты знаешь.

Заботливая рука так неожиданно коснулась плеча, что я невольно развернулась, потянувшись навстречу нежности, желая ощущать ее тепло под кожей. Пройдет еще немного времени, и я забуду, что значит \"чувствовать\". Как забыла про дождь и малиновый цвет.

Артур бережно взял мое лицо в ладони, в его темных глазах затаились испуг и тревога.

— Боже мой, ты ужасно выглядишь!

— Спасибо, — саркастично отрезала я. Весь трепет момента сошел на нет.

— Я серьезно! Ты не заболела?

Я взглянула на свои руки. Будь мои разум и сердце при мне, я, наверное, ужаснулась бы увиденному: иссохшая, от природы бледная кожа приобрела прозрачно-восковой оттенок могилы. Да, вы не ослышались. Пускай я не отличу синий от зеленого, но в моем распоряжении черно-белая палитра оттенков, и у каждого — свое название. Порой в самых скучных вещах можно найти свое очарование.

— Завтра же пойдешь к врачу. И без возражений, — а вот это прозвучало как приказ, и я не выдержала.

— Перестань мне указывать! Мне не нужны какие-то там врачи — они не вылечат мою душу! Я хочу, чтобы меня просто оставили в покое! — волна беспричинного гнева и удушья захлестнули меня так, что я не могла говорить. Как они не понимают, что покой — это единственное, что мне сейчас нужно. А еще Он. Но желания человека ничтожны, если в привычное течение жизни вмешивается Она. Смерть. У нее свои законы. Я сделала глубокий вдох и перевела дыхание. — Просто... просто уходи...

В комнате наступило гнетущее безмолвие. Лишь песнь холодного ветра с беснующимся морем гулом доносилась с причала. И была в этих звуках природы какая-то сокрушительная безысходность. Артур не ушел, а, наоборот, подошел еще ближе и уселся на подоконник. А я отвернулась к окну и стала вглядываться в пустоту. Куда угодно лишь бы не встречаться взглядом с его глазами. Я боялась увидеть в них боль.

— То, что произошло в тот день... — неуверенно начал Артур, будто бы опасаясь нарушить воцарившийся покой. А, может, он просто боялся моей вспыльчивой натуры? — Это произошло, и ничего уже не изменить. Люди умирают каждый день: в постели дома или на больничной койке — неважно. Факт остается фактом. Люди смертны. А самое страшное то, что ты не знаешь, когда это случиться. Черт, да ты можешь завтра выйти из дома и погибнуть оттого, что на тебя упадет дерево! Но если постоянно думать о том, где и как ты умрешь, можно свихнуться. Нужно просто проживать каждый день, как последний, и надеяться на...

— Надеяться на то, что тебя не сшибет дерево. Ага.

— Я вообще-то серьезно.

— Хорошо. А теперь я серьезно. Надежды нет, Артур.

— Надежда есть всегда! Люди, может, и хотят жить на свете потому, что у них есть Надежда. На счастье, на мир, на светлое будущее...

— Ты действительно настолько наивен? Это все глупые отговорки отчаявшихся людей! Им просто больше нечего ждать, вот они и надеются. Надежда — лишь лживое ощущение того, что дальше будет лучше.

— Ты не права. Надежда — это опора в жизни отчаявшихся людей. Если человек не теряет Надежды, значит, он хочет жить дальше. Несмотря ни на что.

— С каких это пор ты заделался в философы?

— С тех пор как ты превратилась в бледное отражение себя!

Артур! Какой же он грубый, невоспитанный и... он прав. От меня прежней не осталось ровным счетом ничего. Разве что пылкость натуры и гордость, мешающая мне воспринимать правду, какой бы горькой она ни была. Поэтому я сделала вид, что не расслышала этих слов.

— Ладно, предположим это так. Но все равно нельзя жить одной лишь надеждой!

— Уж лучше быть наивным глупцом и жить одной Надеждой, чем бесцельно доживать свои дни без нее. Лишая себя Надежды, ты убиваешь все чувства в себе. А с ними и тягу к жизни.

