Иди вперед и не оборачивайся (джен)

Все начинается с рисунка Виктуар. Виктуар рисует старательно, за обеденным столом, облизывая карандаши, чтобы рисовали лучше. Рот ее перемазан в радуге и в малине, которую она потихоньку таскает из большой миски рядом. Содержимое миски для украшения торта, из нее есть нельзя. Тем малина, конечно, слаще.

Молли Уизли смотрит на Виктуар от плиты и улыбается.

В комнате Джордж смеется с Артуром, Рон спорит с Гарри, Билл рассказывает что-то, радостно вскрикивает Флер. Завтра все разъедутся, и в доме станет тихо, но сейчас все хорошо. Хочется, чтобы длилось и длилось.

Она смотрит на Виктуар, сосредоточенную и серьезную, украдкой подсыпает в миску малины.

— Покажешь рисунок?

Виктуар ложится грудью на стол и даже руками закрывает.

— Потом!

Молли улыбается. Потом так потом.

Она забывает о рисунке до самого вечера. А вечером находит его подсунутым под дверь спальни, с кривоватым сердечком на обороте. Разворачивает, улыбаясь.

Наверное, она стоит так вечность — пока ее не окликает Артур.

На рисунке — ничего особенного. Узнаваемые родные, подписанные, чтобы понятней было, едят торт. Огромный, сплошь из малины, судя по цвету. Милый рисунок милой девочки.

Джордж на нем — наполовину скелет, стоит в тени и смотрит в сторону.

— Молли, — говорит Артур, — ну не переживай так. Это просто…

Она и сама может придумать все «просто» — просто воображение, просто фантазия, просто ребенок услышал о Фреде и понял вот так. И если бы эта картинка не всколупнула что-то в Молли, она бы успокоилась.

Сейчас же не выходит.

Ей кажется, она что-то упустила, не увидела, слишком желая, чтобы все было хорошо. Чтобы наконец-то все было хорошо.

— Мы поговорим с Роном, — говорит Артур, — и ты убедишься.

Но вначале они говорят с Виктуар, утром, за завтраком, поблагодарив, конечно же, за рисунок.

— Ну ага, — говорит Виктуар, ковыряя вилкой омлет, — ну да, он правда такой. А можно мне торта?

— Что значит «правда такой»?

— Ну, вот вы такие с солнцем, — говорит Виктуар непонятно, — а папа с волком, а у мамы там песни и яркое что-то, а у дяди Джорджа — вот так.

Солнце лежит пятнами на столе, тени листьев старой липы за окном шевелятся и перетекают одна в другую. «Мы такие с солнцем», — повторяет про себя Молли. Это правда. И девочке неоткуда знать — насколько.

Спустя два дня Рон приходит в Нору ужинать. Гермиона во Франции на Всеевропейской конференции по домовикам, и Рон хватается за приглашение с радостью.

При упоминании о Джордже он мрачнеет.

— Мне не нравятся его шутки, — говорит Рон. — Знаешь, завел моду… «Ты учись руководить, Ронни, скоро здесь будешь хозяином». Мне не нравится, как он это говорит.

Молли ахает, Рон машет на нее руками.

— Ну мам, ну ты что. Я боюсь… ну, что он все бросит, опять пить начнет, ну мам, ты что?

Молли, разумеется, улыбается. Говорит: «ничего, ничего». А сама думает: «что же делать?».

От горя не лечат в Мунго, не лечат и у магглов. Как забыть темное, тянущее в землю, вечно живое осознание: нет, половины тебя нет здесь. И не будет никогда больше.

Молли кажется, что неважно, кто из них с Артуром умрет раньше — второй уйдет следом немедленно. Иначе и быть не может, они связаны, сплетены воедино. Невыносимо жить наполовину мертвым.

Накануне она долго смотрит на рисунок Виктуар.

Утром, проводив Артура на работу, она обходит пустой дом. Прощается. Собирается. В холщовую, без магии сделанную сумку кладет яблоко, большой железный нож, расческу, хлеб и сыр, и три горсти риса, и флягу с водой, и флягу пустую — на всякий случай.

Выходит за порог, закрывает калитку. Вздыхает глубоко и трансфигурирует свои туфли в башмаки из черного железа.

