Такие разные месяцы... (гет)

Январь. (The XX — Crystalised)

Он сидел на террасе старого дома. На каменном полу. Ледяной, пробирающий до костей ветер растрепал его аккуратно уложенные снежно-белые волосы. Он не был сед, он был молод. Молод, но устал. Он был настолько усталым, что даже не пытался подняться с каменного пола, чтобы надеть какой-нибудь свитер поверх тонкой хлопковой футболки. Он просто сидел и смотрел на струи ледяного дождя, на промокающие насквозь джинсы. Он пытался вспомнить хоть что-нибудь из той череды событий, что привели его сюда. Пытался, и не мог.

Застывшие глаза, бывшие когда-то серой глубиной, бездумно смотрели в разверзающуюся перед ними бездну. Единственной мыслью было, что, наверно, эта бездна должна быть страшной… Но ему почему-то было все равно. Перед его взором мелькали лица, но они не задерживались достаточно долго для того, чтобы их разглядеть.

Неожиданно в остывающем мозгу появилась мысль: «Я потерял Того Самого Человека». Юноша равнодушно рассмотрел эту мысль со всех сторон и отбросил, как не заслуживающую внимания, но она возвращалась. Снова и снова. Занятый борьбой с упорной мыслью, он не заметил, как перед ним на колени опустился Человек. У этого Человека были волосы до плеч, темные. Огромные зеленые глаза. Человек протянул руку и коснулся щеки светловолосого юноши. Юноша просто смотрел на Человека. Смотрел и ждал. Слов. Хотя и просто голоса было бы достаточно. Голос означал бы, что все закончилось.

— Ты замерз… — Человек притянул юношу за плечи.

— Здесь нет тепла, — чуть подумав, ответил тот.

— Ты задержался здесь. Тебе пора, — заметил Человек.

— Я знаю, — слабая благодарная улыбка тронула губы юноши, — спасибо… я знаю…

Январский ледяной ветер остужал безвольное тело юноши на открытой террасе старого дома.

Февраль. (Sum 41 — Some Say (Acoustic))

Ты. Всегда такой спокойный. И прекрасный. Ты разбил сердца многим девушкам. Мимолетный взгляд, легкая улыбка — и они уже влюблены в тебя. Но никого из них ты не пустил в свое сердце. Никого — кроме меня.

Я была одной из тех глупых влюбленных в тебя девчонок. Нас были десятки, если не сотни. Но выбрал ты именно меня. Выбрал для того, чтобы излить душу. Открыть темные тайны, которые испугали бы кого угодно, но не меня. Ты увидел это, понял. А я поняла позже, что своим рассказом ты сделал меня своим другом. Одной из тех, кому ты доверял. Таких было немного. А еще я поняла, что если я хочу остаться рядом с тобой, мне придется довольствоваться дружбой. Я не хотела стать одной из многих. И я была одной из всех. Я была счастлива.

Как-то зимой мы валялись в сугробах на опушке леса. Мы любовались звездами. Точнее, ты смотрел на звезды, а я на тебя. И получала редкое удовольствие. Ведь ты терпеть не мог, когда на тебя смотрели. «Пялились», говорил ты. Поэтому смотреть на тебя, впитывать каждую черточку твоего родного лица я могла только, когда ты не видел. Не замечал.

Нежность сжала мое сердце, когда ты так по-детски потер лицо. А ты вдруг спросил:

— А что, если это все ненастоящее? Что, если всего этого нет? Что если нет этих сугробов, этих елок, этого неба? Если нет ничего, кроме тебя?

— А ты?

— И меня нет. И это все — твоя фантазия.

— Тогда это — лучшая из моих фантазий, — ответила я на твой странный вопрос, и ты улыбнулся своей удивительной улыбкой.

Ты попросил меня рассказать тебе что-нибудь, и я начала легенду об Орионе. Когда я закончила говорить, ты рассеянно улыбался своим мыслям, а я подумала: «Если всего этого нет, и тебя тоже, то мне незачем жить, не видя твоих синих, как февральский снег, и таких же холодных глаз».

Март. (Sum 41 — Underclass Hero)

Яркое солнце слепило. Согревало. Растапливало, казалось, вечный лед. Лед зимы. Лед застывших чувств.

