Deathbeds (джен)

Bring Me The Horizon — Deathbeds

— Альберт?

Голос приглушен чем-то, он словно прорывается сквозь слой ваты, сквозь меня, разрывая внутри что-то и выдергивая меня из сна, в котором было спокойствие и тишина.

Теперь же начинается ад.

— Альберт, дорогой, ты...

— Нет.

Стандартный ответ, который сам слетает с языка прежде, чем я успеваю о чем-то подумать. Нет. Нет. Ничего нет.

Я пытаюсь встать с кровати и вспоминаю, почему вообще в ней оказался. В каждой мышце, в каждом сосуде, в каждой клеточке моего тщедушного, никчемного тела залегла острая боль, мешающая мне дышать. Я со стоном падаю обратно, мышцы живота поджимаются, и я лежу, боясь пошевелиться, чтобы снова не вызвать боль, напоминающую мне о ней.

Зачем ты оставила меня наедине с собой?

Ты же знаешь, что эта боль гораздо хуже физической.

Она не лечится.

Она только калечит и убивает, сжигая меня изнутри.

Не такой участи мы желали друг другу, милая Линетт.

Я прошел черт знает сколько километров к морю. До изнеможения плыл в пока еще терпимо холодной воде, вобравшей в себя остатки лета и остатки тебя, как живой и дышащей, так мертвой и холодной, кажется, чуть ли не до самого горизонта, края света, за которым лишь черная звездная пустота, в которую я упал и из которой, увы, больше не выплыву. Я не чувствую тела, меня знобит, но не сильно, а так, словно вся жизнь из моего тела ушла в воду, оставшись плавать на поверхности радужным пятном, как лужица бензина. А счастья без жизни не бывает.

Похороны Линетт состоялись в солнечный, светлый день. Если и было что прекрасно этим утром, я все равно не заметил бы этого, потому что для меня оно означало окончательный и бесповоротный уход Линетт из этого мира и присоединение ее к чему-то более светлому и достойному ее совсем еще по-детски чистой души. Я не смог. Я подошел к ограде кладбища и воззрился на черную толпу, похожую на одну мрачную и темную тучу посреди пока еще пышущего прекрасной и немного печальной, но яркой, украшенной пестрыми цветами, как прическа важной дамы украшена диадемой с многочисленными драгоценными камнями, зеленью неба. Я был скорее черным вороном, внезапно заметившим эту тучу и не желающим попасть в нее. Я бы хотел поцеловать Линетт в холодную руку с бледными и длинными тонкими пальцами, коснуться губами белого, словно покрытого ракушечной краской лба и пожелать ей счастливого пути в мире, я надеюсь, более достойном, чем наш, но все, что я мог, это издали смотреть, как черная туча-толпа пялится на пустой гроб, орошая траву на кладбище своими безутешными слезами. Буря не оставила нам даже ее тела.

И я убежал. Убежал, как последний трус от запаха Смерти, когда она щекочет ноздри и заставляет быстрее мчаться, так быстро, как позволяют мои человеческие ноги. Я, как был в черном смокинге, напоминающем мне гроб по форме тела, так и упал лицом в ледяную, колющую меня собой воду, и безумный крик сорвался с моих уст, превращаясь в воздух, крик, который поймет только Линетт, что сейчас лежит на дне, служа кормом для рыб. Я поднял лицо из воды, как из жидкого зеркала, и легкие радостно и безумно вкачали в себя недостающую им, как мне не достает моего светловолосого ангела, порцию кислорода. Крик повторился, но воздух подхватил его и превратил в крик чайки или ворона, сломал, покалечив, убив в нем все живое и оставив только боль:

— Ты забрало ее у меня, ты, ты!

Я колотил воду, словно она могла стать живой плотью и почувствовать боль, такую, какую чувствую я с тех пор, как мама впервые за многие годы зашла ко мне в комнату и сказала, что Линетт Армстронг утонула в море, которое всегда было частью ее.

И теперь я лежу на своей кровати, подняв глаза к потолку и слушаю вакуум в своей голове. Веки тяжелеют, словно наливаются свинцом, а голос мамы отходит на задний план. Я снова возвращаюсь в сон.

…Линетт смеется и бегает вдоль берега, а я сижу на горячем песке и любуюсь ее совершенной и чистой красотой, подобной красоте первого солнечного луча, отражающегося от водной глади. Вот она забегает в море, разбрызгивая хрустальными осколками воду вокруг себя, ныряет под темно-синее одеяло, и я готов поспорить, что она сейчас вынырнет, хохоча и встряхивая мокрыми от соленый воды волосами, но она… она не появляется. Последние пузырьки воздуха поднимаются на поверхность, и вода снова становится безмятежно, даже как-то нагло спокойной. Я вскакиваю и понимаю, что случилось. Даже в этом сне я потерял ее.

Мой крик слышен за много миль, и море волнуется из-за него, становится стеной, небо становится похожим на подвешенную льняную холстину, подмерзшую из-за холода на высоте. Мое дыхание превращается в пар, мои слезы стекленеют, мой крик замирает в мраморе, штопором рассекая новую, соленую и прозрачную кровь Линетт. Шум разъяренного моря бьет меня по ушам, и я вбегаю в ледяную воду, дабы своим телом в последний раз ощутить прикосновение холодных жидких пальцев моей ушедшей. Моя боль утихает, вода словно вытягивает ее из меня, растворяя в себе. Даже после своей смерти Линетт вылечивает меня от самого себя. Она может посыпать мои раны солью, но мне не исцелиться от чувства к ней, как бы она ни старалась. Шепот волн, набегающих на камни и песок за моей спиной складывается в тихий, едва заметный голос, похожий на «белый шум» в неисправном телевизоре, наложенный сам на себя много-много раз, пока голос не превращается в утопию, с дрожью повисая в воздухе.

«Не пытайся укротить шторм, ты окажешься за бортом».

Я замираю, готов поспорить, если мои глаза увидеть со стороны, они будут похожи на глаза оленя, оказавшегося на скоростной трассе прямо перед фарами машины. Я встречаю свою судьбу сейчас.

Шаг.

Я знаю, что я не должен смотреть в эти темно-синие глаза, полные печали, но я не могу отвести взгляд.

Другой шаг.

Я исчезаю, как призрак в тишине, мои следы смывает волной, и морская галька поглощает мою боль.

Последний шаг до глубины.

Волны захлестнут нас, утянув на дно.

Я закрываю глаза и тону, мои ступни прочно держит мокрый, плотный песок, воздух из моих легких оказывается в воде, чтобы Линетт в последний раз смогла надышаться им. Море станет нашим смертным ложем для двоих.

Мои руки поднимаются вверх. Глаза в последний раз вглядываются в жгучую мутную пелену…

Я тяжело дышу, раскрывая глаза. На моих губах остался соленый поцелуй Линетт. Мои кости ломит, а кровь будто кипит. Я изо всех сил со злостью сжимаю зубы. Моя подушка слышит мой больной крик.

И пусть приливы принесут меня обратно к тебе.