— Веди меня дорога, далеко-далеко, вниз, к самой неприступной, самой глубокой из темниц. Приведи к темнице сына моего, Фреда.

И ступает на тропинку.

Совсем знакомая тропа ведет к ручью, к роще, Молли ковыляет по ней. Башмаки тяжелы. Нож в сумке бьется о бедро. Нужно было взять еще и посох, идти было бы много удобнее. Но возвращаться нельзя, как нельзя и оборачиваться.

Она доплетается до рощи, минует ясень. От ствола отделяется Артур и встает на тропу рядом с ней, ни слова ни говоря. На его ногах железные башмаки, в его руках — два посоха.

Молли нашаривает в сумке нож, зажимает в кулаке. Поднимает на мужа — и Артур, улыбаясь, касается железа пальцами. Показывает ей чистую кожу без следа ожога.

Молли вздыхает со всхлипом, убирает нож. Берет из рук Артура посох. Артур приобнимает ее за плечи.

— Идем, — говорит он. — Раз решили.

— Идем.

Они идут. По перестающей быть знакомой тропинке, вниз, вдоль ручья. Среди деревьев, толпящихся все гуще и гуще.

Справа — вода, слева — стена стволов, или то один ствол? Огромный, ребристый, с корой старой, темной и покрытой мхом. Или же, напротив, молодой корой, светлой — не понять возраст дерева, в тени древнего, на солнце юного.

Огромные корни мешают идти, рвут тропу на части. Справа — темнота, и в ней шумит и гневается поток.

Поворот — и еще поворот, и тропа обрывается. Впереди из темноты во тьму споро ползет серебряное тело огромной реки.

Молли замирает и смотрит завороженно, опершись на посох.

— Вот через какую реку наладили мост трое братьев… — Артур рядом едва шепчет.

— Но нам так нельзя, — говорит Молли. — Мы пришли не биться с Ней.

Им следует подчиниться правилам. И, может быть, тогда…

Он кивает. Пробует воду посохом. Неглубоко — но вынутый посох становится костяным там, где погружался в воду.

— Я понесу тебя, — говорит Артур.

— Дорогой, — улыбается Молли, хоть губы у нее и дрожат, — я не так чтобы уж очень худенькая. Ты меня не удержишь.

— На спине — удержу, — говорит Артур упрямо. — Только держись крепче.

Он удерживает ее, хоть и кряхтит, и стонет, и идет медленно.

«Ох, милый мой», — думает Молли.

Совсем рядом с ее ногами плещется серебряная вода, касается башмаков, но едва-едва.

Они добираются до иного берега, и Артур падает на корни — точно такие, как и на берегу оставленном. Тропа ведет вниз.

Ноги Артура — костяные. Правая — до колена, левая же — чуть выше.

Молли сглатывает. Помогает ему подняться.

Они стоят, смотрят в темноту тропы, пьют по глотку настоящей воды из фляги. И держась друг за друга, тяжело опираясь на посохи, идут вниз.

Следующую реку они замечают по алым отблескам. Внизу будто разгорается пожар.

Тропа поворачивает и поворачивает, и выводит на обрывистый берег реки огненной. Вал пламени катится из темноты во тьму. И брошенный с обрыва рис не помогает, не выявляет невидимый мост.

— Мой черед, — говорит Молли.

— Нет. — Артур трясет головой. — Нет, я не согласен. Я должен…

— Нет, дорогой. Мы же вдвоем. И теперь мой черед.

Она достает нож из сумки и решительно — чтобы не передумать, не испугаться, — вырезает руну «зрение» прямо поверх левого глаза. Вдавливая лезвие, чтобы проткнуть глазное яблоко.

Артур держит ее за плечи, направляет руку. Боль чудовищна, но кричать нельзя — и Молли не кричит.

Опускает руку с ножом, ее трясет. Артур обнимает Молли со спины. Плачет — шее мокро. Молли вжимается в его тепло. Впереди темнота — нет сил открыть… глаз. Оставшийся глаз. Левую глазницу саднит — в ней темно, — но ненадолго.

Огонь видится белым, почти серебряным. Мост, пересекающий провал, сделан из стекла. Парит в темноте, ни на чем не держась.

Молли берет Артура за руку и ведет.

— Только не смотри вниз.

