Разговор (джен)

Горько-сладкий дым разъедает мне легкие и не приносит долгожданного покоя, хотя о чем это я, он никогда и до этого его не приносил.

Я вновь сделал затяжку, перекатил дым во рту и проглотил его как лекарство. Он, почти обдирая мне горло, потек вниз, а я даже не поморщился, как будто где-то внутри уже мертв. Выпустив колечко дыма, прижался лбом к запотевшему стеклу, провел рукой по гладкой поверхности, стирая прохладную влагу и бросая взгляд на темные улицы.

Тьма, везде тьма: на улице, в комнате, на душе, да, пожалуй, на душе темнее всего.

Я проследил, как мимо дома прошла девушка, кутаясь в короткую куртку и дробно постукивая каблучками по асфальту. Странно, а ведь я не слышу этого стука, но знаю, что так и есть, словно ощущаю вибрацию. Девушка уже прошла, а стук не прекращается.

Тук, тук, тук... то были не ее сапожки на тонких шпильках, это сердце, кровь бьется в моей голове...

Тук... тук... тук...

Снова вдыхаю едкий дым, привычно пропускаю его вглубь своего тела, позволяю разъедать и медленно убивать изнутри. Пусть, это не важно, я готов оставить жизнь позади, мне больше нечего терять, я один, совершенно один и пуст, как скорлупа, чертова скорлупа ореха — ядрышко давно сгнило внутри, и его пожрали черви. Да, я давно такой, живу подобно механизму часов: тикаю, хожу, говорю, улыбаюсь, но все это лишь в ожидании конца.

Черт, какие же глупые мысли мне лезут в голову этой ночью. Наверное, это виновата пасмурная дождливая осень, да, она, точно она.

Подняв голову, я устремил свой взгляд в темное, лишенное звезд небо, оно не было синим или черным, каким-то грязно-темно-серым, соответствовало моему настроению. Прикрыв глаза, вздохнул, но воздух не хотел приходить через горло, словно кто-то сжал его сильной рукой.

— Тук... — послышалось, — тук... — еще раз.

Странно, что это? Теперь уж точно не мое чертово сердце, звук не тот, словно кто-то барабанит пальцами с той стороны стекла. Пока еще так нерешительно, несмело.

— ... тук-тук-тук-тук-тук ши-и-и-и-и.

Я опустил взгляд. Словно стена, созданная кем-то из воды, как причуда природы, по улицам хлестал сильный дождь. Он бил мне в окно, готовый вот-вот разбить его вдребезги, разметать мелкими осколками во все стороны, раня мне ими кожу, заливая лицо кровью. Дождь, как поздний гость, хотел проникнуть внутрь. Что ж, почему же нет?

Я протянул руку и распахнул створку окна настежь. Косые струи тут же ударили по подоконнику, собираясь небольшими лужицами, потекли вниз на пол, мне под ноги.

— Ши-и-и-и-и, — уже не шептал, выкрикивал дождь, — ши-и-и-и.

Я поднес сигарету к губам и попытался вновь затянуться, но ничего не вышло. Проказник дождь, нагловатый гость, затушил ее.

Хм... противник курения? Напрасно, сигареты уже не причинят мне вред. Тело без души — это всего лишь ненужная плоть.

Я тянусь к столу, где лежит почти пустая пачка, и вытаскиваю новую сигарету, щелкаю зажигалкой, и пламя на миг освещает мое лицо и кусочек комнаты, слегка обжигая пальцы. Как только подношу пламя к сигарете, делаю первую глубокую затяжку, и комната вновь погружается в темноту и пустоту.

Тишина... я ненавижу тишину, она пугает, заставляет думать, вспоминать... не хочу помнить. Память — это кислота, яд, выжигающий мои вены болью хуже никотина. Память... все, что мне осталось — это память и голоса. Какое-то время я слышал их голоса, и они звали меня к себе... смешно... когда они были живы, рядом, я их не слушал. Всегда был занят: деньги, мне же нужно было так много денег, что я не хотел их видеть, понимать, они как призраки шли через мою жизнь. Идиот, какой же я идиот. Помогли ли мне эти чертовы деньги уберечь их от той поездки или вытащить из покореженной машины, помогли воскресить в морге, подняли из могил? Глупые, никчемные бумажки, как и я сам, ни на что не годные.