Ты легко шла по отогревающемуся понемногу городу. В ушах наушники, в наушниках — музыка о вечной борьбе и солнце в конце. Ты вспоминаешь образы прошедшей зимы. Холодные синие глаза предателя. Пустые серые глаза Единственного Человека, ради которого хотелось жить. Ты пережила. Перетерпела. Выкарабкалась. И сейчас весна отогревает старую тебя. Ту, что была жива до этой зимы. Солнце оживляет. Но холодный ветер не дает забыть твоих страхов. Они просто прячутся на время. Потом все равно вернутся. Когда-нибудь. Но сейчас ты просто идешь, улыбаешься пришедшей, наконец, весне и мрачным прохожим. Сейчас ты счастлива. В воздухе пахнет теплом и улыбками. Все-таки март добрался до тебя и заразил собой.

Апрель. (Sum 41 — Blood In My Eyes)

Стройная фигурка девушки замерла у холста. Чего-то в картине не хватало, и она это чувствовала.

Белое заснеженное поле, лес позади, небольшой охотничий домик за деревьями. Как-то слишком тихо и пусто. Холодно. И на картине, и в душе.

Мазок кисти. Еще один. Одинокая фигура юноши вдали. Голубая краска. Женщина рядом с ним. Взмах кисти. Фигура мужчины позади них. Семья. Мать, отец и сын. Такое чудо. Всего пять букв. Семья. Художница не знала, что это. Но могла ее нарисовать, описать. У нее никогда не будет семьи.

Легкая тень порхнула на подоконник высотки. Окно открыто. Один шаг — и незабываемое чувство полета.

Память. В детстве она залезла на дерево. Отец предупреждал, а она не послушала. Упала. Ушиблась. Заплакала. И все же... все же летела. Немного. Мама увезла ее в больницу. Отец? Мама? У нее была, была семья!

Открыла глаза. Она летит, летит к земле. И все же летит.

Удар. Боль. Прошла. Тишина. Темнота. Вдруг свет. Мягкий. Теплый. Голос. Тихий. Шепчет. Что? Не понять...

Красное пятно на холсте белого заснеженного тротуара. В центре девушка. Волосы лежат ореолом вокруг головы, глаза закрыты. Руки раскинуты в стороны, а на губах навеки застыла мечтательная улыбка. Улыбка, полная апрельского ветра...

Май. (Local H — Terrible Love)

Ты проснулся раньше нее. Счел это хорошим знаком и не отказал себе в удовольствии полюбоваться на нее. Темные, цвета горького шоколада волосы разметались по белоснежной подушке. Веснушки, разбросанные по щекам и чуть курносому носу. Длинные черные ресницы бросают тени на скулы. Во сне она кажется такой хрупкой. Но ты знаешь, что на самом деле она очень сильная.

Эти изящные руки с аристократическими пальцами вчера поднимали килограммовый меч. Эти стройные ноги удерживали вес больше двадцати килограмм. На вчерашней реконструкции она была просто сногсшибательна, во всех смыслах! Сегодня до уроков можно успеть немного потренироваться, ведь до турнира всего неделя!

Она поморщилась от солнечного луча, скользнувшего по ее лицу. Ты бросил взгляд на часы. Пора. Ты склонился к ее лицу и шепнул:

— Мордашка… просыпайся, солнце, — и скользнул губами по ее щеке.

Девушка открыла глаза цвета теплого шоколада.

— Тони… — нежный шепот, — Привет.

— Пора вставать, — мягкая улыбка.

— Ты хочешь потренироваться перед уроками, — не вопрос. Утверждение. Она знает тебя наизусть, а ты — ее.

— Да. Ты ведь не против?

— Только за… — ее лицо осветила улыбка. Улыбка, напоенная майским теплом и пониманием того, что скоро каникулы, которые вы проведете, конечно, вместе, на морских берегах Франции…

* * *

Сирень вечера. Синева реки. Нежность любви — только для двоих.

Серебро вспышки… Плеск от падения в воду. Краснота пятна, расползающегося по поверхности воды. Абсолютное неверие. И безумие потери любви.

Май стал черным для тебя. Навсегда.

Июнь. (AC/DC — Thunderstruck)

Синева морских глубин завораживала. Легкие завитки пены летели к берегу от корабля в синей дали.

Парень в купальных шортах стоял на пристани и всматривался вдаль, чуть хмурясь. Наконец, он нашел то, что искал.

