Напополам (гет)

Когда твоё сердце делят напополам, ты обречён, или всё-таки возможно выживание? Роуз знала: выжить можно. Даже если после подобных «операций» реабилитация проходит тяжело и отдаётся болью на том пустом месте, где раньше была вторая часть сердца, словно напоминая о днях, когда этот орган оставался целым и невредимым, умирать было совсем не обязательно. Это ведь не смертельно опасно, а боли Роуз больше не боялась. И она старательно улыбалась, несмотря на одну часть сердца, которая пострадала от внутреннего пожара и была вырезана за ненадобностью, оставлена с тем, кому всегда принадлежала по праву. Вторая половина всё-таки оставалась невредима и всё так же билась, а потому Роуз жила, карабкалась по тернистому пути, цепляясь за этот маленький, но живучий комок. Она не была уверена в том, что жалкий мёртвый кусок, с силой вырванный из её груди, ещё держал в руках его возжигатель. Наверное, давно уже похоронил на пляже с говорящим названием, а рядом предал забвению собственную маленькую часть одного из сердец — для него и это большая цена.

С того дня, как Роуз окончательно потеряла Доктора, прошёл месяц. Тридцать чёртовых дней, в течение которых она старательно пыталась делать вид, что у неё всё хорошо, а по ночам продолжала кусать подушку, чтобы не разбудить родных от криков. По ночам начинались пытки — во снах к Роуз приходил Доктор. Не тот, что всегда находился в соседней комнате, на совсем коротком от неё расстоянии, но тот, что летал в параллельной Вселенной на своей волшебной синей будке, — так безнадёжно недосягаем. Впрочем, Роуз была уверена в том, что подушка её никогда не спасала, ведь каждое утро она неизменно просыпалась в объятиях Джона. Джон — какое пресное и занудное имя для этого удивительного мужчины. Доктор хотел привыкнуть к человеческой жизни. Роуз невольно думала о том, поступил бы так же тот, кто предпочёл вновь оставить её позади. Никогда ещё Роуз настолько сильно не презирала собственную беспомощность. Она не могла подарить Доктору вечность. Джону же Роуз не могла подарить нормальную человеческую жизнь.

Она рисовала улыбку на лице, выходя из комнаты. Старательно привыкала к новому имени своего теперь компаньона и правилам, по которым он хотел жить. Ненавидела себя за постыдное и жгучее желание никогда больше не видеть этого лица. Натыкалась на затравленный взгляд всё тех же красивых и родных глаз и думала о том, что ему тоже, наверное, больно. Джон молчал и держал всю свою боль внутри измученного сердца. Только пытался своим несчастным взглядом не то пристыдить Роуз, не то заставить пожалеть себя. Одним взглядом выражал все чувства разом: укор, вину, нежность. Роуз видела, как человек перед ней каждый миг своей жизни борется с собственным раздвоением. Понимала, что Доктором он быть не хочет. О том, что произошло на пляже, никто из присутствующих на нём больше ни разу не заговорил. Даже Джеки понимающе сжимала губы, с сочувствием смотря на страдания дочери и мысленно желая ей помочь. Не будь Пита рядом, и она бы сорвалась, но муж просил её не приставать к Роуз, не бередить незажившие раны. Роуз ведь была сильной девочкой, а значит, могла справиться со всем сама. Джеки согласно кивала в ответ и крепко обнимала Пита, молясь всем известным богам, чтобы и Роуз поскорее стало хотя бы немного легче рядом с Доктором, который остался с ней в этой Вселенной.