— Все! Замолчи сейчас же! Потому что, если ты не перестанешь говорить о смерти и надежде, я выйду из себя и наговорю много обидных слов. А я так не хочу причинять тебе боль... Потому что тогда я тоже почувствую боль, а еще вину, и эти два чувства будут разъедать мою душу до конца моих дней. Знай, Артур, что так и будет! И когда я буду одной ногой в могиле, со саднящим чувством вины внутри меня, я все равно не попрошу у тебя прощения. Я же гордая... Ты этого хочешь?

Наступила тишина, в течение которой каждый из нас думал о чем-то своем. Артур опустил голову и уставился в пол, на полированной поверхности которого отражалась бледная растущая луна. Каждую ночь она печальным призраком восходит на небосклоне и так же незаметно исчезает с приходом нового дня. Новой Жизни... Но потом наступает другая ночь, а луна все та же: светоносная, далекая и...возрождающаяся. Глядя на нее, я тоскливо отметила про себя, что, если бы покойные возлюбленные могли так же легко возвращаться к жизни как эта луна, в мире живых было бы куда меньше печали и горя.

Я перевела взгляд на Артура. Тот сидел неподвижно, словно статуя какого-нибудь древнегреческого философа, и одному богу известно, о чем он все это время думал. Может, о своей пресловутой надежде, а, может, о тех беззаботных днях, когда мы были детьми, когда мы и помыслить не могли, какие испытания уготовит нам злой рок. Или он проверял, бьется ли мое сердце?

Но вот он шумно вздохнул, спрыгнул с подоконника — и я услышала его тяжелые удаляющиеся шаги. Он дошел было до самой двери, как вдруг обернулся и сказал то, что заставило мою душу встрепенуться. Будто бы маленькая птичка во мне трепыхается, бьется крылышками в отчаянии, пытается вырваться на свободу... Но что-то не позволяет.

— Я просто хочу, чтобы та бесшабашная жизнерадостная девчонка вернулась, — сказал он и добавил чуть тише. — Хочу вновь услышать ее ни с чем не сравнимый смех.

А потом он ушел. И на этот раз глухой стук его размеренных шагов потонул в стонущем рокоте волн.

А я все стояла у окна и размышляла. Удивительно было слышать такие серьезные речи из уст всегда беспечного Артура. И этот глубокомысленный взгляд. Не то чтобы он был поверхностным человеком, просто эта сторона его многогранной души до сегодняшнего дня оставалась для меня непостижимой. Он всегда был веселым несносным мальчишкой и даже с возрастом не утратил этой своей поразительной детской непосредственности. Крайне редко можно различить грусть во взгляде его карих глаз или ощутить на себе всю силу его гнева. Наверно, он просто умело это скрывает. Ведь человек в разной степени испытывает и радость, и обиду, и удовольствие, и боль. Он не может быть вечно счастливым или несчастным. Я с горечью отметила, что скорее всего и не знаю своего друга так хорошо, как мне казалось раньше. А, может, это был вовсе не Артур, а какой-то другой человек? И я вдруг вспомнила о магии, волшебниках, о зельях, способных изменять внешний облик человека, и улыбнулась собственным мыслям. Как же было бы значительно проще жить в мире, где человеческие способности не столь скудны и ограничены, где можно творить невероятные вещи одним лишь мановением волшебной палочки! И как же легко было когда-то верить в мамины слова о том, что чудеса существуют, нужно только поверить. Но, сталкиваясь с несовершенством мира, постепенно разочаровываешься в детских иллюзиях и маминых речах — и волшебство остается жить уже не в сердце, а на запечатленных в вечности страницах детских книжек, пока кто-нибудь другой не откроет для себя его завлекательность... Чтобы потом точно так же обмануться в своих ожиданиях. И только я об этом подумала, как улыбка исчезла с моего лица, и я вернулась из мира магии к привычной тоске и унынию. Птичка внутри меня перестала биться.

\"Никакая сила не способна вернуть человека из мира мертвых. И даже магия бессильна перед неотвратимостью Смерти\". Кажется, эти безнадежные слова звучали из уст старого волшебника, а зеленоглазый юноша в очках спокойно внимал им, пока внутри у него все сжималось и стягивалось в тугой узел от нестерпимой боли.