Темная точка на горизонте увеличивалась и, наконец, превратилась в деревянную яхту с белоснежными парусами, просолёнными морским ветром. На палубе стояла девушка. Огненно-рыжие волосы развевались от вечернего морского бриза. Глаза цвета морской волны весело сверкали на загорелом лице. Радостная улыбка была невероятно заразительна, и парень на пристани не удержался и улыбнулся в ответ.

Вот, наконец, яхта подошла бортом к самой пристани, и девушка, недолго думая, спрыгнула с яхты прямо на нагретый за день камень.

— Привет! Вижу, ты получил мое сообщение, — она подбежала к парню и обняла его. Он прижал ее к себе и вдохнул запах ее волос. Соль, море и солнце.

— Мар... я скучал, — он, правда, скучал по этой взбалмошной, но такой любимой девчонке с невероятно морским именем.

— Я тоже... я тоже, — она сжала его плечи и отстранилась, но он не дал ей отойти. Притянув ее к себе, он поцеловал ее в соленые губы. Она жарко ответила на поцелуй. Ему хотелось, чтобы этот поцелуй длился вечность, но она мягко отодвинулась, прошептав:

— Родители, Хью.

Дождавшись, пока все уйдут, он снова поцеловал ее. Они стояли на пристани и делили свое чувство на двоих, пока на город не опустилась бархатная южная ночь. Небо слилось с морем, и стало казаться, будто пристань зависла в космосе среди искорок июньских звезд.

Июль. (Placebo — Protect Me from What I Want)

Лето выдалось непривычно холодным и дождливым. Серое небо было готово в любой момент пролиться дождем. Погода навевала страшную тоску. Заставляла вспоминать утраты прошлых лет. В домах было холодно, казалось, что сейчас ноябрь.

Возле открытого окна сидела в кресле девушка. Ноги ее были укрыты зеленым клетчатым пледом. Ее светлые волосы были собраны на затылке. Серые глаза скользили по строчкам лежащей у нее на коленях книги. Она мечтательно улыбалась, представляя себе те потрясающие пейзажи и события, от которых писал автор.

Раздался тихий стук в окно. Девушка подняла глаза. На подоконнике сидела большая черная птица и сверлила девушку взглядом умных черных глаз. В клюве у птицы была зажата веточка.

— Ворон… символ беды… и мудрости… — она протянула руку и забрала веточку. Птица осталась сидеть на подоконнике. Девушка поднесла веточку к носу, вдохнула горьковатый запах лечебных травок, окружавший маленький кусочек дерева и… обмякла в кресле. Книга выскользнула из ослабевших пальцев. Застывшие глаза стеклянно смотрели на черную птицу, предвестницу смерти. Корешок книги со стуком коснулся пола. Ворон, напуганный резким звуком, каркнул и вылетел в окно. Пару минут еще пылинки кружили в воздухе. Затем все замерло. Не было слышно ни шепотка, ни шороха. Весь старый дом, казалось, замер, боясь потревожить сон смерти в этот дождливый июльский день.

Август. (Plan B — She Said)

Зеленое поле с редкими огненно-красными каплями маков. Ближе к середине поля, красного все больше. Это напоминает пожар. И кровь. Лужа крови. И редкие капли вокруг. В самой середине кровавого пятна стоит девушка. Пшеничные волосы заплетены в две косы. Глаза закрыты. Я окликаю ее. Она открывает ярко-синие глаза. Смотрит на меня. Удивленно. Потом удивление сменяется пониманием. Она машет мне рукой. Я подхожу ближе. Я искал ее все лето. И сейчас, на рассвете последнего летнего месяца я нашел ее. Она подбегает ко мне и обнимает. Я вдыхаю ее родной запах. Она пахнет горячим асфальтом и морем. Через ее тонкую клетчатую рубашку я чувствую жар ее тела. Она чуть отстраняется. Ее шершавые, мозолистые пальцы скользят по моему лицу. Она целует меня. Я будто заново изучаю ее губы. Вдруг она резко разрывает поцелуй и отступает. Она хмурится. Я не понимаю.

— Не надо было искать меня. Я не просто так сбежала.

— Я понимаю, -так вот в чем дело, черт возьми! — я только хотел попрощаться.

