Сидр (гет)

Молли Поттер, единственная дочь достопочтенного сэра Джеймса Поттера, считается в обществе весьма странной девицей. Слишком уж она бойка, шустра и весела. Не чета другим леди, холодным и слащавым, точно южное вино. Да ко всему прочему ещё и рыжая, точно огонь, и пахнет от неё всегда почему-то яблочным сидром.

— Ирландец в юбке!— ругается постоянно мать, когда дочь возвращается с братьями с деревенских ярмарок.— Не пристало леди вести себя, точно крестьянке!

Молли лишь молчит, тихо усмехаясь. Да, она любит кататься на лошади простоволосой по отцовским землям. Да, крестьяне ей по духу куда ближе, чем чопорные лорды. Да, поклонники её сравнивают не с южным приторным вином, а с яблочным дурманящим ирландским сидром. И почему родители её не понимают? Почему так холодны к ней и её братьям? Это кажется юной леди странным.

— Приличные леди должны заниматься рукоделием, а не учиться с братьями фехтованию,— вновь ругается мать на зевающую от скуки Молли.

Со двора доносится весёлый смех Ричарда и Фредерика, что радостно фехтуют на деревянных мечах. Их сестра с завистью смотрит в окно, а после смотрит на отвлёкшуюся на служанку мать. Молли улыбается и спешит выйти из комнаты. Пока родительница не видит, можно и к бабушке Джиневре сходить. Уж если у кого и учиться рукоделию, так только у неё. Да и просто поговорить с ней куда приятней, чем со строгой, холодной матерью. Бабушка Джиневра, по сравнению с ней, кажется куда более человечной и живой.

— Правду говорит твоя мамашка,— смеётся бабушка (откуда столь старая и почтенная женщина знает такие словечки?), и карие глаза её, давно потухшие и потускневшие, загораются вновь.— Ты – ирландец в юбке.

— Матушка считает, что это плохо,— Молли лишь уныло фыркает, делая новый стежок. А сама косится на бабушку, застывшую в точно такой же позе, что и она сама.

Отец часто говорит, что она очень походит на его матушку Джиневру. Правда, чем именно они похожи, он не упоминает. Наверное, повадками и цветом волос. Дядя Альбус говорит, что по молодости вдова Поттер была такой же взбалмошной, весёлой и резвой девицей, как и Молли. И у бабушки Джиневры был такой же прекрасный ярко-рыжий окрас шевелюры.

— Дура твоя мамашка,— фыркает бабушка.— Это наоборот хорошо. По крайней мере, ты живая девочка, а не рыбина варёная, в отличие от неё.

Молли усмехается, возвращаясь к рукоделию. Да, свою бабушку она очень любит. Она, в отличие от родителей, не хочет, чтобы её внучка превратилась в сплетничающую на пирах с подругами чопорную английскую леди. Эта черта в бабушке Джиневре очень нравится, помимо, конечно, её чуть простодушной прямоты, хозяйственности, доброты, острого языка и любви к сидру.

— Ещё раз услышу, что ты ругаешь Молли, я тебя перед всей прислугой розгами так выхожу, что не то, что сидеть, стоять не сможешь!— бабушка Джиневра потрясает сухими, но ещё вполне сильными кулачками. А мать медленно бледнеет на веселье крестьянам, собственным детям и мужу.

Бабушка Джиневра странная. Так считают все, и её родственники, и высшее общество, и друзья семьи. Но для Молли, такой же странной для всех окружающих, старая вдова Поттер является самым близким человеком. Ближе родителей, ближе кузин, ближе братьев. И порой такое единение даже пугает девушку. Откуда же они такие странные взялись среди всех англичан?

А одним сырым и промозглым осенним вечером бабушка Джиневра решается открыть свою страшную тайну. Тайну своего происхождения.

— Я, внученька, хочу рассказать тебе одну странную историю,— говорит старая женщина, отпивая сидр из кружки. А Молли откладывает прочь рукоделие.— Историю из моей молодости.

— Какую, бабушка?— девушка смотрит внимательно, а вдова Поттер усмехается, углядев в её взгляде безграничное любопытство.

— Я расскажу тебе, почему твоя мать зовёт тебя ирландцем в юбке,— бабушка Джиневра вздыхает, наливая себе ещё сидра.— Потому что ты и есть ирландец в юбке. Ведь я, твоя бабка, родом из самой прекрасной страны в мире. Из Ирландии.

