Новый человек (гет)

Она собирала его по кусочкам. Сначала кости: трубчатые заливала жидким гипсом, плоские обмазывала глиной и обжигала в очаге, пока глина не становилась твердой, светло-коричневой, как молочный шоколад.

Гермиона бережно восстанавливала скелет Северуса. Со сломанными костями было легко, с раздробленными пришлось повозиться. Совсем негодный материал она заменяла подделками из глины, поправляя недочеты магией, а потом бережно шлифовала и полировала получившиеся детали. Для нее работа была занятной головоломкой, где все взаимосвязано и не терпит случайностей.

Скелет она наряжала в плоть. Раствор, приготовленный по записям Северуса, приостановил разложение, но сделал мускулы жесткими и неподатливыми. Их пришлось резать ножом, а потом заново сшивать, чтобы восстановить первоначальную форму. Волокна под инструментами растягивались, рвались и походили на причудливое кружево. Гермиона злилась, плакала, но не бросала затею.

Она экспериментировала.

Уничтожала.

Созидала.

Ощущала себя богом — счастливым и самую малость сумасшедшим.

Суставы она заказала у лучшего кукольника в Праге. Фарфоровые, гладкие, подвижные — они идеально подошли для ее нового творения.

Вслед за суставами пришла очередь органов. Гермиона рассматривала контейнеры, в которых плавали разорванная на части печенка и единственная уцелевшая почка, и качала головой.

— Никуда не годится, — повторяла она.

Задумчиво перебирала длинные скользкие петли кишечника, когда-то розового и теплого, а теперь бесцветного и напоминающего сброшенную шкуру огромной личинки. Желудок был похож на лопнувший воздушный шар, облепленный зеленой плесенью, а легкие — на крылья огромной бабочки. Лучше всего сохранилось сердце, но и его рискованно было возвращать на место.

Раствор, благодаря которому ткани не разлагались, нужно было менять каждый день. Слишком хлопотно и нерационально, поэтому Гермиона решила заменить органы паклей и гипсом, чтобы сохранить форму тела.

Дни тянулись, новый человек становился все более реальным. Совершенным.

Но чего-то не хватало.

Сшивая куски кожи долгими вечерами, она вспоминала, как любила прижиматься к Северусу, прятаться от всего мира в складках черной мантии и слушать равномерный стук его сердца. Тогда ей казалось, что так будет всегда. Но «всегда» закончилось в день победы над Волдемортом в Визжащей хижине. На полу в луже крови ее «всегда» превратилось в груду костей и мяса, которое не вызывало ничего, кроме брезгливости.

Чтобы заполнить пустоту в том месте, где у Северуса раньше билось сердце, Гермиона положила туда часы, обычные, карманные, с банальной гравировкой «За храбрость». В ложе из ребер и ставших грязно-коричневыми мускулов они выглядели одинокими и чуждыми.

Часы стали его сердцем, и каждый раз, склоняясь над новым человеком, она слышала тиканье и улыбалась.

Самым трудным было скрыть швы на коже. После того, как она натянула ее на плоть, как чулок, и соединила стыки кетгутовыми нитками, остались безобразные выпуклые рубцы. Часть из них можно было спрятать под одеждой, но те, что были на руках и на шее, — выглядели ужасно.

Гермиона долго рассматривала их, любовно оглаживая пальцами, а потом широко улыбнулась и прошептала:

— Краски. Мне нужны краски.

Белые стали основой, красные и желтые задавали тон. Она смешивала их, разводила водой, находя нужный оттенок. Гермиона бесконечно могла слушать тиканье часов в его груди, касаться холодной гладкой кожи и сколько угодно представлять, что он просто спит, но стоило взглянуть на лицо Северуса — с пожелтевшей кожей, перекошенное предсмертной судорогой, — и она вспоминала все, что произошло за последние полгода. Лицо Гермиона так и не рискнула переделывать, считая это почти что святотатством.

Как бы она ни старалась, как бы ни наряжала нового человека в старые мантии, все еще хранящие запах Северуса, — он по-прежнему оставался мертвым. Счастливый и немного сумасшедший бог превращался в усталую озлобленную ведьму.

Наконец-то пришел день, когда все было готово: последние стежки наложены, все рубцы закрашены, а волосы тщательно расчесаны и убраны в низкий хвост. Гермиона посадила нового человека на стул за красиво сервированный стол. Он был одет в праздничную мантию и казался почти живым в мягком свете свечей.

От него пахло формалином, а еще затхлостью, как от старой одежды, которую внезапно нашли в кладовке. Старой, но все еще дорогой сердцу, которую и надеть стыдно, и выбросить жалко.

— За тебя, Северус, — сказала Гермиона и отсалютовала ему бокалом с вином, красным, как кровь, которой давно уже не было в его теле.

Северус молчал, а новый человек улыбался жутким предсмертным оскалом.

Гермиона никогда не видела ничего прекраснее.