— Хорошо, — она грустно улыбается, — потому что я не вернусь. Я пойду дальше. Туда, где все меняется ежеминутно.

— Я понимаю, — повторяю я, — а я вернусь туда, где все тихо и стабильно. И буду хранить воспоминания о нас, как красивый, написанный нами, но нереальный роман.

— Я тоже, — не знаю, насколько правдивы ее слова.

Она снова целует меня. И сейчас я чувствую, что она прощается со мной.

— Может, встретимся когда-нибудь, — не знаю, зачем я это сказал.

— Вряд ли, — она делает шаг назад, еще один, — прощай.

Я закрываю глаза. Какое-то время еще слышны ее шаги, потом все стихает. Я наслаждаюсь тишиной августовского утра. Утра новой жизни. Жизни без нее.

Сентябрь. (Paul McCartney — Dear Friend)

Она больше не верила в чудеса. Сложно верить во что-то хорошее, если ты все 18 лет своей жизни прожила в приюте. Она перестала верить в то, что мама придет за ней в 9 лет. Просто вдруг осознала, что это бессмысленно. Потом были еще 9 лет тяжелой работы, приставаний пьяных мужчин, ненависти всех вокруг.

Сегодня ночью ей исполнилось 18. Утром ее вызвала к себе надзирательница. Дала документы, комплект одежды и рекомендации напоследок. И выпнула из приюта.

Она несколько часов бродила по улицам, пока не увидела симпатичную кондитерскую. Толкнув дверь, девушка вошла, и ее тут же окутали запахи сдобы и сладостей. Сглотнув, она вспомнила, что не ела весь день. Порывшись в карманах, она нашла пару медных монет. Слишком мало. Почему жизнь стоит так дорого?

Она вышла. Постояла на крыльце какое-то время. Пошла по направлению к бедняцким кварталам. Нашла старое изодранное одеяло. Легла в подворотне. Долго не могла уснуть. Ночью пошел дождь. Она вымокла до нитки. Под утро она задремала, но скоро снова проснулась. Сильно закашлялась. Бросила взгляд на платок, да так и замерла. Ярко-красные пятна крови особенно заметны на чисто-белой ткани носового платка. Некоторое время она тупо смотрела на страшную печать смертельной болезни. «Осенняя чума» выкашивала города за считанные дни. Никаких войн. Никакой жестокости. Все по завету божьему. Быстро и тихо. Только пятна крови повсюду. Яркой, как листья рябины в сентябре.

Октябрь. (Grand Funk Railroad — Mean Mistreater)

Простое черное платье до колен обнимало ее изящную фигурку и подчеркивало ее маленькую грудь. На голые плечи девушки был накинут кроваво-красный платок, светло-каштановые волосы собраны в простой пучок на затылке, из которого выбивались пушистые пряди. В прорезях белой маски в виде черепа сверкали весельем изумрудно-зеленые глаза. Она была чудо как хороша. И танцевала уже третий танец подряд со своим кавалером, высоким брюнетом в костюме мага. Лицо молодого человека скрывала черная шелковая полумаска, а во взгляде темно-синих глаз, устремленных на партнершу, светилась нежность.

* * *

У стены зала стоял высокий светловолосый юноша и ревниво наблюдал за танцующей в центре зала парой. Костюм английского джентльмена 19 века сидел, как влитой. Неподалеку от него стояли девушки, призывно смотревшие на юношу. Но он не отрывал взгляда от девушки в центре зала.

Заиграли вальс. Брюнет, наконец, оставил приковавшую взгляд светловолосого юноши девушку. Но через пару минут вернулся и, приобняв ее за талию, повел на балкон. Светловолосый юноша последовал за парой. Его серым глазам предстала такая картина: темноволосый юноша спиной к двери стоял на одном колене и объяснялся девушке в любви и просил ее стать его женой. Порывы холодного октябрьского ветра ерошили его волосы. Девушка кинула взгляд, полный сожаления, на дверь и заметила блондина. Одними губами прошептав: "Прости" она перевела взгляд на своего партнера и ответила: "Да".

Ноябрь. (Eli Young Band — Guinevere)

Я позвонил в дверь квартиры, указанной на карточке. Почти сразу дверь открыла девчонка. Лет шестнадцать, не больше. Бесформенная серая толстовка на несколько размеров больше нужного, светлые шорты, босиком. Светлые волосы собраны в высокий хвост, глаза чуть подкрашены.