Светлая, чуть грустная улыбка трогает губы старой вдовы. А Молли смотрит на свою родственницу, шокировано и чуть напугано. Ей никто и никогда не говорил о бабушкином происхождении.

— А знаешь, что самое страшное для ирландца?— очевидно, что бабушка Джиневра уже порядочно пьяна от своего любимого сидра. Об этом говорит всё: и лихорадочный румянец на щеках, и стойкий запах забродивших яблок, и чуть невнятная, туманная речь.— Для ирландца нет страшнее доли, чем оказаться среди англичан.

— Как же ты тогда оказалась здесь?— Молли внезапно ощущает жуткую тоску. Тоску своей бабушки по родным землям.

— Я бы ни за что на свете не уехала из родной, любимой Ирландии, не подвернись мне на пути твой дед,— очередной горький смешок.

— Ты его так полюбила?— Молли удивлённо смотрит на задумчиво сидящую бабушку.

— Тогда не любила. А любила, как и все ирландцы, сидр,— бабушка Джиневра смеётся так горько, что Молли становится стыдно.— Эх, не пробовала ты настоящий ирландский сидр! Мы его как раз на Лугнасад делали, как яблоки поспеют. Так много гнали, что он лился через край... Меня им ещё мой дед поил по малолетству. Считал, что это сбережёт меня от всякой хвори.

Молли молчит и смотрит на бабушку. Непривычно видеть её такой грустной и задумчивой. Вот сидит, смотрит в окно и что-то вспоминает. Уж не родную зелень далёкой Ирландии? Или уж не вкус любимого сидра? Девушка не знает.

— Это приключилось, когда я только-только разменяла семнадцатую весну. Я была так красива... Не хуже тебя, внученька!— бабушка начинает чуть скрипуче смеяться, а узловатые пальцы сильно стискивают подлокотники её любимого кресла, будто выдавая её боль и печаль с головой.— И звали меня тогда не Джиневрой Поттер. Это имя – прихоть моей любимой свекрови. Мудрой она женщиной была. Куда мудрее меня, моего мужа и всего светского общества.

— А как тебя звали?— мать всегда говорит Молли, что она слишком любопытна. Но сейчас девушка не может сдержать любопытства.

— Просто Джинни. Джинни Уизли,— неожиданно светлая улыбка трогает сухие губы старой женщины. И сейчас Молли видит не свою бабушку, а ту самую ирландскую девчонку Джинни.— Мы Бельтайн праздновали, когда я впервые увидела Гарри...

...Рыжая девчонка танцует джигу со своими братьями в свете праздничных костров. Радуются ирландцы, смеются и пляшут всё быстрее и задорнее.

— Спой нам, малютка Джинни! Спой, сестричка!— смеются близнецы Уизли, помогая младшей сестрёнке взобраться на стол.

А рыжая девчонка, ловко подцепив кружку с сидром, продолжает танцевать, хохочет. И, конечно же, начинает петь песню, что более всего ей по душе.

— Дым костров на закат,

Вновь шумит голова.

Бог поёт, пляшет ад.

Я родной ирландский сидр нежно Сэдриком звала,

Сэром Сэдриком звала...

Соседи и родня смеются, в то время как монах Аргус крестится и плюётся в сторону «нечестивой девки», спеша к преподобному Корнелиусу с докладом. Ишь, крестьяне языческое действо празднуют, скверные нечестивцы! Лишь отец Альбус усмехается в усы, чокаясь со стариком Артуром.

А Джинни продолжает смеяться. Ей всё равно на предрассудки старого злого монаха. Молодая её душа требует веселья. И девушка веселится, продолжая задорно петь и танцевать. И, конечно же, пить сидр, родной и любимый напиток.

От смеха болят уже бока, а от яблочного, терпкого напитка голова идёт кругом, мешая яркую зелень округи в одно сплошное пятно. И Джинни даже не сразу понимает, что за зелёные глаза перед ней. А обладатель этих глаз с улыбкой обнимает её, уводя в очередной танец. Но девушка лишь смеётся, вырываясь из кольца его рук. Она вспомнила, кто это. Да и кто в их деревне не знает сэра Гарри Поттера, английского рыцаря, что приходит в их селение на каждый праздник.

