Двадцать шестой. А значит, последний... (гет)

Не исчезай. Дай мне свою ладонь.

что это не любовь, а страх потери.*

Это конец моей Вселенной. Последний миг ее существования. Яркая вспышка для меня — и отдаленный тусклый блеск для тех, кто смотрит на небо, высматривая синюю точку под облаками.

Вселенная остается жить. Я не являюсь ни одним из столпов ее существования. Моя очередная и последняя смерть пройдет для нее незаметно. Лишь кто-то заплачет на далекой и маленькой планете Земля. Те, кто получит мое посмертное письмо.

Я двадцать шестой, а значит — последний. Я бесчисленное количество раз видел, как гибнет Вселенная. И как она возвращается к жизни в ослепительном золотом сиянии. Глядя на то, как свет окутывает планеты, я вспоминал глаза моей ослепительной Розы.

Все мои долги давно розданы, враги прощены, а друзья оплаканы и оставлены жить без проблеска чуда. Лишь ей я дал на прощание надежду и хрупкий росток новой ТАРДИС. Я не имею права прилетать к Розе сейчас, скрадывая мгновения у своего человеческого двойника. Он больше достоин видеть ее в свой последний миг, чем я.

Я — тот, кто покинул Розу. Он же отринул весь мир, взяв ее за руку на песочном пляже. Я проигрываю в этом сравнении. Но перед лицом окончательной смерти позволяю себе быть эгоистом. И с пугающей меня самого легкостью взрываю звезды на пути к ней, оставляя на теле Вселенной рваные раны.

На пустынном пляже под яростными порывами ветра меня ждет Роза. Не та, которой я отказывал в надежде хоть раз увидеться вновь. И не та, от которой я сбежал, боясь остаться навсегда в другой Вселенной, если на мгновение дольше буду смотреть ей в глаза. На пляже стояла юная девятнадцатилетняя Роза, которая когда-то вцепилась в мою руку в подвале. Которую я утащил в бесконечное странствие, которому так быстро и так жестоко настал предел.

Она стоит, кутаясь в свою ветровку — ту самую, в которой сбежала из дома, пропав на год. Глаза ее светятся счастьем. В самом буквальном смысле этого слова.

— Роза, — мой голос охрип. Имя камнем падает на песок, царапая горло и руки. Оно далось мне мучительно больно, потому что моей первой послевоенной спутницы не должно быть тут. Она должна быть взрослее. Должна сейчас встречать Рождество вместе с семьей, собрав три поколения у праздничного стола. У нее не должны быть точно такие же, как тогда, неокрашенные корни волос и пережженные локоны, и яркий макияж девочки, мечтающей показаться взрослой. Эта куртка давно должна была порваться. И наивность должна была без следа раствориться в ее открытом взгляде. Этой Розе — такой юной Розе, — не место здесь. Она должна с восторгом и тревогой смотреть на то, как взрывается ее Солнце там, сотни лет тому назад и тысячи — вперед.

Но сейчас моя юная Роза смотрит на меня так же, как тогда на агонизирующий огненный шар в пустой и холодной вечности.

— Ты очень долго не приходил, Доктор, — с укором в голосе говорит девушка, делая шаг ко мне. Ветер срывает с ее широко распахнутых глаз искры и уносит с собой, будто желая украсть их у меня.

— Мне понадобилось много времени для того, чтобы настолько сильно состариться. Лишь ради того, чтобы иметь возможность умереть вместе с тобой, — тихо отвечаю я, во все глаза смотря на свою ожившую мечту и самый потайной страх. — Ты не Роза, верно?

Она печально качает головой, а затем, противореча себе, говорит:

— Роза, — и смотрит на меня с бесконечным сожалением. Между нами все еще три метра отчаянно воющего ветра.

— Тогда почему ты такая ?..

— Юная? — прерывает она меня, порывистым движением преодолевая еще несколько сантиметров воздушного пространства. — Потому что ты заслужил это. Чтобы ты не думал, Она помнит свои долги. И благодарна тебе.

Что-то подсказало мне, что речь сейчас идет вовсе не о Розе.

— Будь Она благодарна, почему не дала возможности свидеться раньше? — срывается с языка быстрее, чем я успеваю подумать, о чем прошу.

— Тогда бы ты не успел постареть, — возвращает она мои слова, виновато улыбаясь.

У меня пересыхает в горле. И глаза начинает жечь так, будто в них насыпали песка полной горстью. Но все же, несмотря ни на что, я благодарен за эти мгновения перед стремительно раскидывающей свои объятия вечностью. Перед забвением.

Я не привык врать себе, поэтому честно признаюсь, что рад встретить свою Розу такой — юной, еще не успевшей узнать, каково это — быть выброшенной из течения времени на берег. Она не злится на меня. Улыбается открыто, откидывает волосы с лица, смотрит так, будто ждет, когда я возьму ее за руку и мы убежим из этого страшного покинутого всеми места. Туда. В вечность. Вместе со мной.

— Мне страшно уходить, — шепчу я ей, сам делая шаг и оказываясь лицом к лицу со своей сияющей Розой.

— Умирать, — поправляет она меня. И по моей спине ползет липкая холодная дрожь.

— Да, — сглатываю тяжелый ком в горле и протягиваю руку к ее щеке. Чтобы дотронуться и убедиться, что она — не видение, посылаемое моим отравленным старостью мозгом.

Роза сама качается вперед, обхватывая руками мои плечи, будто падая куда-то и держась из последних сил. Ее пальцы дрожат, а сама она холодная — от ветра. По-живому холодная, настоящая. Сверкающая точка в сером пространстве Вселенной.

— Роза, — слово устремляется вверх, разрывая небо. Обнимая ее, я счастлив. И практически готов уйти.

— Если бы ты мог попросить у Вселенной все, что угодно, что бы ты ?.. — шепчет она, роняя слова золотом.

— Исправить все ошибки, — не раздумывая, отвечаю я. — Но я совершил их так много, что Она вряд ли так расщедрится.

— Она позволит тебе исправить одну, — слова Розы набатом отозвались в моей голове. Все вокруг стало серым и выцветшим. Послышался неясный пока, но отдаленно знакомый звук.

— В чем подвох? — спрашиваю я, судорожно сжимая руки и пытаясь удержать в них стремительно тающую девушку. Мне страшно — но не умирать, а терять ее. И ради нее сейчас я готов улыбаться, потому что вижу отражение своего страха в ее глазах.

— В том, что у тебя нет права выбора, — улыбнулась она истончившейся улыбкой. — Но это единственное, что Она может сделать для тебя. И о чем не пожалеешь ты.

Мир взорвался желтым светом по воспаленной сетчатке.

Не исчезай... Забудь про третью тень.

В любви есть только двое. Третьих нету.*

Я — двадцать шестой. А значит, последний. У меня не осталось тузов в рукаве, запасных планов, уверток и обманных трюков. Больше некому отдавать мне свое дыхание. В моей груди уже не бьются два сердца.

Я лежу на холодном полу, ощущая каждым сантиметром кожи холод и подступившую ко мне так близко жизнь. Это поистине странное ощущение. В груди ликуя клокочет кровь, создавая гул в ушах. Впрочем... возможно, это ТАРДИС посылает сигналы бедствия.

Рядом с собой я слышу знакомый голос. Удивленный. Шокированный. Родной.

— Это ты...

— О да! — кажется, я не могу улыбаться шире.

— И ты голый, — замечает Донна возмущенно.

— О да!

* Стихотворение "Не исчезай" Е.Евтушенко