Марионетки (джен)

Лихорадка принесла с собой сны. Они были наполнены душистыми лугами, зелёной травой, щекочущей босые ноги, и звонким смехом. Я вновь стал шестилетним мальчишкой, беспечным и свободным. Ласковый голос, зовущий меня обедать, светлые длинные волосы, тёплые руки — вот и всё, что я помнил о той, прошлой жизни. И о женщине, которая была моей матерью.

Женщине, дарившей ощущение счастья, которое, казалось, никогда не закончится.

— Кеппет! Вернись, Кеппет! — звала меня мама.

Я не видел её лица, и это пугало. Мои ноги становились непослушными, дрожали, и я невольно убегал от неё всё дальше и дальше.

У мамы не было ни лица, ни имени, только голос: обычный, ничем не примечательный — таких сотни, если не тысячи. Я бежал, опасаясь, что опять попаду в ловушку. Что это — иллюзия, приманка. Что меня, как щенка, схватят за шкирку и бросят в подземелье. И всё начнётся заново.

— Кеппет! — кричала она.

Трава становилась всё выше. Обвивала ноги, цеплялась за одежду, хлестала по лицу.

— Вернись!

Воздуха не хватало, в боку начало колоть.

— Вернись! — Голос был слышен совсем близко.

Я споткнулся и упал. Травы с жадностью набросились на меня и стали опутывать. Липкие, как паутина, и крепкие, словно стальные цепи, — они сжимали, душили, создавали вокруг живой кокон.

— Вернись…

— …Фитц. Вернись ко мне, — звал Шут. Я рванулся навстречу его голосу и… проснулся.

* * *

— Тебе опять приснился кошмар.

— Лихорадка, — пояснил я, не желая продолжать разговор.

— Конечно, лихорадка. — Он кивнул и подал мне чашку. — Пей!

— Чай из ивовой коры? — я скривился. Целительница постоянно меня им поила, чтобы снять жар.

— Да, пей. У меня есть ещё целый кувшин, — Шут кивнул в сторону стола, на котором стоял большой глиняный сосуд.

— Может, бренди? Оно неплохо бодрит по утрам.

Он не оценил мою шутку. Всунув мне чашку с набившим оскомину чаем, Шут вернулся к работе над куклами. Друг до сих пор сердился за то, что я утаил от него существование Неттл.

В его доме-мастерской пахло лаком и красками. Засушенные травы и грибы висели причудливыми гирляндами над очагом. На полках, прибитых к стене, лежали готовые игрушки, дожидаясь, когда их купят. На столе всегда был продуманный беспорядок: куски дерева разной величины и породы соседствовали с инструментами для резьбы, нити для марионеток были бережно смотаны и ютились рядом с кистями для рисования. В небольших мисках лежал разноцветный порошок для изготовления красок.

Я часами наблюдал, как из сырья под умелыми пальцами Шута возникали удивительно красивые куклы, к которым сами собой тянулись руки. Дети были в восторге от ярких забавных игрушек, и мой друг никогда не оставался без работы.

— Мне снилась мать, — нехотя признался я. — Я её совсем не помню — слишком мал был, когда меня привели к Верити.

— Почему это тревожит тебя? — Шут с любопытством посмотрел на меня.

— Она была из Горного королевства.

Он на миг прикрыл глаза и кивнул. Иногда мне казалось, что Шут понимает мои страхи и сомнения лучше, чем я сам. Порой это пугало.

— Ты бы не хотел с ней встретиться. — Не вопрос — утверждение.

— Встретиться? Да я бы её не узнал, даже постучись она сейчас в дверь! — я горько улыбнулся и добавил тише: — У меня нет семьи. Нет и никогда не было.

У тебя есть я, маленький брат. И волчонок. Разве этого мало? Я не знал, что ответить Ночному Волку.

Он зевнул, встал и направился к дверям.

На охоту? — с надеждой спросил я.

Да. Сегодня я поймаю много кроликов.

Не лопнешь?

Мяса никогда не бывает много.

Ты прав, — просто ответил я. — Подожди меня. Я пойду с тобой!

Я со стоном сел в кровати и потянулся за сапогами и тёплой одеждой. Спина болела так, словно наконечник стрелы до сих пор оставался в ране и при каждом движении проворачивался и глубже вгрызался в плоть.

— Ты идёшь на прогулку? — спросил Шут.

— Охоту.

— Пойти с тобой?

Хотя мне нравилось его молчаливое присутствие, я отказался. Сейчас я хотел побыть наедине со своими мыслями. Ночному Волку не нужно объяснять это — он был частью меня. Шут же порой был дотошней и упрямей Чейда в своём стремлении узнать чужие секреты.