Если бы я не пытался говорить по чертову телефону в тот момент, когда вел машину, если бы не отвлекся от дороги, обсуждая очередную сделку, если бы... Они сейчас все были бы живы. Как бы я хотел все вернуть назад, но... мне осталась лишь тишина. Два дня назад я перестал слышать их, хотел бы, но, увы, они ушли, оставили меня.

Я свесился вниз, посмотрел на такой далекий асфальт. Десятый этаж, далеко лететь, не выход, глупо. Дождик лупцевал меня по плечам, голове и спине, словно подталкивая. Но нет, это слабость, а слабаком я никогда не был.

— Хочешь прыгнуть вниз? Давай, такая смерть будет легче чем то, что ждет тебя на рассвете.

Я обернулся, всмотрелся в тени, скользящие в темноте, если такое вообще возможно, но нет, я же вижу, значит все возможно. У этой тени был странный, вибрирующий, тихий и пугающий до дрожи голос, но понять кому он принадлежит, мужчине или женщине, я не смог. Голос, лишённый пола, бездушный, тихий и холодный, от него ползли мурашки, я замерзал.

— Кто ты?

— А это имеет какое-то значение? Я за тобой.

— Ты мой гость, сам пришел, было бы правильно представиться.

Тьма хмыкнула:

— Странный ты, впервые мне предлагают назвать себя. Ведь ты же и так знаешь.

Да, я знал, чувствовал, этот гость тот, кто уже забрал моих близких, теперь моя очередь. Страха нет, да и других эмоций тоже нет.

— Действительно, странный, не боишься меня? До тебя все тряслись, плакали, просили сохранить жизнь, цеплялись за любую возможность, а ты — нет. Тебе все равно?

— Не поверишь, да, мне плевать.

Я снова поднес сигарету, обхватил фильтр губами и затянулся. По телу разлилось тепло пополам с горечью.

Хорошо...

Мой взгляд снова устремился на улицу, где продолжался разгул водной стихии.

— Все же ты очень странный, такой спокойный, холодный, не пытаешься каяться в грехах, отвоевывая капли времени.

— Мне не нужно время. Боятся тебя те, кому есть что еще терять, мне же нечего. Деньги? Это только бумажки. Власть? Она мнимая и пустая. Жизнь? Да забирай, в ней больше ничего не осталось. Так что каяться в грехах не имеет смысла. Можешь забирать ее, сопротивляться не буду, уж прости.

Я отвернулся от гостя и, подойдя к столу, сел в кресло.

— Человек, неужели ты не хотел бы избежать печальной участи? Ты же еще так молод. Если подумать, то в твоей жизни еще все могло бы быть: новая любовь, семья, дети. А ты спокойно выслушиваешь, что умрешь с рассветом. Это необычно. Хм... а если я скажу, что перед смертью ты будешь очень долго мучиться. Ты же не любишь врачей, проверяться не ходил, а сердце пошаливает. Когда солнце взойдет, произойдет разрыв тромба одного из сердечных клапанов, и ты умрешь от кровоизлияния. Это больно, будет адски жечь. Готов?

— Боль — это пустяк, у меня давно все горит от боли, поэтому я травлю ее никотином, но она так и не уходит. Так что можешь не тянуть, забирай жизнь.

Гость, тьма, смерть, посланник — сколько же у него образов? — хмыкнул, а потом послышался тихий, чуть скрипучий смех. Он разбавлял так сильно ненавистную мне тишину, пусть и такой вот жуткий и ледяной. От него пробирал озноб, словно меня покрыли ледяной тонкой коркой. И все равно лучше это, чем та тишина, что не давала мне покоя.

— Не спеши, еще рано. Давно у меня в собеседниках не было сильных и умных людей, тех, кто не ноет и не умоляет отпустить. Мы поговорим, а когда небо начнет светлеть, рождая новый день, ты умрешь.

— Что ж, я не против, будем говорить. О чем? — я затушил окурок о пепельницу и вновь вытянул очередную сигарету. Зажигалка щелкнула, язычок пламени вспыхнул и слегка зашипел, лизнув сигарету. Желанный дым наполнил рот, а затем и легкие.