Я легла на кровать и взглянула на усыпанное звездами небо. Когда мне было грустно, я всегда обращалась к звездам, но сейчас даже их призрачное сияние не в силах спасти меня от нахлынувшего отчаяния. Смерть, боль, магия, надежда, Он... Я старалась не думать обо всем этом, но, чем больше я старалась, тем больше мыслей роилось в голове. И тем больше я проникалась чувством, будто грядет что-то значительное. В таких случаях люди обычно говорят: \"Это изменит мою жизнь\". Но вот в лучшую ли сторону? Этого я не знала. А пока все, что мне оставалось, это думать: смерть, боль, магия... Вдруг мое внимание привлекла особо яркая звезда, сверкнувшая на небосводе, и, прежде чем погрузиться в сон, мне почудилось, будто в ней я вижу отблеск чьих-то лучистых глаз.

***

\"Как прекрасен мир, являющийся во снах: от загадочных глубин океана до сверкающих звёзд Вселенной.\"

Я резко открыла глаза. Передо мной действительно мерцала пара блестящих лучистых глаз, вот только принадлежали они не абы кому...

— П-профессор Дамблдор? — моему удивлению не было предела. Или это сон, или я окончательно лишилась рассудка. Нет, конечно же, сон! В самом деле, не мог же несуществующий волшебник из книги явиться ко мне домой, да еще и посреди ночи! Ситуация сама по себе абсурдная. Или все же мог?

— Добрый день. Хотя, должно быть, в том месте, откуда вы пришли, уже глубокая ночь. Но не могу же я при первой встрече сказать \"доброй ночи\". Звучит несколько парадоксально, вам не кажется?

В том месте, откуда я пришла? Подождите-ка... Я оглянулась. Старый потертый ковер, деревянная секция, кораблик из ракушек на ней и все та же тьма за окном — все как прежде. И о чем этот старый чудак толкует?

— Что вы...

— Не задавайте лишних вопросов. Вы все поймете в свое время. А сейчас — в путь! — и он поднял вверх указательный палец.

— Какой еще путь?

— У людей забавная природа. Как только налагаешь на что-нибудь запрет, они тут же порываются его нарушить, — мягко сказал Дамблдор. Я почувствовала себя глупо. — Мы держим путь в царство причудливых форм и фантастических явлений!

И прежде чем я успела задать еще один вопрос, волшебник щелкнул пальцами, и маленький кораблик из ракушек исчез из поля зрения.

***

Место, в котором мы очутились, напоминало кадры из старого черно-белого фильма. Да, в этом мире тоже не было цвета. Мы стояли посреди растянувшегося на сотни миль бесцветного пшеничного поля. Бледно-пепельные колосья мерно покачивались под легким порывом ветра, переливаясь в слабых лучах рассветного солнца. Вблизи я заприметила старый деревенский домик с соломенной крышей, рядом с которым прямо на земле сидела абсолютно нагая женщина с младенцем на руках.

— Мы во сне... — это было скорее утверждение, чем вопрос. Дамблдор, все это время стоявший чуть поодаль, кивнул.

— И вы не настоящий? — спросила я, удивившись тому, насколько тихо и неуверенно прозвучал мой голос. Дамблдор взглянул на меня искоса, и под взглядом его глубоких пронзительных глаз я невольно поежилась.

— Я не более чем проекция вашего подсознания, равно как и та женщина с ребенком.

Странная смесь обиды и разочарования пробудилась в потаенном уголке моей души. Значит, никакого Дамблдора не существует, и я тут одна...

— Тогда, может быть, мое подсознание ответит мне, что это за место и что мы здесь делаем?

Волшебник тяжело вздохнул. Кажется, он смирился с тем, что я не перестану задавать вопросы.

— Мы находимся на заре моего и вашего существования, в так называемой \"колыбели мирозданий\", где зарождаются новые жизни, миры и даже идеи... Вы здесь для того, чтобы вновь обратиться к переживаниям прошлого, переосмыслить их и устремиться навстречу будущему.

— Вы хотите сказать, что... О, нет! И вы туда же! Вы хоть понимаете, о чем просите? Вы просите меня переосмыслить Смерть.