Местные сплетницы шепчутся, что это красота Джинни притягивается англичанина к ним. Но девица Уизли лишь хохочет, поднимая очередную кружку сидра, и хитро поглядывает на Гарри, украдкой наблюдающего за ней. Он никогда с ней и не заговаривал. С чего эти глупые болтушки вообще решили, что английский рыцарь может заинтересоваться дикой ирландской крестьянкой? Чушь собачья, а не домыслы.

Праздник подходит к концу. Уже первые семьи начинают расходиться по домам. Лишь Уизли продолжают своё веселье, кружа свою сестру по полянке. Джинни поразительно хорошо и радостно. И девушке даже отчего-то думается, что большего счастья ей не испытать никогда в жизни, нежели здесь и сейчас.

— Джинни...— появляется за плечом сэр Поттер.

Уизли лишь фыркает. Ох, и развезло этого горе-рыцаря всего с одной кружки сидра. Вон как разрумянился, осмелел, а в зелёных его глазах блестит совершенно ясная решимость. Мальчишка... Кто таких вот юнцов в рыцари назначает?

— Чего тебе?— смеётся Джинни, краем глаза следя за старшими братьями.

— Мне скоро ехать в родные края,— от Гарри разит яблоками и молодецким безрассудством.— И я прошу тебя о милости. Ты поедешь со мной?

Но Джинни смеётся ещё более громко, звонко и радостно, как от хорошей шутки. Этот сэр Поттер смешной.

— Чтобы истинная ирландка променяла родные берега на замужество за английским рыцарем? Ну и дурак же ты, сэр рыцарь!— теперь смеются все вокруг, а братишки Билли и Чарли уже поднимаются из-за стола. Гарри лишь бледнеет, опуская взгляд.— И у меня уже есть любимый. Наш сидр, сэр Сэдрик...

Молодая рыжая девчонка вновь смеётся, заставляя английского рыцаря уйти прочь ни с чем. Братья хохочут, обнимая Джинни за плечи. И лишь мать неодобрительно качает головой, глядя на своих сыновей-оболтусов.

Крестьяне ещё не знают, что это последний праздник до осени, когда они пьют любимый сидр. Вскоре в их края приезжает король со свитой, и сидр запирают в сырых церковных погребах.

— Это не честно!— кричат люди.— Мы этот сидр делали, мы яблоки собирали!

Но преподобному Корнелиусу всё равно. Ему, видите ли, надо чем-то англичан-захватчиков поить, а простой люд должен до осени как-нибудь потерпеть. Ух, вот ведь крыса английская!

— Терпение – одна из добродетелей,— говорит на воскресной проповеди отец Альбус, такой же грустный, как и все присутствующие в церкви.

Но никому от этого не легче. А англичане, собаки эдакие, распивали их сидр, пируя день и ночь. И Джинни решается увести один бочонок из монастырского погреба, чтобы односельчане не так страдали.

— Вы же мне поможете, братишки?— шепчет она близнецам, и те улыбаются, кивая. Ещё бы эти заговорщики не были так рады нашкодить! Больших шалопаев и проказников на всём острове не сыщешь.

Всё идёт гладко ровно до того момента, пока Уизли не натыкаются на кошку монаха-ключника Аргуса. Та, учуяв воришек, начинает мяукать, привлекая к себе своего хозяина. Близнецы сбегают, прихватив бочонок, а вот Джинни не успевает.

— Куда...— цепкие пальцы старого монаха крепко хватают девушку за волосы.— Ах, это ты, рыжая ведьма! Ты воруешь сидр у короля!

Джинни и не догадывалась, что у этого старика столько силы в руках. По крайней мере, он как-то же смог дотащить упирающуюся девушку до пирующей королевской свиты.

— Эта нечестивица ваш сидр воровала, Ваше Величество,— ябедничает старик, швыряя Джинни на колени перед рыцарской братией.

Шумная пирушка тут же стихает, а мужчины недобро косятся на рыжую девицу, пьяно хихикая. И Джинни, глядя на английского короля, чувствуют, как у неё начинают трястись руки. Что-то сейчас точно случится. Что-то плохое.

— Народ мой, этот священник говорит, что перед нами воровка. А над ворами принято творить суд,— усмехается в усы король, и рыцарь радостно гогочут.— Что мы с ней сделаем?