«Хорошо», — подумал я в очередной раз.

— Пожалуй, в этот раз я позволю тебе спрашивать, человек. Задавай свои вопросы, а я отвечу, не всем выдается такой вот шанс.

Задавать вопросы? Знать бы еще, о чем мне его спросить, голова совершенно пуста, мысли роются лишь где-то на заднем плане, видно, никотин делал свое дело. А что вообще можно спросить у смерти? Хм…

— Хорошо, ответь мне, как становятся смертью? — я подался вперед, пытаясь увидеть своего собеседника, но все мои попытки были тщетны.

— А скажи мне, как становятся человеком? Да, правильно, мы ими рождаемся, только человек из утробы матери, а мы из боли, хаоса, тьмы, сожалений и гнева. Не спрашивай меня, как именно, ты просто не поймешь. Прими как факт.

— Ты сказал, что вы рождаетесь. А вас много?

Я услышал чуть хриплый, ледяной смешок. Кажется, мой вопрос позабавил гостя.

— Естественно. Неужели ты думаешь, что я какой-то Санта-Клаус? Даже сейчас в мире умирают тысячи, а я здесь разговариваю с тобой. Как бы я успел?

— А кто ваш хозяин? Кому вы подчиняетесь?

— Никому, у смерти не может быть хозяина. Опережу твой вопрос. Каждый из нас чувствует именно своего человека, того, за кем должен прийти. Все просто.

Да, все настолько просто, что до невероятности сложно.

Мы говорили с ним всю ночь, я задавал вопросы, а он на все отвечал. Рядом с ним не испытывал страха. Он был интересным собеседником, и на время я забыл обо всем. Но лишь на время. Рассвет застал меня врасплох. Я смотрел, как свет заползает в комнату и отвоевывает себе пространство, постепенно съедая всю тьму.

— День настал, человек. Пора… уходить…

Я вздрогнул, впервые испугавшись. Нет, не смерть меня страшила и не боль. Я боялся, что там ничего нет, лишь пустота, что так и не смогу увидеть ее и наших детей. Вот это было страшно. Я зажмурил глаза и замер. Ледяные пальцы коснулись моей груди, выбивая воздух из легких, в голове зашумело, боль пронзила все тело, сковывая, опаляя, выжигая, а потом все прекратилось. Я распахнул глаза, в комнате, залитой утренним светом, никого кроме меня не было, а сигарета все так же была зажата в моих пальцах.

Сон?

Я уже хотел посмеяться над своим воображением, наполненным дымом, что явно разъел мой мозг, но услышал:

— Я приду завтра, ты сумел получить мое внимание, человек.

Оглянувшись, я никого не увидел, как и прежде один, но тогда кто? Неужели привиделось? Чтобы узнать, мне придется ждать ночи.

Я теперь мечтаю о новой встречи со смертью так, словно ничего лучше в мире и не было.

* * *

Пустая комната, в ней нет ничего, кроме четырех стен и кровати, на которой лежит мужчина. Скудный свет из единственного зарешеченного окна освещает его спокойное лицо, без признаков каких-либо эмоций. Пустые безжизненные глаза устремлены в одну точку. В их глубине нет ничего: ни отражения души, ни капли эмоций — как стекляшки. Он не видит этого мира, будто спит с открытыми глазами. Двое мужчин стоят у кровати, их белые халаты почти сливаются со стенами.

Брюнет что-то записал в толстую папку, закрыл ее и постучал кончиком ручки по пластиковой поверхности. Посмотрев на невысокого шатена, он негромко спросил:

— Что вы думаете, коллега, он очнется? Его состояние не улучшилось с того мгновения, как он поступил к нам.

— Не думаю. Все, что мы делаем, бесполезно, он сам не хочет покидать этот странный ступор-сон. Его состояние такое с той минуты, как ему рассказали, что именно он стал повинным в той аварии, где погибла вся его семья: беременная жена и четырехлетние близнецы, похоже, он сам запер себя внутри и не хочет выпускать.

— Что ж, я пришел к тому же выводу, собственная вина, страшная вещь. Он все еще жив, но, по-моему, смерть была бы ему желаннее.