Но ни Джеки, ни Пит не догадывались о том, на какую жертву Роуз пришлось пойти на самом деле. Знали только Джон и Доктор, впрочем, не подозревая, что души и мозга Роуз давно коснулась неизлечимая мнимая болезнь, — как же обойтись без последствий? Если болезнь могла привести к осложнениям… Роуз боялась думать, что могло последовать за этим «если». Ненавидеть Доктора, своего мучителя в маске спасителя, не было возможности: слишком сильно горело сердце от невысказанной нежности, что так хотелось передать ему одному, и в итоге одна его часть не выдержала и была изъята из её тела, а как можно ненавидеть тем, чего нет? Срываться на Джоне — том, кто терпел её и старался всем угодить, — не хотелось. Ему принадлежала вторая часть сердца — пусть больная, но всё-таки не мёртвая, и он всегда оставался Доктором, как бы ни пытался исполнять иную роль. Старый добрый Доктор Джон, как мысленно окрестила его Роуз, пытался помочь ей, наивно надеясь на то, что пострадавшую часть сердца Роуз можно спасти и вылечить. Роуз же знала: то, что сгорело когда-то, не помогут вернуть никакие чудеса. Для того нужны совсем крайние меры, а на них смог бы пойти лишь один мужчина во всём мироздании. Только вот ждать его бессмысленно.

За прошедшее время Роуз успела проследить за Джоном и составить подробный список отличий этого Доктора от того, с кем она путешествовала прежде. Отличий было много, слишком много: и в характере, и в поведении. Чувствовать на себе горячие прикосновения новых-старых рук было непривычно, и хотелось закрыться, исчезнуть, раствориться. Роуз порывалась уйти, но всегда возвращалась обратно. Джона, с его больным и жалким сердцем, как у неё самой, хотелось пожалеть, утешить, даже если саму от этого тошнило. Роуз невольно манило и то, что чувств в этом человеке было до невозможности много. Джон любил Роуз — безнадёжно, сильно, до остановки своего единственного сердца. Он любил так, как Доктор никогда не любил её обоими своими сердцами. Не хотел любить. От Доктора невозможно было вытянуть и проблеска признания, но Роуз чувствовала, знала, что он всегда нуждался в ней, и преданно дарила ему всю себя, не требуя ответа. Джон делился тем, что у него на душе, каждый день. Роуз было немного жаль, что она не могла так безмолвно и преданно любить этого мужчину, как когда-то любила Доктора, — в далёкие счастливые времена.

Джон был нежен, заботлив, ласков — Роуз считала это его собственными, приобретёнными чертами. В редкие дни он надевал маску энтузиаста и стремился найти побольше приключений, непременно утягивая Роуз за собой в попытке привести их общую жизнь в прежний беспорядок, — это было так по-Докторски. Джон привычно тянулся к руке Роуз в попытке получить её поддержку, а каждый вечер крепко обнимал её и целовал в лоб, терпеливо выслушивая безмолвные жалобы. Роуз сама не понимала, кого в этом человеке было больше. Засыпать вместе с ним и чувствовать всем сердцем, и даже его отсутствующей частью, как страдает тот, кто слишком далёк от неё и не может быть рядом, — худшая кара из всех возможных. Касаться родного ладоням тела и знать, что тех объятий больше не будет, — мучительно. Объятия Доктора были тёплыми, несмотря на осязаемую холодность. Объятия Джона оставались такими же холодными, как тогда — в их истинный судный день, и с того дня не изменилось ничего. Целовать желанные губы и плакать от горечи разбитой любви — нелепо и неправильно, а потому Роуз отрекалась от ярких проявлений чувств до последнего. Джон боролся с ревностью, гневом на себя самого и невольным чувством собственничества, но не жаловался — разве что взглядом. Роуз читала его лицо, как давно выученную наизусть книгу, и всегда знала, о чём он молчит. Саму себя ей иногда приходилось одёргивать от невольного предвкушения того, что у них может быть.