— Нет ничего противоестественного в том, чтобы взглянуть на вещи под иным углом, — его голос звучал так спокойно, будто бы он говорил о каком-то грязном белье. Меня это взбесило.

— Мы сейчас говорим о Смерти!

— Смерть есть не что иное, как естественное завершение земной жизни. Мы все когда-нибудь уйдем на покой, и в этом неизбежность бытия. Даже этот красивый, полный жизни цветок рано или поздно зачахнет, и ветер развеет его останки по миру... Пройдут года, века, быть может, тысячелетия, прежде чем мир изменится до неузнаваемости. И лишь одна сила остается вечной и незыблемой — та, ради которой люди обращаются к прошлому. Это память. Память, хранящая в себе былые воспоминания, тайные знания и бесценный опыт... Но, говоря о ваших прошлых переживаниях, я имел в виду отнюдь не смерть, а нечто куда более глубинное и значительное — то, что сокрыто в вашем сердце, — Дамблдор склонил голову и загадочно улыбнулся. — Впрочем, скоро вы все поймете. Всему свое время. Идемте дальше!

Он всплеснул руками и, как ни в чем не бывало, двинулся вперед. А я осталась стоять, как громом пораженная, пытаясь воспроизвести в памяти его последний монолог. После смерти остается память... Неужели люди могут быть настолько слепы, что не замечают простых истин?

***

Пока мы шли, и пока пшеничное поле постепенно редело, а вдали показались округлые формы невысоких холмов, Дамблдор пытался расспросить меня о детстве. Обычно человек берется рассказывать о самых ярких и дорогих воспоминаниях, бередящих душу. У меня такое одно. И я боюсь, отчаянно боюсь возвращаться к нему, потому что оно — часть моей Вселенной, которая умерла три месяца назад. Вот и сейчас, стоило только прикоснуться к невидимой грани давно минувших лет, как сердце сжимается от невыносимой тоски по невозвратимому, а легкие наполняются соленым запахом моря...

— Что-нибудь вспомнили? — голос Дамблдора прозвучал очень отдаленно, как если бы он находился не в шаге от меня, а по ту сторону пшеничного поля.

— Я вижу море... — ответила я тихо. И действительно: прямо передо мной расстилалось лазурное, почти прозрачное море. — Больше ничего.

— Значит, скоро вы увидите белые паруса.

Я была слишком погружена в свои мысли, чтобы услышать слова Дамблдора. Где-то на подсознательном уровне я понимала, что море — не более чем иллюзия, воссозданная по воле моего разыгравшегося воображения. Потому что оно лазурное, а, значит, цветное. А мой мир соткан из черно-белых нитей. Но до чего же она красива и правдоподобна! Я вдыхала свежий морской воздух, и мне казалось, что море дышит со мной в унисон; я ступала по земле и чувствовала нежный песок под ногами и легкое прикосновение волн. Все казалось даже слишком реальным... Слишком. Я остановилась и опустила взгляд на ноги, и тут же в изумлении подпрыгнула, едва осознав, что стою по щиколотки в настоящей воде!

— Как это?! — воскликнула я, касаясь руками мокрых ног.

Дамблдор обеспокоенно обернулся, но, взглянув на причину моего внезапного вопля, принял свое обычное непринужденно-расслабленное выражение лица. Иногда я завидовала той степени спокойствия и внутренней свободы, что исходили от этого человека.

— Что же тут удивительного? — спросил он.

— А вы разве не видите?

— Разумеется, вижу. Но вы забываете, что мы во сне. Во сне наши мысли материализуются, не все, конечно же, только наиболее навязчивые и значительные; стираются грани между реальностью и вымыслом, возможным и невозможным... — на какое-то время он замолчал, пристально всматриваясь куда-то вдаль, будто задумался о чем-то очень важном, а потом вдруг улыбнулся и выдал в свойственной ему манере:

— Буду вам очень признателен, если вы сотворите для меня горстку шоколадных ирисок.

— Вы же волшебник. Возьмите и наколдуйте себе сами, — буркнула я, уставившись взглядом на кусты можжевельника, росшие по правую сторону от тропинки. К причудам Дамблдора я уже привыкла и даже стала воспринимать их как нечто само собой разумеющееся, но вот истинные мысли волшебника оставались для меня недосягаемы. Это ужасно огорчало.

