Наваждение (гет)

Я никогда раньше не испытывала ничего подобного. В моем сердце бушевал пожар, но на лице застыла маска холодного спокойствия. Сейчас я сяду в поезд, который навсегда увезет меня от последних событий в моей жизни.

Мне казалось, что события этого года происходили не со мной. Трудно было поверить, что лишь одна почти случайная встреча может привести к переезду в другой город. Конечно, нельзя сказать, что моей вины тут нет — несмотря на то, что я контактировала со многими людьми нашего предприятия, одного из них, Родиона Валерьевича, я вспоминала чаще, чем требовалось для решения рабочих вопросов. Не знаю, чем он зацепил меня еще в самую первую встречу: обычный молодой мужчина, среднего роста и телосложения, темно-русые волосы коротко подстрижены, на лице уже появились первые морщины. Он очень умен, наверное, дело именно в этом. Я радовалась каждый раз, когда мне нужно было ехать в цех, начальником которого он являлся — у меня появлялась возможность увидеть его. Нет, я не была влюблена, мне и в голову не приходило искать поводы для звонка или выдумывать общие дела, но те редкие встречи, что у нас случались, я хранила в памяти, как драгоценные моменты моей двадцатипятилетней жизни.

В графике проверок производственных помещений цех Родиона Валерьевича не стоял ни первым, ни последним, и времени ему уделялось не больше и не меньше, чем любому другому. Единственное отличие было в том, что туда я ехала не только по долгу службы, но и с радостью, хотя знала, что меня ждет лишь сухой деловой разговор. Я не страдала от неразделенного чувства, напротив, оно меня забавляло: смешно было ощутить себя пятнадцатилетней девчонкой, остро переживающей первую влюбленность. Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что мы взрослые люди, между которыми невозможны иные отношения, кроме рабочих.

Проходя с Родионом по коридорам предприятия, я задавала вопросы, получая внятные исчерпывающие ответы. С колотящимся сердцем я обходила все производственные и офисные помещения, высказывала замечания, Родион Валерьевич кивал и обещал все исправить. Осмотрев последний кабинет, я повернулась к Родиону, но под его взглядом ничего не смогла произнести. Он пристально смотрел мне в глаза, по его выражению лица казалось, будто он даже не видит ничего другого. Сейчас думаю, что я так же заворожено смотрела на него. В этой тишине прошло полминуты, вокруг нас ходили люди, переговариваясь между собой. Наконец, он нарушил молчание:

— Жанна Александровна, вы еще придете?

— Разумеется, — голос мой звучал хрипло. — Я же должна проверить, устранены ли нарушения.

— Да, само собой, — Родион по-прежнему не спускал с меня глаз. — Когда вас ждать?

— Думаю, через неделю, — я сама удивилась, как быстро я опомнилась и вновь заговорила спокойно и деловито. — Завтра я пришлю вам акт проверки.

— Акт. Завтра. Хорошо, — Родион отвернулся.

Как и обещала, на следующий день я отправила ему два экземпляра акта с требованием вернуть один из них после подписания. Меня почему-то совершенно не занимали мысли о произошедшем вчера, лишь иногда острое чувство счастья давало о себе знать. Я начинала беспричинно улыбаться, приводя коллег в недоумение: они и не знали, что можно так радоваться обнаруженным за шкафом договорам, которые давно считались потерянными и ценой неимоверных усилий были дублированы. Неделя прошла незаметно: как и в прошлый раз, я не испытывала нетерпения в ожидании поездки. Просто иногда на досуге задавалась вопросом: действительно ли между нами что-то проявилось или это всего лишь мое разыгравшееся воображение? Родион Валерьевич телефонным звонком сам разрешил мои сомнения:

— Вы собирались приехать через неделю, она истекает завтра. Когда вас ждать?

Я мысленно усмехнулась.

— Могу приехать к девяти часам, — предложила я.

— Нет, только не утром! — попросил он.

— После обеда я занята, — деланно равнодушно сообщила я.

— Тогда давайте... вечером! — выпалил Родион.

Я удивилась.

— Приходите во сколько сможете, только не с утра, — уточнил он.

Чем же ему утро так не угодило?

— Хорошо, — вслух согласилась я. — Но в таком случае нам придется задержаться после окончания рабочего дня, я могу не успеть обойти все помещения.

— Ничего страшного, — заверил меня Родион Валерьевич.

Весь следующий день я не могла сосредоточиться на работе, то и дело вспоминая вчерашний разговор. Я предчувствовала, что сегодняшний вечер запомню надолго. Как назло, в этот день звонки сыпались на меня, как из рога изобилия, я никак не могла закончить срочные дела и уйти. За час до окончания рабочего дня я, наконец, сорвалась и помчалась в цех Родиона Валерьевича. Не в первый раз я задумалась над тем, сколько ему лет. Тридцать, тридцать пять? Почему меня так тянет называть его по имени-отчеству?