— Здесь живет Алексо? — поинтересовался я.

— Да, это я. А ваше имя? Боюсь, мы не знакомы, — она говорила немного по-театральному, и голос у нее был такой приятный, низковатый, от которого у меня мурашки по коже пробежали.

— Я — Том. Мы переписывались.

— Точно, — девушка прищелкнула пальцами, — Проходи. И зови меня Ал.

Она скрылась внутри. Я вошел в квартиру. Светлая, уютная, с огромными окнами во всю стену.

Алексо свесилась с лестницы, ведущей на второй этаж, и спросила:

— Чай будешь?

— Да, пожалуй, — ответил я, снимая пальто.

Она сбежала с лестницы, забрала у меня пальто, куда-то убрала, вернулась, схватила за руку и потащила, видимо, в кухню. Я наконец-то смог как следует осмотреться и понял, что это скорее художественная студия, переделанная в жилое помещение. Ал усадила меня на стул в кухне, не похожей на кухню и налила чай в стакан для промывки кистей.

— Ты так настаивал на встрече. Почему? — она взглянула мне прямо в глаза, и я на секунду потерялся в серо-зеленой глубине.

— Я… это сложно, — это действительно было сложно объяснить. Просто едва она сообщила свое имя, я понял, что это она. Тот Самый Человек, которого ищут все, а находят — лишь единицы, — Когда ты написала свое имя, я как будто почувствовал, что…

— Нашел невероятно важную часть себя, — тихо закончила девушка. И на мой вопросительный взгляд ответила: — Да, я почувствовала то же самое.

2 года спустя

— Нет, Том, ты меня туда не затащишь! Я поправилась, надо платье перешить, букет завял, а гости уже разошлись! Нет, не пойду!

Я только снисходительно улыбался. Я привык к ее взрывному характеру за эти два года. И я знал, что на самом деле, она чертовски боится. Боится зайти в зал и увидеть всех этих людей. И хоть она и училась на театральном, она совершенно не умела скрывать свой страх. Надо было что-то делать.

— Ал, не бойся. Наши гости ждут только нас, и они не кусаются! Ты ни капли не поправилась и даже похорошела. Букет будто только что срезали. Пойдем, это дело нескольких минут, а потом мы поедем домой.

— Точно? — она забавно надула щеки.

— Обещаю.

— Тогда пойдем? — она неуверенно потянула меня за руку.

— Пойдем, — согласился я.

Когда мы вошли в зал, все взгляды устремились к ней. Моей девушке. Моей невесте. Без пяти минут жене. Взгляды. Завистливые, радостные, откровенно ненавидящие и грустные. Она была прекрасна.

Белое платье с юбкой-колокольчиком до колена, легкий черный плащ на плечах, чуть громоздкие кожаные ботинки. Светлые, мягкие, как мех дикого зверька, волосы собраны в высокий хвост, глаза чуть подкрашены.

— Томас Мейсон, Александра Оуэн. Нет ли каких-либо препятствий для вашего брака? — я вспомнил, как она отказывалась употреблять полное имя в церемонии. Она была уверена, что оно некрасивое.

Я покачал головой.

— Хорошо. Можете произнести клятвы.

Она повернулась ко мне, я к ней. Одними губами она посчитала до трех, и мы начали. Хором, вместе.

«В твоих глазах я обрел дом.

В твоем сердце я нашел любовь.

В твоей душе я нашел вторую половинку.

С тобой я — единое целое, я живой.

Ты заставляешь меня смеяться. Ты позволяешь мне плакать.

Ты мое дыхание, каждый стук моего сердца.

Я твой.

Ты моя.

Мы в этом уверены.

Ты поселилась в моем сердце.

Ключик потерян.

Ты должна остаться там навсегда».

В зале застыла тишина. В ней голос Ал прозвучал особенно звонко.

— Я согласна стать твоей женой, Томас Мейсон. Поддерживать тебя изо всех сил, быть тебе верной и любить тебя. Я клянусь.

— Я согласен стать твоим мужем, Александра Оуэн. Защищать тебя, пока я жив, быть верным тебе и любить тебя до конца. Клянусь тебе.