— Я бы рад, да вот только магия здесь не действует.

Я резко остановилась. Если магия здесь не действует, то...

— Как же тогда мы трансгрессировали сюда? — спросила я. — Или это была не трансгрессия...

— Мы перенеслись сюда только потому, что вы сами этого захотели. Это могли быть неосознанные импульсы, которые исходили прямо от вашего сердца. Подобно мотыльку, летящему на пламя, вы тянулись к своему собственному свету. Поверьте, он в вас еще есть.

Я ничего не ответила. Более того, меня начинали раздражать навязчивые попытки Дамблдора вселить в меня \"надежду на светлое будущее\". И это путешествие в недра моего подсознания более не казалось мне таким привлекательным. Свернуть с полпути волшебник не позволит, а заставит пройти его до конца. Если понадобится, пойдет и на обман, лишь бы добиться цели. Уж я то знаю, на что он готов пойти \"ради общего блага\"... Внезапно меня посетила одна догадка.

— Погодите-ка... Но вы же щелкнули пальцами, там, в комнате! Значит, вы все-таки соврали мне про волшебство?

Дамблдор как-то лукаво улыбнулся, будто бы о чем-то домекнул, а потом сказал:

— Мне просто стало любопытно, догадаетесь ли вы.

Я опять ничего не ответила. На самом деле, сказать хотелось многое, но я предпочла демонстративно замолчать. К тому же, мне с самого начала не давало покоя сказанное Дамблдором: \"Во сне наши мысли материализуются\". Эта идея прочно засела у меня в голове, и вот я уже была не в состоянии думать о чем-либо другом. Во мне зародился крохотный огонек веры в то, что может тогда я смогла бы вернуть его. Пусть даже только во сне. Мне и этого будет достаточно. Просто нужно сосредоточиться. Представить детально его лицо, вплоть до отчетливой ямочки под нижней губой...

— Вы ведь сейчас думаете о том человеке? — внезапно спросил Дамблдор. Я кивнула.

— Скажите, как его зовут?

И тут я осеклась. А я ведь ни разу и не произнесла его имени вслух. С того самого дня. И даже ни с кем о нем не заговаривала. Дамблдор понял, что мне тяжело, но от своего не отступил:

— Вы не обязаны называть настоящее имя. Давайте придумаем ему условное наименование? Предположим, мистер Пюпитр. Понятия не имею, что означает это магловское слово, но оно забавное.

— Нет уж. Лучше мистер... мистер Икс.

— Хорошо. Расскажите мне о нем. Каким был ваш мистер Икс?

И я рассказала о его веселом нраве, о доброй и ранимой душе, о присущей только ему трогательной наивности и беспечности, а Дамблдор внимательно меня слушал... Поначалу было очень тяжело, будто бы прямо в сердце вонзили ржавые раскаленные гвозди, но, как и любое преходящее чувство, боль постепенно угасла, и на смену пришло облегчение.

— Мы на месте, — объявил вдруг волшебник.

Я так увлеклась рассказом о мистере Икс, что не заметила, как бескрайнее поле осталось позади, а перед нами распростерлась вереница извилистых холмов со сверкающей в лучах послеполуденного солнца равниной. У подножия одного из них сидели парень с девушкой и о чем-то увлеченно беседовали. И вновь увиденное показалось мне до боли знакомым, но все мои усилия вспомнить хоть что-то оказались тщетными.

— Опережая вас, спешу ответить на ваш вопрос. Мы стоим на \"перекрестке судеб\", где прошлое неизбежно пересекается с настоящим, а настоящее с будущим. Ведь каждое сказанное слово или любой несовершенный поступок имеют свои последствия.

Я почти не слушала Дамблдора, мое внимание было приковано к парочке у подножия холма. Невидимая сила потянула меня к тому месту. Отчего-то мне казалось, что вот-вот я услышу что-то важное. И когда я подошла уже достаточно близко, до меня донесся обрывок их разговора:

— Прошу тебя, давай ты не поедешь. Останься. Никуда твои бумажки до завтра не денутся.