Проверку мы начали за полчаса до конца дня, когда сотрудники уже собирались домой. К моему удивлению, все было приведено в порядок. Я обходила помещения цеха, разговаривала с сотрудниками, задавала вопросы Родиону Валерьевичу. Напряжение между нами, казалось, можно было потрогать руками. Я старательно притворялась равнодушной, чувствуя на себе пристальный взгляд Родиона. Знал бы он, скольких усилий мне стоило это внешнее спокойствие! Я понимала, что если взгляну ему в глаза, то мое самообладание полетит к чертям, и меня не остановит даже присутствие рабочих вокруг нас.

В последнем помещении было пусто, все сотрудники уже разошлись по домам.

— Что ж, кажется, все в порядке, — произнесла я, оглядываясь.

Родион Валерьевич не ответил. Я повернулась, впервые за сегодняшний день посмотрев ему в лицо, и застыла. Встретившись взглядами, мы уже не могли, не хотели удержаться. Родион подошел ко мне, вытянул руку, прикоснулся к моей щеке. Я, не отдавая себе в том отчета, сделала шаг ему навстречу. Сама не понимаю, как это случилось, но в следующий момент мы страстно целовались, стоя в цехе, куда мог зайти любой... Поцелуй закончился, как только я осознала, что мы делаем. На меня словно опрокинули ушат ледяной воды. Что, черт возьми, происходит? Почему? Родион тяжело дышал, прижимая меня к себе, я не сопротивлялась, но пыталась выровнять дыхание, чтобы казаться спокойной. Зачем это притворство? Не знаю. Нам казалось, что во всем мире остались лишь мы двое, кровь шумела в голове, когда Родион вновь касался губами моего лица. Он не спрашивал, замужем ли я, я тоже не интересовалась его семейным положением — яснее слов говорили полоски золота на безымянных пальцах правых рук.

— Что же мы делаем, Родион Валерьевич? — хрипло спросила я после очередного поцелуя.

— Не знаю, — шепнул он, перебирая мои волосы. — Я не знаю, как это случилось. Поедем сейчас со мной? Снимем номер в гостинице...

Я отказалась. Почему? Не знаю. Не из морально-этических соображений и не из-за того, что не хотела. Просто отказалась.

Родион взял мою руку и поднес к губам, поцеловал по очереди каждый палец. Я улыбалась, заворожено глядя на него.

— А ведь до прошлой недели я тебя даже не замечал, — сознался Родион.

Я никак не отреагировала на это признание, занятая своими мыслями.

— Это должно было случиться, — прошептала я и поднялась. — Пора домой.

— Я отвезу тебя, — предложил Родион.

Я покачала головой:

— Не надо, я доберусь на метро.

Мы простились, и я вышла из кабинета. Проходя по пустынным темным коридорам здания, я чувствовала какую-то обреченность, бесплотность своих слабых попыток противостоять року. На улице уже стемнело, возле яркого фонаря на крыльце кружили мотыльки. Я видела, как они попадали за стекло и не могли вылететь, а лишь бессильно бились о преграду. Отрешенно я подумала, что и я сейчас такой же мотылек — полетела на яркий свет, обожглась, а теперь не знаю, как выбраться наружу.

Прошло всего два дня, прежде чем мы встретились вновь: у Родиона Валерьевича возникли важные и безотлагательные вопросы, которые необходимо было обсудить лично. Нам обоим было понятно, что проблема надумана, но я делала вид, будто серьезно ей занимаюсь. За окнами постепенно темнело, коллеги прощались и уходили, а мы все смотрели в монитор моего компьютера, объясняя друг другу очевидные вещи. Едва за последним моим сотрудником закрылась дверь, Родион схватил меня за плечи и развернул к себе. Я с готовностью ответила на поцелуй, прикосновение чужих губ показалось мне глотком свежего воздуха.

— Поедем в гостиницу? — предложил Родион, на секунду отрываясь от меня.

Я отрицательно помотала головой, и за шею притянула его к себе поближе. Где-то на краю сознания билась мысль о том, что следует запереть дверь изнутри, что я и сделала во время следующей паузы. После этого для нас слетели все запреты: мы целовались, лежа на моем столе, уронив на пол несколько папок с документами и помяв счет, оплаты которого мне с трудом удалось добиться.

— Зачем все это, Родион Валерьевич? — шептала я, когда его губы отрывались от моих.

— Почему ты меня так называешь? Наедине зови меня на «ты», — просил он.

— Не могу. Иначе начну так называть и на людях.

Огласки нашей связи мы допустить, конечно, не могли. Больше всего мне было обидно, что нас тогда будут считать любовниками, хотя до конца в наших отношениях мы не дошли. По два-три раза в неделю мы встречались после работы на рабочем месте кого-нибудь из нас, каждый раз я предлагала ему чай, понимая, что он приехал совершенно не для чаепития, каждый раз он звал меня в гостиницу, заранее зная, что я откажусь. Отдав должное этой своеобразной традиции, мы кидались друг другу в объятия, столь страстные, что оставалось удивляться прочему целомудрию наших отношений. Ни разу за все эти месяцы ни один из нас не лишился ни одного предмета одежды, но мы понимали, что в случае, если нас застигнут, этот факт не будет являться оправданием.

