Море деревьев (джен)

«Ночью мы слышим порою, как гора Фудзи под нами колышется...» Сцепив пальцы от страха, смотрю на облака и все время прокручиваю в голове эти слова. Я ужасно, до тошноты боюсь перелетов. Два часа длится полет или десять — неважно, паника и напряжение не ослабевают, душат, сдавливают внутренности, пожирают все мои силы. Впрочем, как и сама жизнь.

На моих коленях забытый путеводитель.

— Направляетесь на Фудзи? — улыбаясь, спрашивает сосед и всматривается в мое бледно-зеленое от ужаса лицо. Видно, пытается отвлечь — лететь еще долго, вряд ли ему хочется, чтобы я остаток пути лежала у него на плече без сознания. Я из последних сил произношу:

— Да. Всегда хотела увидеть Фудзи, — и вежливо улыбаюсь.

Я не лгу своему спутнику. Всегда хотела увидеть Фудзи, пусть мне и предстоит посмотреть на нее лишь издали. У моего путешествия иная цель. Совсем иная…

* * *

— В отпуск, везет тебе. А чего вдруг в Японию? Насмотрелась аниме? — завистливо хихикают коллеги.

— Нет, Сэй Сёнагон начиталась, — отшучиваюсь я.

Собираюсь в Токио — в муравейник, в очередной мегаполис. Не люблю мегаполисы. Сама живу в таком — попала к нему в плен и многие годы пытаюсь вырваться на волю. Впрочем, мне незачем вырываться и некуда возвращаться. Разве что в родной город, в родительский дом, где мне не рады, — другого места на земле у меня нет. Когда я заикаюсь об этом, разговор всегда кончается ссорой.

— Где ты здесь будешь работать в свои сорок с лишним? — вздыхает мама. — Мы — твое прошлое, зачем тебе возвращаться? Ты ведь сама так решила — уехать, оставить нас.

— Умерла так умерла, — подытоживает отец.

Беседа закончена.

* * *

Полгода каторжной работы, отказ от лишних трат, суета и беготня, попытки успеть все сделать к отпуску, оставить рабочие дела в порядке — и все ради этой поездки. Вот и Токио. Маленький отель европейского типа, в рёкане я не вынесла бы шума. Я так хочу тишины… Лежу, уткнувшись в подушку лицом. Мои биологические часы сходят с ума, тело не способно понять, день сейчас или ночь. По местному времени — утро. Нужно одеться, взять рюкзак, проверить напоследок почту — ну, вдруг? Хотя чего мне ждать: коллеги и родители знают, что я в отпуске, а больше мне некому написать. Мой бывший уже пару лет женат на другой, друзей у меня давно нет, а мою рукопись издательство отклонило еще на прошлой неделе. Но на всякий случай, для очистки совести…

Среди рекламного хлама обнаруживается письмо — конечно же, с работы: мол, ты прости, мы все понимаем, но без тебя не успеваем, сроки горят, мы всё тебе компенсируем, если ты сможешь поменять билет и вернуться пораньше…

Они не знают, что обратного билета у меня нет.

* * *

Пора в дорогу. Путеводитель обещает «увлекательный маршрут по живописнейшим местам в окрестностях Фудзиямы» и в подробностях рассказывает, как добраться туда, куда мне нужно. Кажется, задача несложная, но в чужой стране, когда не знаешь языка, она превращается в сущее безумие: найти нужный поезд на шумной токийской станции, добраться от Токио до Оцуки, от Оцуки — до Кавагучико, где почти никто не говорит по-английски, оттуда еще ехать автобусом для туристов… Что ж, видимо, и это испытание нужно перенести напоследок.

Я отрываюсь от основного потока — мой путь лежит не к вершине Фудзи. Я направляюсь в лес, называемый «Море деревьев» — Дзюкай, иначе Аокигахара. Зачем? Да как сказать… Сюда приходят и приезжают с разными целями. Одни устраивают здесь пикники, другие — мистические фотосессии, третьи заглядывают из любопытства по пути на Фудзи. Четвертые приходят сюда умирать. Их много. Очень много…

Попавшийся навстречу неизвестный с надписью «Гид» на бейдже смотрит на меня с подозрением, но вроде бы все в порядке: теплая одежда, удобные ботинки, рюкзак за спиной — перед ним обычная туристка из Европы, любительница бродить по сомнительным местам, дабы пощекотать себе нервишки, или рыться в сумках покойников в поисках завалявшейся наличности, а может, просто страдающая танатофилией. В руках — нет, не кошмарные инструкции Ватару Цуруми, а все тот же спасительный путеводитель. Я приветливо киваю, улыбаюсь — и ступаю на тропу.

В Аокигахаре очень тихо. Я знаю страшные истории про этот лес: про то, как в прежние века сюда приносили умирать стариков и детей; про злых духов, которые не выпускают на волю тех, кто здесь потеряется; про призраков, пугающих впечатлительных путешественников; про то, что лес опасен сам по себе, только сойди с тропы — провалишься в яму, из которой не сумеешь выбраться, даже если не сломаешь шею; про то, что здесь все время находят тела тех, кто решил свести счеты с жизнью, и несть числа этим находкам, а вещи погибших выносят из Дзюкая мешками…

Вокруг только мрачная тишина и бесконечные стволы, уходящие ввысь. Истинное море деревьев со странными, вздыбленными над землей корнями. Повсюду мертвенная зелень, сырость и паутина. Я осторожно спускаюсь с тропы и ухожу в сторону.

