Царапины (гет)

— Ты должен научиться уклоняться! — Этта вновь взмахнула кинжалом, оставляя на плече соперника длинную царапину — не глубокую, но достаточно болезненную и обидную.

С того времени, как Этта взялась обучать Уинтроу искусству драться на кинжалах, у него появилось много таких царапин. Они расчертили тело причудливыми узорами и днём доставляли массу неудобств, особенно, когда на них попадала солёная вода. Тогда царапины неприятно щипало, и ему всё время хотелось их почесать и содрать струпья. Но нельзя — ещё загноятся.

Тренировались они по ночам в тесной каюте, чтобы другие матросы не видели. К утру у Уинтроу болели все мышцы: несмотря на свою худобу и мальчишескую фигуру, Этта оказалась сильным и хитрым противником. Не раз и не два она сбивала его с ног и отвешивала болезненные подзатыльники, когда он не мог заучить простое с её точки зрения движение или стойку.

А ещё она издевалась и язвила, обзывая его девчонкой и неуклюжей улиткой. Или ругалась, да такими словами, что проживший не один месяц с пиратами Уинтроу краснел и отводил глаза, за что тут же расплачивался: ровные тонкие царапины прочерчивали наискось его грудь и живот.

Но Уинтроу нравились их занятия. И то, как Этта двигалась — легко и изящно, словно родилась с парой кинжалов в руках. И он старался изо всех сил, чтобы вызвать у неё одобрение.

Ему как бывшему послушнику монастыря претила сама мысль о насилии, и он наивно верил, что словами можно добиться гораздо большего, нежели кулаками. Капитану Кенниту это же удавалось — и не раз!

Но тот же Кеннит приказал Этте научить его драться. И рассматривая рабскую татуировку на своём лице, сделанную по прихоти отца, Уинтроу вынужден был признать, что капитан Кеннит в чём-то был прав.

Этта никогда не трогала его лицо. За ночь она могла оставить на его теле дюжину новых царапин, но только не на лице. То ли Этта боялась выколоть ему глаза, то ли жалела — Уинтроу не знал. По правде говоря, ему было плевать на свою внешность.

А вот на Этту — нет. Ему нравилось, как кожаные штаны и короткий камзол обтягивали её тело, словно вторая кожа. И то, как на миг она могла прижаться к нему всем телом перед тем, как в очередной раз швырнуть на пол. Отросшие волосы она собирала в хвост, чтобы не лезли в глаза во время тренировки, но непослушные пряди часто выбивались из незатейливой причёски и облепливали шею, словно щупальца спрута. Уинтроу хотелось убрать их и провести пальцами по её коже, но Этта была женщиной Кеннита, и его желание было постыдным, неправильным и предательским, ведь капитан так много добра сделал для него и Проказницы.

Поэтому у Уинтроу были только эти короткие ночные занятия, когда внимание Этты безраздельно принадлежало ему.

Сегодня он решил схитрить и, когда Этта вновь сделала выпад, метя ему в живот, припал на колено и, схватив девушку за ногу, резко дернул её на себя. Этта неловко взмахнула руками и упала на пол. Уинтроу навалился на неё, одной рукой удерживая Этту, а второй прижимая кинжал к её горлу: даже спустя столько времени он так и не смог заставить себя порезать её.

— Мертва! — Он победно улыбнулся.

Глаза у Этты были широко распахнуты от удивления и, быть может, от досады. Но вдруг она расслабилась и спросила:

— Уверен?

А потом извернулась и ударила его в живот, да так, что Уинтроу забыл, как дышать. Миг — и вот уже она оказалась сверху, упираясь коленом ему в грудь и медленно, как-то лениво, прочерчивая ещё одну царапину вниз от ключицы. А потом ещё одну и ещё.

Этта рисовала и — Са милостивый! — им обоим это безумно нравилось. Уинтроу часто и тяжело дышал. Высвободив руку, он сжал её бедро и попытался сбросить Этту, но она лишь рассмеялась и больно уколола его кинжалом рядом с сердцем, словно ставя точку. Или последний штрих в своей картине.

От Этты пахло морем и пряностями, а ещё новыми тканями, которые она с таким удовольствием кроила — и шила рубашки и шуршащие длинные юбки. Уинтроу закрыл глаза, представив, как её юбки красиво развеваются на ветру, обнажая тонкие щиколотки. Как она уверенно идёт по палубе корабля и, остановившись на баке, окликает его, чтобы дать новое поручение.

— Сдаёшься? — вырвал его из грёз требовательный вопрос Этты.

Она всегда была с ним требовательной и напористой, и частенько грубой и жёсткой, будто просоленный канат, — сказывались годы, проведённые в борделе.

Ласковой и терпеливой он её видел только с Кеннитом. И отчаянно завидовал ему.

Уинтроу посмотрел на неё, усталую, но довольную их стычкой. Дыхание Этты выровнялось, а хватка на его плече стала ещё крепче. Скоро там наверняка появятся синяки.

Пусть. Уинтроу будет им только рад. Как и новым царапинам, дополняющим узор на его теле. Ведь всё это будет принадлежать только ему, и никто — даже Этта! — не сможет отнять этого у него.

— Сдаёшься? — повторила она свой вопрос, склоняясь над ним близко-близко. Так, что он мог чувствовать её дыхание на своем лице.

— Да.

Уинтроу уже давно перестал бороться и сдался Этте, но ей незачем об этом знать.