Он ушел. А она снова села у подножия холма и разрыдалась.

Меня вдруг обдало жутким холодом. На месте сердца образовалась большая черная дыра, а живот скрутило от явившегося мне прозрения. Это же тот самый день и тот самый разговор. Последний разговор. Но как? Я хотела было развернуться с намерением окликнуть удаляющуюся фигуру парня, но мягкая рука, опустившаяся на плечо, остановила меня.

— Бесполезно, — едва слышно произнес Дамблдор.

— Как они... Откуда... — моя речь становилась сбивчивой от захлестнувших меня чувств и горячих слез.

— Не забывайте, они всего лишь проекции, наделенные вашими чувствами и воспоминаниями. То, чему мы с вами только что стали свидетелями, всего лишь бледный отголосок когда-то реального прошлого. Взгляните на эту девушку. Никого не напоминает?

Я посмотрела в сторону всхлипывающей, скрюченной фигурки и ужаснулась. Это жалкое, немощное существо напомнило мне меня настоящую. Так вот какая я в глазах стороннего наблюдателя! Я вытерла рукавом рубашки мокрое лицо. Сейчас я не испытывала ничего кроме отвращения к самой себе.

— Нам пора, — тихо произнес Дамблдор, указывая в сторону возвышающегося за холмами мрачного леса.

***

— Профессор Дамблдор? — обратилась я к волшебнику, пока мы приближались к лесу. На душе еще остался неприятный осадок от недавнего происшествия, но один вопрос не давал мне покоя.

— Мерлин с вами! Ну какой я вам профессор? Зовите меня Альбус.

— Хорошо... М-м-м... Альбус, вы сказали, что вы всего лишь плод моего воображения, так? Тогда почему, когда вы прикоснулись ко мне, я это почувствовала? — я посмотрела на него, в нетерпении ожидая ответа.

— Видите ли... Это тонкая игра неуемного человеческого подсознания... Когда мы очень сильно во что-то верим, это что-то может показаться нам гораздо более материальным, нежели реально существующие вещи. Но на самом деле это не так. Вера — великая, но опасная сила. Она может вознести на Олимп славы и могущества, она же может и уничтожить, — Дамблдор как-то печально взглянул на меня.

Я задумалась над смыслом сказанных слов, но так и не смогла понять до конца их значение. Остаток пути мы провели в молчании.

***

Уже близился закат, когда мы наконец-таки вышли на небольшую лесную поляну. На самой ее окраине сидела дряхлая старуха, облаченная в черный балахон. У нее было такое морщинистое лицо, и пустые, невыразительные глаза ее запали так глубоко, что мне показалось, будто бы она куда древнее старого могучего дуба, в который намертво вцепилась костлявыми пальцами. И сейчас, рассматривая ее кривую фигурку, больше напоминающую неясную тень, чем силуэт живого человека, я вдруг осознала, почему и пшеничное поле, и холмы, и этот лес кажутся мне такими знакомыми. Я уже видела эти образы в реальном мире, на картине одного художника, кажется, Поля Гогена. Тогда она сильно поразила меня не столько внешней красотой и безупречностью техники, сколько глубоким философским посылом.

— Наше путешествие близится к концу, — нарушил тишину Дамблдор. — Мы находимся у \"последней черты\". Скоро душа этой усталой старой женщины отойдет в мир иной. Вы ведь догадываетесь, с чем вам придется столкнуться?

Я содрогнулась. Нет. Я не могла встретиться с этим лицом к лицу. Я не смогу выдержать еще раз. Я не готова...

— Д-да... Со Смертью... — с благоговейным ужасом вымолвила я.

— Не стоит бояться смерти. Страх смерти отнимает драгоценное время, отведенное нам на жизнь...

— Да какая тут может быть жизнь?! — вспылила я. Чувства, томившиеся во мне вот уже долгое время, вдруг выплеснулись наружу, грозясь разорвать меня на части. — Если каждый новый день как предыдущий? Если некогда цветной прекрасный мир утратил свои краски? Если нету смысла? Если я больше не умею любить? Где найти эту жизнь?! Расскажите мне, раз вы такой умный! — я кричала в исступлении, находясь на пике собственного безумия. Кричала на Дамблдора, кричала на старуху, на Артура, на себя... Лишь бы притупить боль, лишь бы подавить отчаяние, лишь бы не сойти с ума... Тихо, медленно, забвенно...