Несмотря на теплую одежду меня сковывает холод. Я не удивляюсь, потому что знаю причину. Здесь была смерть, она властвует в этом месте — я всегда так чувствую себя в ее присутствии. Шаг за шагом — все медленнее и все холоднее. Я еще не слишком далеко от тропы, но сил у меня больше нет, и я просто опускаюсь на землю, покрытую мхом. Мне хочется безвольно привалиться к ближайшему дереву, свернуться клубочком и уснуть под его диковинными корнями. Вернуться к корням… Нелепая ассоциация для такого случая, но ум, любящий подобные игры, в мои годы не переделаешь.

Что-то беспокоит меня. Подняв голову, я вижу над собой клочок бумаги, а на нем какие-то цифры. Видимо, чья-то предсмертная записка, оставленная как память. Не меня одну поманило к себе это дерево… Я думаю о том, кто погиб здесь, погиб неведомо когда и как. Думаю обо всех, кто шел по этим зеленым коврам, зная, что тут и останется. Я представляю, как они блуждали по округе, тихие, полные отчаяния или мрачной решимости и чудовищно, непоправимо одинокие… Мне не омерзительно и не страшно — я ощущаю лишь глубочайшую печаль, великую безнадежность и осознаю, что выходить из этого леса нет смысла. Вот он, конец моего пути. То же самое, должно быть, происходило и с ними. Они были готовы к тому, что случится. Приносили таблетки, воду, веревки…

И в этот самый миг я понимаю, какая я клиническая, бесповоротная, неизлечимая дура. У меня-то ничего нет! Ни в рюкзаке, ни в карманах! Совершенно ничего, что могло бы ускорить развязку. Нет даже походного ножа, который обычно всегда со мной. Вот так молодец! Не выдержав, я нервно хихикаю, а потом опять сникаю. Что ж, вполне закономерный и логичный финал моей никчемной, никому не нужной и полной разочарований жизни. Как жила, так и буду умирать — от холода, голода и тоски, медленно, долго, мучительно, в страданиях и безнадежности, а потом меня найдут в позе эмбриона, страшную, с расползшейся кожей, и волонтеры вынесут из Дзюкая в мусорном мешке мой источенный насекомыми рюкзак.

«Умерла так умерла». Впрочем, нет, еще можно все отменить. Можно встать, будто ничего не случилось, и выйти из леса. Добраться до Токио, выспаться, подготовиться как следует, а потом вернуться и остаться уже навсегда. Или не вернуться, а просто купить этот несчастный обратный билет и улететь к работе, одиночеству, ненужности, постоянным болезням, потерям, насмешкам — ко всему тому, что я больше не в силах преодолевать. Что в моем случае есть правильный выбор? Что есть мудрый и решительный поступок? Что есть меньшая слабость? Продумать все и избавить мир от себя? Принять все как данность и тащить свою ношу дальше, невзирая на бесплодные муки? Я не могу, не способна понять и ответить сейчас.

«Зачем ты здесь?»

Не знаю, откуда во мне возникает чувство, будто кто-то незримый задает мне этот вопрос. А и правда, зачем я здесь?

Затем, что я понимаю вас. Мне жаль вас, те, кто выпил в этом лесу последнюю чашу, я знаю, сколько всего вы пережили и не смогли вытерпеть. Я не считаю вас слабаками или трусами. Я сострадаю вам всем сердцем и молилась бы за вас, да только не знаю, кому помолиться.

Затем, что жизнь моя пуста и не имеет смысла. Я устала и хочу, чтобы все закончилось. Я просто больше не могу.

Затем, что хотя бы в посмертии я хочу обрести душевный покой.

Затем, что хотя бы в посмертии я не желаю снова остаться одна.

Затем, что хотя бы в посмертии я хочу принести пользу. Если вы здесь, то я буду рядом. Я не знаю, можете ли вы, одинокие, потерянные, чувствовать других, таких же, как вы, но если можете, то обещаю — я выслушаю ваши истории. Я не способна наслаждаться чужой мукой, но не стану и отворачиваться, разделю ее с вами, а вы, если захотите, разделите мою. Впрочем, нет, не надо, вам довольно и своей, иначе вы не оказались бы здесь. Я хочу хоть немного смягчить ваше страдание, а мою собственную боль пусть заберет Аокигахара…

* * *

— Мэм, вам плохо? Вам нужна помощь? — я, продрогшая до костей, слышу вопрос на ломаном английском и открываю глаза. Вокруг по-прежнему вечная мертвенная зелень, а надо мной стоит тот самый «гид». Кто он — психолог-доброволец или полицейский в штатском? Впрочем, неважно. Он сделал свою работу и должен считать этот день прожитым не зря.

— Да, — отвечаю я, — спасибо, что вы меня нашли. Я почувствовала себя плохо, присела здесь и, наверное, задремала.

Он смотрит на меня очень-очень внимательно.

— А вы не…

— Ну что вы, — отвечаю я, тщательно подбирая слова. — У меня еще столько дел! Нужно подготовить и решить кое-что важное, а возможно, билет купить домой…

И вежливо улыбаюсь.