Почему никто не говорил Роуз, что любить так мучительно больно? Она давно настрадалась из-за неразделённых чувств, пережила глупые ни к чему не ведущие отношения с подонком, бросившем её при первой возможности, прошла через ненужную близость с другом. Но Доктор был чем-то иным. Чем-то… единственно верным? Но оттого более больным. Как там выглядят старые игрушки, давно брошенные пылиться на чердаке? Роуз была любимой игрушкой Доктора, да только изжила она своё, и отныне участь её — покоиться где-то на задворках его сознания. Мысли об этом ранили, но Роуз не пыталась обманывать себя, ведь лучше жестокой правды не может быть ничего. Уж точно не прежняя сладкая ложь. Джон разозлился, когда Роуз поделилась с ним своими мыслями, сама не понимая, для чего поднимает запретные темы. «Ты недооцениваешь моё… наше к тебе отношение. Ты не просто прохожая, не одна из множества друзей, о которых он редко вспоминает. О тебе он вспоминает ежесекундно, даже если это больно. Потому что ты больше, чем все остальные в нашей жизни, Роуз. Для него. И для меня».

Тогда, после этих желанных и ненужных ей одновременно слов, Роуз впервые после второго наихудшего дня в своей жизни вновь поцеловала Джона. Роуз плакала — он ловил её слёзы невесомыми поцелуями. «Откуда ты знаешь? После регенерации всё меняется. Я бы на твоём месте не была так в нём уверена», — тогда она ответила именно так, наконец оторвавшись от желанных губ. По лицу Джона было видно: он согласен с Роуз, но боится признаться в этом, причинив ей тем самым новую боль. Боится признаться себе самому, иначе это приведёт к ненависти, от которой им не будет легче. Откуда он знает, в кого бы превратился, потеряй Роуз вновь. Откуда знает, кем стал бы без неё, когда не будет рядом Донны, чтобы немного притуплять боль. Неужто тот не найдёт противоядия от любви-страдания, да хоть в лице загадочной незнакомки из их общего прошлого и его будущего? Джон промолчал и получил полуулыбку Роуз в ответ, в очередной раз поблагодарив судьбу за собственное везение.

Оставшуюся часть вечера они провели в объятиях, пытаясь согреть друг друга разговорами о будущем. Не о прошлом, что было так мучительно для обоих, но о совместном счастливом будущем, на которое оба продолжали надеяться. Роуз поняла, что набралась наконец-то решимости принять старого-нового любимого человека и никогда не отрекаться от него, невзирая на все сложности, не отступать, не поддаваться вспышкам эмоций. Он хотел стать для неё другим Доктором, новым и самым близким, желал исправить ошибки того, кто великодушно выкинул их в этой чёртовой Вселенной, и хотя бы никуда не исчезал. А зачем Роуз отказываться от человека, который любит её, не скрывая этого? «Останься сегодня со мной», — прошептала Роуз, поддавшись порыву. Джон улыбнулся — широко, совсем знакомо, неверяще выдохнул тихое «Конечно», уверенно потянулся к её губам и сжал в крепких объятиях, наверное, опасаясь, как бы она ни успела передумать и сбежать. Джон стирал невольные слезинки с щёк Роуз, гладил дрожащее тело, шептал что-то успокаивающее, приторно сладкое, приятное. Джон не жаловался, даже если было обидно и больно. Просто нежно любил свою Роуз, ничего не требуя взамен, как когда-то она любила Доктора.

Разве можно жить после того, как твоё сердце разделили напополам, или ты обречён после такого на верную смерть? Роуз знала: выжить можно. Даже если исцеление будет проходить тяжело и больно, а на восстановление пострадавшей части сердца не останется надежды. Джон тоже знал об этом. Они оба потеряли слишком многое, но старались жить для тех частей сердец, что отдали друг другу. Старались жить хорошо. Далеко в Норвегии, на пляже с говорящим названием Dårlig Ulv Stranden, Роуз Тайлер, стоя между двумя Докторами, разделила своё сердце напополам. Одна часть сгорела и навсегда осталась на совести Доктора, а вторая была навеки отдана Джону — тому, кто нуждался в Роуз больше. Роуз понимала: если бы она не разделила сердце напополам, то и не смогла бы подарить Джону свою короткую человеческую вечность. А зачем любить того, кто хочет тебя отпустить?