Волшебник посмотрел на меня взором, полным необъятной тоски, тяжело вздохнул и ответил:

— Вы найдете жизнь в дыхании теплого западного ветра, что по утрам обдувает хрупкие ветви деревьев. В распускающихся бутонах цветов, в пении птиц и ярких всполохах молний. В искорках глаз соседского мальчишки, который подойдет к вам и попросит денег на мороженое. Вокруг вас жизнь бьет ключом, вы просто не хотите этого замечать.

Я перестала что-либо чувствовать. Просто неотрывно смотрела в глаза волшебника и внимала каждому сказанному им слову. Наступила странная, неестественная тишина. Казалось, что все в этом лесу замерло и теперь прислушивается к нашему разговору; даже ветер, до сих пор резвившийся с листвой, решил прикорнуть. И в этой гробовой тишине вдруг раздался предсмертный вздох старухи. Но когда я обернулась, ее будто бы и след простыл. Но на том месте, у высокого дуба, блестело что-то большое и... красное. Когда я подошла поближе, сердце мое подпрыгнуло, и я застыла в немом изумлении: там, в траве, лежало сердце, такое же трепещущее и живое как то, что сейчас колотилось у меня в груди. Как в тумане я помчалась навстречу зарождающейся жизни, склонилась над ней и бережно взяла в руки. Тепло и незримое сияние, исходящие от сердца, передались мне, и в моей измученной душе зажглось доселе мне неведомое приятное чувство. В остывших венах вновь забурлила кровь. Я оглянулась вокруг и охнула: каждый цветок на поляне и каждый листок на ветвях деревьев вдруг приобрел свой цвет. И краски эти были еще ярче, еще насыщеннее, чем прежде.

— Нам пора, — улыбнулся Дамблдор. Я взглянула в его усталое, изборожденное морщинами лицо, и мне вдруг пришла в голову мысль, что, если каждая морщинка — это опыт, то Дамблдор, пожалуй, самый опытный из тех, кого мне доводилось встречать.

— Готовы узнать, что находится за чертой? — спросил он.

— Нет, но разве у меня есть выбор?

Дамблдор отступил на шаг, пропуская меня вперед. Я знала, что нужно сделать. Раз магия не действует, попробуем силой мысли... Я прикрыла глаза, сконцентрировалась — и получилось! Деревья расступились, открывая взор на бескрайнее море. Я ожидала увидеть бушующее пламя подземного мира или ощутить могильный холод окутанных паутиной гробниц, но никак не море. Я вопросительно посмотрела на Дамблдора: его взгляд был мягок, как и всегда, но глаза выражали что-то такое, о чем простой человек мог только догадываться. И я в очередной раз задумалась над тем, какие же мысли посещают человека, за плечами которого прошлое, настоящее и будущее магического мира. Наверное, очень тяжело, осознавая свое величие и могущество, не переступить ту тонкую грань, за которой величие превращается в тщеславие, а могущество — в деспотизм.

— Идите же, — голос Дамблдора вывел меня из размышлений.

Я еще раз взглянула на него и, получив в ответ кивок, пошла дальше, по мягкому прохладному песку, как вдруг заметила пришвартованный по левую сторону берега корабль. Я не могла поверить своим глазам. Это тот самый корабль из ракушек, пылящийся на дальней полке в моей комнате! Я подбежала ближе и окинула взглядом белокрылую мачту.

— Но что же дальше? — спросила я Дамблдора. Ответа не последовало. Тогда я обернулась, но увидела лишь пустынный пляж перед собой.

— Альбус? — вновь позвала я его. И снова молчание. И снова я осталась одна... Я неуверенно поднялась на палубу в виде огромной коричневой ракушки, схватилась за штурвал, совершенно не представляя, как им управлять. Но этого не потребовалось. Последовала ослепительная вспышка света и...