— Плетьми изобьём!— кричит кто-то. Кто, Джинни не видит, хотя испугано смотрит на окруживших её англичан.

— Пятки калёным железом прижжём!— раздаётся с другой стороны.

— Сожжём, ведьму проклятую,— третий обдаёт девушку своим хмельным дыханием.

Джинни смотрит на всех этих страшных людей взглядом затравленного зверька. Что она такого сделала, чтобы оказаться на странном, пьяном и ужасном судилище? Всего-то стащила один бочонок сидра для односельчан. А в воздухе уже противно свистит кнут.

Из глаз против воли брызжут слёзы, когда плеть опускается на спину. Под язвительный смех мужчин следует ещё один удар, заставивший Джинни вновь припасть к земле в ожидании новых побоев. Вот, уже вновь свистит кнут, но почему-то до рыжей девочки, скорчившейся в пыли, так и не добирается, встречая на пути препятствие.

— Стойте, Ваше Величество!— Джинни слышит знакомый голос, который она уже и не надеялась когда-либо услышать. Гарри!— Это не она сидр воровала.

Рыцари стихают, пока сэр Поттер вырывает плеть у «палача». Король недобро косится на наглого юнца, столь дерзко прервавшего их веселье. А монах Аргус, злой, вредный старик, сердито кричит:

— Я её в подземельях нашёл! Зачем же ей ещё по монастырским подземельям шляться?

Джинни, вытирая злые слёзы со щёк, искренне желает этой ворчливой и чванливой твари подавиться чем-нибудь при следующей же трапезе. Аргус всех Уизли до единого ненавидит. Видите ли, из-за того, что в своё время Молли, мать семейства, оказала предпочтение не ему, а рыжему Артуру Уизли. Девушка готовится к новым побоям, но Поттер твёрдо решил защитить свою даму сердца.

— Она действительно была в подземельях. Но не одна, а со мной.

Джинни чувствует, как от жгучего стыда её щёки наливаются краской. Как... Как этот дурак посмел опозорить её, честную девушку?! Да ещё и перед королём! Что скажут соседи? Как воспримет эту клевету родня?

— В ирландку, значит, влюбился,— король громко смеётся, откидываясь в кресле.

Смеются и пьяные рыцари. А Поттер помогает Джинни встать на ноги и обнимает её покровительственно, будто обещая защитить её от выпившей толпы. Но девушке от этого отчего-то не легче.

— Так женись на неё, если вместе по монастырским подвалам прятались,— отдаёт приказ король. Поттер с улыбкой кивает, уводя теперь уже свою невесту прочь. А внутри у Джинни точно что-то обрывается...

— Эти слова звучали, как приговор,— завершает свой рассказ бабушка Джиневра.— Я даже подумала, что уж лучше бы меня казнили. По крайней мере, я бы умерла на родине, а не в чужих и далёких английских землях, точно узница какая.

— Ты совсем деда не любила?— Молли внимательно смотрит на старую вдову, а сама зябко кутается в шаль. Какая, однако, тоскливая история.

Но Джинни лишь усмехается, отводя взгляд к окну.

— Я сумела полюбить его со временем. Мне пришлось,— Молли от её слов отчего-то становится горько-горько.— Он увёз меня с моей родины, отнял мою свободу... Но он подарил мне вполне безбедную жизнь, семью и свою любовь. И я по-настоящему оплакивала его, когда его убили в бою.

Бабушка тяжело замолкает, а после качает головой, отгоняя давние воспоминания. Что было, то прошло.

— Я всё же надеюсь, что когда-нибудь тебе удастся попробовать настоящий ирландский сидр, а не местное пойло,— говорит Джинни, и карие её глаза вновь тухнут.— А теперь иди спать, ирландка ты моя.

В другой раз Молли обязательно бы воспротивилась, возмутилась, что с ней обращаются, как с ребёнком. Но сейчас она лишь смиренно кивает и молча выходит прочь. Да, теперь она знает о том, почему их с бабушкой Джинни считают странными. Ирландцы среди англичан всегда будут странными, чужими. И девушка точно знает, что будет петь на следующем пиру под улюлюканье братьев.

— Дым пойдёт на закат,

Зашумит вновь голова.

Бог споёт, спляшет ад.

Я родной ирландский сидр нежно Сэдриком звала,

Сэром Сэдриком звала.