— Что ты со мной делаешь? Откуда у тебя такая власть надо мной? — с искаженным мукой лицом спрашивал меня Родион Валерьевич, будто надеясь, что я отвечу. — Я ведь ни разу даже мысленно не изменял жене.

Я молчала. Молчала и наслаждалась его обществом. Я не могла не заметить, что он стал гораздо чаще появляться в нашем офисе, при этом под надуманными предлогами звоня мне и как бы невзначай сообщая, что через двадцать минут он будет идти в бухгалтерию по левому крылу второго этажа. И, черт возьми, у меня тоже находилось неотложное дело именно в левом крыле второго этажа! Мы пожирали друг друга взглядами, но обменивались лишь кивками, как и до моей злосчастной проверки. Нам принадлежали лишь некоторые вечера. Я не знаю, что он в таких случаях говорил жене, наверное, то же, что и я мужу: «Я задержусь сегодня на работе». Это ведь даже и не ложь, строго говоря. Хотя если нас застигнут, это не станет смягчающим обстоятельством.

Уже сменился не один сезон года, а наша связь продолжалась. Я не знала, кем для меня являлся Родион. Это точно не то подлинное глубокое чувство, какое я испытываю к мужу, и которое, я уверена, Родион питает к своей жене. Не любовь, но наваждение, безумная страсть, сметающая все барьеры на своем пути. Похоть? Неужели просто желание заставляет мое сердце бешено колотиться, когда в трубке слышится знакомый голос:

— Жанна Александровна, здравствуйте! Документы получил, спасибо. Кстати, я еду в ваш офис, мне надо в отдел кадров.

И неужели из-за похоти я вскакиваю с места, поправляю макияж и иду куда-нибудь, неважно куда, главное, через отдел кадров?

Стоило нам остаться наедине — и нас просто бросало в объятия друг друга. Я не могла сдержаться, да и не очень-то хотела. Я никогда не спрашивала, что Родион ко мне чувствует, и на ромашке не гадала. Наши отношения просто были. По негласному правилу мы общались исключительно через рабочую электронную почту, корпоративный чат или внутренний телефон. Мы не знали ни адресов друг друга, ни номеров мобильных телефонов. И, не считая возбужденного перешептывания в вечерней тиши, мы никогда не говорили о нашей связи.

Две недели мне пришлось провести без Родиона Валерьевича — он уехал в отпуск с женой и ребенком. Вернувшись, он в первый же вечер пришел ко мне. Я, разумеется, знала о визите и ждала его. Поздоровавшись, я традиционно предложила Родиону чай, от которого он традиционно отказался. Запирая дверь, я спокойно произнесла:

— С понедельника я не работаю здесь. Едва вы ушли в отпуск, как я написала заявление об увольнении.

— Нашла работу лучше? — дрогнувшим голосом спросил он.

— Я уезжаю в другой город. Мужу предложили хороший вариант, грех упускать. И я там без места тоже не останусь.

Было страшно смотреть, как краски исчезают с лица Родиона. Он сильно побледнел, прикрыл глаза, оперся рукой о стол. Я ждала его реакции, но он лишь произнес:

— Желаю удачи.

У меня уже была возможность убедиться, что его самообладание не уступает моему.

И наверное, лучше ему не знать, как я умоляла мужа согласиться на предложение, позволяющее мне покинуть этот город.

Родион поцеловал меня с еще большей страстью, чем прежде. Меня привычно захватил водоворот чувств и эмоций. Все-таки Родион Валерьевич был небезразличен мне уже давно, хоть я и не знала, как это назвать. После первого поцелуя я спросила:

— Родион Валерьевич, почему сегодня вы не предлагаете поехать в гостиницу?

А вечером я правдоподобно жаловалась мужу, сколько работы у меня будет до отъезда — надо не просто передать дела, но и привести все к логическому завершению, — при этом вспоминая прошедший вечер и страстные объятия моего теперь уже любовника, которого я видела в последний раз. При этом я не чувствовала ни стыда, ни раскаяния, ни боли. Все было так, как должно было быть. Не знаю, откуда взялась эта фаталистическая мысль, но я была уверена, что она верна.

Вокзал, перрон, люди. Мы с мужем пытаемся не потерять ни один из наших многочисленных чемоданов. Вот и нужный поезд: мы идем к нему, но я неожиданно замираю. Кажется, в толпе я увидела знакомое лицо... Нет, я не ошиблась — это действительно Родион Валерьевич. Он смотрит на меня, медленно разворачивается и уходит прочь. Я что-то вру на вопрос мужа о том, почему я остановилась. Никогда я не испытывала ничего подобного — в моем сердце бушевал пожар, но на лице застыла маска холодного спокойствия. Сейчас я сяду в поезд, который навсегда увезет меня от последних событий в моей жизни. Я никак не ожидала, что Родион захочет проводить меня, увидеть в последний раз. Я ведь не знаю, что он чувствует ко мне: я никогда его об этом не спрашивала и на ромашке не гадала. Поезд качнулся, перрон поплыл мимо окон вагона...