— Конечно.

Они пересекают мост — он тонко звенит под костяными ногами Артура.

На другой стороне тропа ведет вниз, почти отвесно, они слезают, цепляясь за корни. Правый глаз Молли видит темноту и древесные корни, левый — линии света под корой, будто это не дерево — а все солнца, все луны, все звезды, какие только бывают, стоит приглядеться — и упадешь в бесконечность.

Третью реку они чувствуют за три поворота: настолько нестерпима ее вонь. Багровая, кровавая река катит волны из темноты во тьму, и через нее нет мостов. Деревянный посох Молли, лишь дотронувшись до крови, распадается прахом. Посох же наполовину костяной — остается цел.

— Я перенесу тебя, — улыбается Артур. — Вот видишь, пригодились мои ноги.

— Ты меня не удержишь, — качает головой Молли. Кровавая река гораздо шире той, первой.

Но он все же пытается — и они самую малость не дотягивают до берега. Артур пошатывается, разворачивается к нему спиной.

— Прыгай! Ну вдруг!

Она прыгает.

Задевает кровь башмаками, задевает рукой, но падает удачно — хоть башмаки распадаются прямо на ногах, а мизинца на правой руке у нее больше нет.

Немедленно вскакивает.

Артур, пошатываясь, ковыляет к ней. И, добредя, сваливается ей на руки. Молли укладывает его на древесные корни. Костяные ноги Артура изъедены. Он пытается подняться — но правая переламывается, и Артур падает.

Прямо у его ног начинается тропа, ведущая вниз.

— Иди дальше одна.

Молли мотает головой.

— Иди, мы дошли так далеко. Осталось совсем немного. Иди.

И она идет. И ей даже нельзя обернуться — но она и так знает, что он смотрит ей вслед.

В самом конце тропы — простая деревянная дверь. Молли сжимает нож и толкает ее. Она ожидает увидеть туннель. Или же еще одну реку и пристань. Или же дворец.

В маленькой комнате с низким потолком горит камин. За грубым деревянным столом сидит темная фигура, лица которой не разглядеть — то ли темноволосый мужчина, то ли седая женщина, то ли старуха, то ли красивый юноша. На столе — груда костей. Под потолком рядком сидят вороны.

Молли замирает на пороге.

— Входи, раз уж пришла, — шелестит голос. — Знаю, за чем ты пришла. Что предложишь за него? Или, — сухой смешок, — будем драться?

Молли вытаскивает из сумки яблоко.

— Вот, — говорит она. — Я принесла тебе солнце. То, которое могу отдать. Ничего больше отдать не могу, а это — да.

Фигура смотрит на яблоко, склонив голову к плечу, будто какая-то птица. Протягивает руку. Молли подходит ближе и вкладывает яблоко ей в ладонь — худую, серую, белую, скелетную, обтянутую пергаментной кожей, сильную. В глазах рябит.

Яблоко наливается светом и солнцем. Все, что Молли по-настоящему умеет — это дарить радость. Ее подлинная, истинная магия — внутри этого яблока, потому что она так хочет.

«Отдаю добровольно, пусть посветит тебе. Отдай мне моего сына. Выпусти к солнцу».

— Богатый дар. — Фигура подносит яблоко к лицу, осторожно держа в ладони. — Хорошо. Сумеешь вернуть его, сумеешь вывести — он останется под вашим солнцем живым, на весь естественный срок.

Молли кивает.

— Где он?

— Тело — где-то здесь. — Фигура показывает на груду костей на столе. Кивает на воронов. — Душа там. Найдешь правильно — твое.

Молли смотрит на стол. Она трясется внутри, но когда протягивает к костям руку — та тверда и уверенна. Для правого глаза кости на столе одинаковы, левый же видит где настоящее, а где пыль. Пыль она сбрасывает на пол. Настоящие выкладывает на столе, запрещая себе думать, чего именно касается, что именно делает. Ступает по неправильным костям, и те скрипят под ее босыми ногами, распадаются в прах.

— Вода в бочке, — говорит фигура, когда Молли заканчивает. Молли смотрит на кости, на фигуру, и бредет к бочке в углу.

В глубине бочки светят злые холодные звезды. Молли наполняет пустую флягу холодной до онемения пальцев водой, окунает правую руку по запястье — ту, на которой недостает пальца после кровавой реки, — и вынимает целой.