— Тебя сегодня лихорадило, — напомнил Шут. Он отложил инструменты, встал и подошёл ко мне. Друг мог сколько угодно обижаться, но скрыть тревогу, пропитавшую каждый жест, ему никак не удавалось.

— Прогулка не повредит, — сказал я и вышел из дому.

Шут не стал останавливать меня.

* * *

Снег искрился на солнце, словно был покрыт бриллиантовой пыльцой. Морозный воздух обжигал холодом лёгкие, а запахи воспринимались чётче, острее.

Вниз. К реке — там свежий след.

Ночной Волк потрусил вперёд, время от времени склоняя морду к земле и принюхиваясь. Он не спешил, давая мне возможность не отставать. Я шёл вперёд, морщась от боли и стараясь думать только про охоту и кроликов. Быть волком проще — это мне было известно не понаслышке. Соблазн вновь разделить с ним тело, познать пьянящее ощущение свободы был велик, но я не мог каждый раз прятаться в его сознании. Несмотря ни на что, я оставался человеком.

Возле горной реки мы нашли цепочку следов на снегу. Ночной Волк принюхался, вздыбил загривок, крадучись подошёл к кусту с роскошной снежной шапкой и зарычал, низко, угрожающе. Перепуганный заяц выскочил из укрытия и, петляя, помчался к лесу, но волк настиг его в два прыжка. Послышался придушенный писк, хрустнули кости. Ночной Волк посмотрел на меня — его пасть была в крови, а клыки хищно оскалены.

Голоден?

Я отрицательно покачал головой и пошёл вперёд, оставляя его наслаждаться добычей. Спустившись к устью реки, я увидел мальчика на противоположном берегу. Он неотрывно смотрел на меня. Как и у всех детей в Горном королевстве, его одежда была сшита из ярких тканей и подбита мехом. Я приветственно помахал ему, но он и дальше остался стоять и наблюдать за мной. У меня возникло впечатление, что он знает, кто я.

Только этого не хватало! Неужели шпионы Регала добрались и сюда? Мне стало дурно от этой мысли. Рана от стрелы невыносимо заныла.

Маленький брат?

Ночной Волк почувствовал мою тревогу и был готов броситься на помощь.

Все в порядке, — успокоил его я. — Я устал.

Возвращаемся!

Ты не можешь бросить добычу.

Конечно, не могу! — Весело подтвердил он. — Поэтому ты её понесешь. Возвращаемся, брат.

Я не стал спорить.

* * *

На обратном пути я умудрился поскользнуться и упасть. По ощущениям это было очень похоже на удар под дых: резко, остро, больно, когда почти теряешь сознание и судорожно хватаешь ртом воздух, чтобы не задохнуться.

Когда боль немного утихла, я поднялся на ноги и, опираясь на загривок Ночного Волка, доковылял до дома Шута. Он, словно предчувствуя беду, встретил нас на пороге.

Подхватил меня, не давая позорно свалиться на пол, и довёл до кровати.

— Как же с тобой тяжело, Фитц, — посетовал он, помогая мне снять верхнюю одежду и сапоги.

— Повязка… мокрая, — прохрипел я, дыша тяжело, как загнанная лошадь.

Сняв с меня рубашку, Шут неодобрительно цокнул языком и сказал:

— Рана открылась, надо сменить бинты.

Я ощущал себя большой марионеткой, чьи нити порвались и спутались. Шут играл роль мастера, которому предстояло подлатать меня и распутать нити, чтобы за них в будущем было удобно дергать.

Размотав бинты, Шут осторожно ощупал края раны. Его пальцы были прохладными и облегчали боль. Зачерпнув мазь, оставленную целительницей, он стал аккуратно втирать её в рану. А потом скользнул руками вверх и стал разминать мои плечи. Мягкими растирающими движениями он снимал напряжение, накопившееся за долгое время, оставляя лишь лёгкость и умиротворение.

— Так легче? — поинтересовался Шут, поднимаясь выше, к шее. Нажав пальцами на основание, он шутливо дёрнул меня за воинский хвост.

— Намного, — пробормотал я, зажмурившись от удовольствия.

Мои мускулы постепенно расслабились, боль ушла. Впервые за долгое время я ощутил себя в безопасности, словно опять попал в конюшни Баррича. В то беззаботное время, когда самой большой моей заботой было вовремя вычистить стойло и сменить солому, чтобы не получить нагоняй от наставника.

Я безропотно позволил Шуту забинтовать меня и уложить в постель.

— У тебя свежие синяки на спине и пояснице, — заметил друг.

— Упал.