***

...И я очнулась. Сердце бешено стучало, перед глазами мелькал силуэт корабля. Голова гудела: пульсирующая боль в висках, казалось, не отступит; пот солеными каплями стекал по горячей коже; слипшиеся волосы разметались по подушке. В полубессознательном состоянии я вскочила с кровати. Зажмурилась и вновь открыла глаза. Наваждение постепенно развеялось, и я облегченно выдохнула, различив в ускользающей белой дымке знакомые очертания родной комнаты. Никогда прежде не видела таких ярких и осмысленных снов! А был ли это сон? Может, Дамблдор действительно посетил меня? Стоял в этой же комнате, у кровати, всего в паре шагов от меня? Я бегло прошлась взглядом по пыльным фарфоровым куклам, потрепанным корешкам книг, не застеленной постели в надежде обнаружить малейший признак ночного визита седовласого гостя... И тут мой взгляд задержался на полке с корабликом. Воспоминание безумным вихрем захватило мой разум, возвращая меня в прошлое, — к истоку моих теперешних переживаний.

\"Шорох зеленых листьев, шум прибоя и доносящийся с причала девичий смех. Такой заразительный и искренний, он способен разводить грозовые тучи на небе, освещая Землю, словно второе солнце.

Девочка бережно берет кораблик в руки и осторожно опускает его в воду, слегка подталкивая. И Надежда, расправив свои белоснежные паруса, устремляется вперед — навстречу будущему. Подгоняемая четырьмя ветрами Она оставляет разводы на воде: и с каждым новым разводом этот день и силуэт озорного сорванца напротив обретают свою вечность в памяти девочки, а Надежда закаляется и крепнет в ее сердце, как с годами крепнет настоящая любовь.\"

— Артур? — прошептала я, с болью сглатывая накативший к горлу ком.

— Я здесь, — ответил мне тихий голос за спиной.

Я тут же развернулась и крепко обняла друга. Еще никогда в жизни я не жаждала человеческого тепла так, как сейчас: оно проходило по телу жгучим пламенем, как волна электрического тока, и я наслаждалась этим ощущением. Я наконец почувствовала себя нужной.

— Я чувствую, Артур

— Что ты чувствуешь?

— Жизнь...

— Я знал это. Я знал, что ты справишься. Ты живее всех живых в... — он вдруг замолчал. Я знала, что происходит: Артур исчезает. Через минуту, может, две он раствориться в воздухе, подобно миражу, и я никогда больше не увижу его. Но в душе я была спокойна. Теперь я понимала: человек не умирает до тех пор, пока нетленная память о нем живет в сердцах его близких. А моя память об Артуре проживет ровно до тех пор, пока не остановится сама жизнь.

— У нас мало времени... — прошептала я, выпуская его из объятий. Артур был бледен, но его глаза по-прежнему являли собой свидетельство задорного духа и жизнерадостного нрава. — Мне так многое хочется сказать тебе, и я боюсь, что...

— И не надо ничего говорить, -перебил он меня. — Просто пообещай мне кое-что: никогда не сдаваться и помнить обо мне. Обещаешь?

Я смотрела на него, а в моих ушах раздавались назидательные слова Дамблдора о великой силе веры. И сейчас, когда моя вера в существование Артура притупилась, его тело стало еще более прозрачным и невесомым.

— Конечно. Обещаю.

— И смеяться так, как только ты умеешь?

— Да.

— И... смотреть сопливые девчачьи сериалы?

Я рассмеялась.

— По крайней мере, одно обещание ты исполнила. Спасибо, — Артур улыбнулся, подошел ко мне, прикоснулся губами ко лбу и исчез. Я не ощутила прикосновения, зато знакомое приятное чувство блаженным теплом разлилось по всему телу. То же самое я испытала во сне, когда держала в руках пульсирующее сердце старухи. Но теперь я знала, что за чувство является последним спасительным пристанищем человека в самые мрачные и тяжелые моменты его жизни. И у этого нового чувства старое название — Надежда.

Дрейфует в дальней гавани корабль, меж рифами стесненно расположенный,

Заглушит ветра шум, хладного ветра шум, надрывный шелест губ: живи...

________________________________________________________________________

*о лютой ненависти и святой любви — строчка и песни \"Музыкант\" группы Воскресение