Вот оно как.

Она возвращается к столу, неся воду в горсти, и обливает кости. И рада бы не видеть результата: ее сын лежит на столе, бледный и недвижный, будто после приготовления к похоронам.

Молли сжимается внутри, не дает слезам воли, не выпускает рыдание из горла. Она здесь не за этим.

Вороны, совсем одинаковые и для левого, и для правого глаза, смотрят на нее со стропил. Никакая магия не поможет узнать Фреда среди них.

Молли проходит по комнате, всматривается в воронов. Одинаковые, совсем одинаковые… Вот только один стоит, поджав лапу, закрыв один глаз и распушив хвост. Она улыбается, протягивает к нему руку — и ей на запястье слетает феникс.

Он сгорает в одно мгновение и оставляет ей пригоршню пепла. Молли смотрит на пепел, раздумывает. Нужно же передать его Фреду, но как?..

Оглядывается. Нет вокруг ни второй бочки, ни кувшина, ни родника — есть только вода мертвая, но нет воды живой.

Хотя… Она же принесла воду с собой. Воду из живого мира.

Молли достает флягу с настоящей водой, высыпает туда пепел, подходит к столу. Ножом разжимает сыну зубы и выливает воду в его рот. Поддерживает голову, поглаживает его горло. Не думает, какой же он холодный. Не думает.

Фред сглатывает. Шевелится в ее руках. Открывает глаза.

— Фред, — зовет Молли. И видит узнавание — свет видит в глазах, которые запомнила навсегда пустыми.

Он улыбается. Но молчит.

Она шарит в сумке, вытаскивает хлеб…

— Рано, — тяжело говорит фигура от стола. — Если ты выведешь его отсюда, ни разу не обернувшись, если вы вместе встретите рассвет — только тогда он сможет принять пищу мира живых и ответить тебе.

Молли кивает. И поворачивается к Фреду спиной — ей никогда ничего не давалось с таким трудом.

Выходит за порог, начинает взбираться вверх. Позади тихо. Она смотрит вперед.

«Мама».

Она не оборачивается.

За поворотом тропы, закрыв глаза, привалившись к дереву, сидит Артур. Начинает поворачиваться к ней — услышал ее шаги.

— Не смотри, — говорит Молли быстро. Он поспешно зажмуривается и кивает.

Она достает флягу с мертвой водой, макает пальцы и капает себе в пустую левую глазницу, а остаток выливает ему на обрубки ног. Зрение возвращается сразу, но шрам, наверное, останется навсегда. И пусть.

— Ох, — выдыхает Артур. Шевелит пальцами. — Я уж думал, что… Неважно.

Поднимается на ноги. Держится за ствол.

— Нам вверх?

— Да, — отвечает Молли. И когда он встает рядом с ней и смотрит в нужном направлении, добавляет: — Теперь можешь открыть глаза. Не оборачивайся.

— Конечно. — Артур улыбается. — Ох, Молли…

Да. Да.

Они взбираются вверх и вверх. Позади тихо. Позади шепчут. Позади кричат дикие звери. Позади их по именам зовет голос Фреда, и они стискивают руки друг друга, и не оборачиваются.

Наконец темнота раздается ввысь и вширь. Пахнет цветами и землей. Над головой светлеет, розовеет небо, последние звезды сияют белым. Вокруг никакого леса — поля. Под тихим ветром шуршит темная трава.

— Мам, пап, ну мы же вышли уже, уже ведь рассвет. Ну посмотрите на меня наконец!

Молли дергается — и застывает, закусывает губу. Рядом тяжело дышит Артур.

Они стоят и ждут. Молча ждут, пока над горизонтом не всходит солнце, алое, как отданное Молли яблоко. И тогда теплые руки обнимают их сзади.

Молли, не глядя, протягивает на ладони кусок хлеба — и Фред берет его губами. А потом целует ей ладонь.

И, конечно, немедленно после ржет, подражая лошади. И шумно дышит ей в ухо. Она смеется и лохматит ему волосы.

— Пойдем домой? — спрашивает Фред.

— Конечно, — говорит Артур. Молли кивает.

Но сначала они оборачиваются.