Я взял с тарелочки кольцо и надел на подставленный аристократически тонкий пальчик. Затем подал ей руку. Серебряное кольцо почти не ощущалось на пальце.

— Можете поцеловать невесту.

Я наклонился к ней, утонул в серо-зеленой глубине глаз. Замер. Она не выдержала и подалась вперед, коснулась моих губ, завладела ими так же легко, как и моим сердцем. Но тут же отпустила.

— Объявляю вас мужем и женой.

Аплодисменты, смех, всхлипы. Все доходит через пелену. Важна только ее улыбка, полная редкого для ноября тепла.

Декабрь. (Sum 41 — Screaming Bloody Murder)

Он любил бродить по городу. Долго. Всюду. Улицы, магазины, кафе. Дома, дома, дома. Музыка черного асфальта. Он шел по старому, выученному наизусть маршруту. Всегда. Но сегодня ему захотелось пройти чуть дальше, узнать чуть больше, устать чуть сильнее. Он дошел до старого кладбища. Белый мрамор надгробий манил, просил зайти. Он толкнул кованую калитку. Прошел к главной аллее. Его взгляд притянула черная фигура возле старого памятника со стертыми чертами. Он подошел к монументу. Из-под капюшона черного кожаного плаща послышался шепот. Он повернул голову к фигуре.

— Простите?

Тонкие белые пальцы сбросили капюшон, открывая бледное лицо девушки, обрамленное черными прядями. Темные глаза смотрели со спокойной заинтересованностью.

— "Alea jacta est", — она перевела взгляд на памятник, — жребий брошен.

— Цезарь, верно? — он вгляделся в черты лица мужчины, изображенного на памятнике.

— Да. Гай Юлий Цезарь. Это ему поставлен памятник на старом заброшенном кладбище, куда никто не приходил полстолетья. Наверняка Юлий шокирован таким количеством гостей сегодня. Целых двое. Почему ты пришел сюда? — неожиданная смена темы заставила его потерять на секунду нить разговора.

— Я не знаю. Меня тянуло сюда. А что? Можешь объяснить?

— Никто не знает, почему его сюда тянет. Никто обычно не поддается этому зову, — она говорила тихо и медленно.

— А что здесь делаешь ты?

— Я? Отдаю дань прошлому. Почитаю старые могилы, гробницы и памятники, — она отвернулась от памятника и окинула кладбище взглядом, в котором ему почудилась грустная усмешка.

— Но зачем?

— Глупый вопрос. Разве тебе не хочется, чтобы на твою могилу спустя столетия после твоей смерти приходил хоть кто-то? А, знаю. Ты всегда думал о смерти, как о чем-то далеком, чем-то, что случится не с тобой, верно? Ну так вот. Это ложь. Ты умрешь. Может быть, даже очень скоро. Ты будешь закопан в деревянном ящике в землю, может даже на этом кладбище, не важно. А что ты сделал за свою жизнь? Ничего. Так же, как все эти люди, — она махнула рукой вокруг себя, — на этом кладбище ты не найдешь знаменитых людей, как ты не старайся. Это — обычные горожане. Их помнили родные, которые тоже потом умирали, и их хоронили здесь же. Они не сделали ничего выдающегося. Они просто прожили свою жизнь. Хорошо ли, плохо ли... никому не известно. Для многих эти люди стали просто датами. Шестнадцать цифр, между ними черточка. И всё. Я прихожу сюда для того, чтобы каждый из них жил в памяти. Хотя бы моей. Я не знала этих людей лично. Но я знаю, что в жизни каждого из них было что-то хорошее. Что-то, что стоит помнить. Теперь, я надеюсь, ты понимаешь, что человек после смерти не должен быть забыт. Я прошу тебя приходить сюда, хотя бы иногда. Помнить. Ты выполнишь мою просьбу?

— Я... Да. Я буду приходить. Обещаю. А как тебя зовут? — он повернул голову в сторону своей странной собеседницы, но ее уже будто и не было.

Он пожал плечами и пошел домой. Он вскоре позабыл про эту встречу, но, несмотря на это, он приходил сюда каждую неделю. Он выполнил свое обещание. А тихий снег укрыл его могилу. Его похоронили на том самом кладбище, возле старого растрескавшегося памятника. Темная фигура девушки приходила на это кладбище каждый декабрь, разливая в воздухе аромат крови и прошедших веков.