Мне не хотелось ни о чём говорить. Клонило в сон, но я упрямо прогонял его. Пламя в очаге причудливо разукрасило комнату тенями. Они изгибались, перетекали друг в друга, принимая форму то людей, то животных, то дракона, расправившего крылья. Игрушки на полках казались живыми. Они улыбались нарисованными губами и кивали в такт слышной лишь им музыки. Даже Шут изменился. Его кожа и волосы стали золотыми, глаза пожелтели, а черты лица заострились, стали твёрже. Рядом со мной сидел не давешний подросток, а молодой мужчина, красивый и совершенно не похожий на моего друга. Но вот наваждение прошло, и Шут вернулся ко мне прежним мальчишкой-альбиносом.

— Тебе надо отдохнуть. Через несколько дней нам отправляться в путь — силы тебе понадобятся.

— Ты говоришь, как Чейд, — пожаловался я.

Он мягко рассмеялся. Скрипнула кровать, и я инстинктивно схватил Шута за руку.

— Что? — он удивился.

Я не знал, что сказать. Это получилось само собой. Так ребёнок хватает мать за руку, веря, что если она останется рядом, то кошмары больше никогда его не потревожат.

Я давно перестал быть ребёнком, но потребность в том, кто смог бы прогнать злые сны, осталась. Вместо слов я сжал его ладонь. Шут понял меня правильно. Лёг рядом, щекоча дыханием кожу, и затих.

Спи спокойно, брат. Лишённый Запаха позаботится о тебе.

Ночной Волк лежал на полу возле очага: сытый, сонный и довольный жизнью. Что ж, хоть одному из нас сейчас хорошо.

Я закрыл глаза, прислушиваясь к звукам, но кроме потрескивания дров в очаге ничего не услышал. Шут был рядом, незаметный и в то же время реальный. Реальнее, чем всё, с чем я сталкивался в последние месяцы. Я решил довериться чутью брата и заботе друга.

Кошмары этой ночью меня не тревожили.

* * *

Утром в дверь постучал мальчик, которого я вчера видел возле речки. Сначала я подумал, что он пришёл купить игрушку, но ошибся: куклы его не интересовали.

— Кеппет, тебя ждут, — сказал он. Акцент был жутким, да и слова мальчишка нещадно коверкал, но цель его визита была понятна.

Он терпеливо стоял у порога, дожидаясь, пока я оденусь. В сторону игрушек он не смотрел, на Шута не обращал внимания. Ночному Волку мальчишка приветливо кивнул, словно старому знакомому. У меня возникло подозрение, что передо мной ребёнок, владеющий Уитом. И чем больше я к нему присматривался, тем больше оно крепчало.

Спустившись вниз к реке и перейдя её по шаткому деревянному мосту, мы оказались на противоположном берегу. Здесь всё было знакомым и одновременно чужим. Неясные образы. Обрывки воспоминаний без спросу ворвались в память, смешивая прошлое и настоящее. Вот я, ребёнок, ужу рыбу в реке. Получается из рук вон плохо, но я не сдаюсь. Я знаю, что если пройти вверх по тропе, то можно увидеть мёртвое дерево, в которое попала молния. А дальше, в низине, где весной пасётся скот, стоит хижина. В ней живёт женщина со светлыми волосами, тёплыми руками и голосом, который может принадлежать сотне людей.

Дарящая счастье.

Мама.

Я горько улыбнулся и сказал:

— Извини, но я не могу.

Он недоумённо посмотрел на меня и спросил:

— Почему? Тебя там ждут.

— Знаю, — помолчав, я добавил: — Они ждут Кеппета, но его больше нет. Я Фитц. Фитц-бастард, а у бастардов нет семьи.

— Ты дурак. — Мальчишка презрительно сплюнул мне под ноги и, развернувшись, убежал.

— Кто же спорит… — пробормотал я, понимая, что он не услышит этих слов.

* * *

— Ты вернулся слишком быстро, — заметил Шут, не переставая вырезать из дерева деталь для будущей марионетки.

— Я не смог пойти. В последний миг понял, что возвращаться нельзя.

— Струсил?

— Струсил, — подтвердил я, садясь напротив.

Руки Шута, казалось, жили собственной жизнью. Это завораживало. Даже разговаривая со мной, он ловко соединял детали.

Пристально посмотрев на меня, друг признался:

— Я знал это.

— Ещё одно предсказание Белого Пророка? — хмыкнул я скептически.

— Ещё одна развилка. — Он равнодушно пожал плечами.

— И куда она нас приведёт?

— Не знаю, — немного помолчав, он добавил: — Но по всем дорогам мы пойдём вместе.

— Это обещание?

— О, да! — Шут лукаво улыбнулся, ловко завязал последний узелок и сунул мне в руку марионетку.

Внешне она была очень похожа на меня: черты лица, волосы, шрамы, только оскал звериный. Волчий. Я ухмыльнулся и заметил:

— Стар я, чтобы в куклы играть.

— Стар, — подтвердил друг. — Но никогда не поздно научиться дёргать за ниточки.