О бедный, невезучий Драко (гет)

Драко Малфой был зол и немножечко расстроен.

Да что там! Он разрывался между юношеской яростью, неконтролируемой и исступленной, и по-мужски скупыми, но по-мальчишески горькими слезами. Все его планы были безнадежно испорчены, втоптаны в грязь, растерты маленьким каблучком дурацких остроносых туфель.

Драко знал, это был особый, всехогвартский — нет, всемирный! — заговор! Его опутали сети, протянувшиеся по замку и каким-то невероятным способом достигнувшие министерства.

Ну кто, кто, скажите на милость, придумал эти дурацкие СОВ? Кому неймется настолько, что от этого должны страдать бедные, невинные ученики? А главное, кто в этом году принял решение дать студентам не только зачеты по всем предметам, но и — о, Мерлин! — дополнительное время, дарующее возможность тщательно подготовиться, чтобы блестяще показать себя на выступлении? Драко, а вместе с ним большая часть пятых курсов долго размышляли, вообще законно ли это — лишать учеников недели каникул и запирать в темном, пустынном замке вместе с кучкой в край озверевших учителей.

Однако, поспорить было не с кем — не ворвешься же ты в кабинет к Дамблдору, сетуя на судьбу, или, что еще причудливее, отправишь сову к министру, стараясь разжалобить и всячески донести до него, что седьмого июня ну никак нельзя проводить экзамен, потому что уже пятого он, Драко Малфой, чистокровный волшебник в ...дцатом поколении, должен быть дома и нежиться в объятиях матери, и выслушивать скупые похвалы от отца, и получать всевозможные подарки, и попросту наслаждаться жизнью.

Впрочем, даже если бы Малфой собрался с мыслями и написал это злосчастное письмо, теперь-то уж все равно было поздно, и Драко — самый невезучий ученик всего Хогвартса — сидел накануне своего дня рождения (шестнадцатого, между прочим!) и корпел над учебниками, стараясь отхватить хоть кусочек тех знаний и умений, которые должен был набрать за год. И это еще не упоминая тот факт, что после библиотеки его ждала невероятно увлекательная и чрезвычайно познавательная прогулка по темному замку в компании единственной и неповторимой гриффиндорской заучки.

Но прогулка эта — дежурство, которое красным крестом значилось в расписании Драко — должна было продлиться до полуночи, что означало одно: свой день рождения в этом году Драко Малфою представало встретить не в своей гигантской, роскошной постели, возлежав на шелковых простынях и наслаждаясь подобострастными улыбками эльфов-домовиков, а в отвратительном холодном коридоре с Гермионой Грейнджер под боком.

Еще один вопрос к разряду вечных вопросов, на которые никогда не найдешь ответа: зачем отвлекать старост от учебы и отправлять на дежурство, когда единственные, кто могут нарушить спокойствие в замке, точно так же сидят в своих гостиных, ругая министерство и Дамблдора на чем свет стоит, и учатся?

Все до одного учатся!

Запоминают, что входит в состав Феликса Фелициса, а также сколько он действует, какой имеет цвет, запах, вкус, консистенцию и побочные эффекты.

Разглядывают картинки с взрывопотамами, выписывая на бумажку характеристики и фиксируя время, которое есть у жертвы, чтобы спастись.

Зубрят заклинания, которые останавливают пожары, начиная от легонького Агуаменти и заканчивая труднопроизносимой формулой, препятствующей Губрайтову огню.

Но это ведь нечестно! Несправедливо, подло, низко, гадко…

Малфой знал много — спасибо семейной библиотеке и семейной же гордости, не позволявшей опускаться ниже второго места по успеваемости. Тем не менее, как оказалось, всех его безграничных знаний не хватало, чтобы откровенно забить перед собственным днем рождения на повторение ряда бесполезных предметов: нумерологии, маггловедения, древних рун, ухода за магическими существами и прорицания.

Сумрак вечерней библиотеки окружил Драко плотным кольцом, сквозняк стал чуть сильнее, подняв в воздух пылинки с ближайших полок и прошелестев страницами учебников, однако Малфой, с головой погрузившись в жалость к себе, уже не заметил этого, как и не заметил того, что буквы стали медленно расплываться, свет над головой сделался тусклым, а лоб медленно опустился на стол: правой частью на «Оракул снов», левой — на «Как рассеять туман над будущим».

Драко провалился в сон…

День рождения номер раз

Где-то рядом истошно вопит колдобудильник, и Малфой мгновенно посылает в него невербальное заглушающее, отчего визжащая штуковина затыкается и валится с тумбочки, но сон уже безвозвратно утерян.

— Я знаю, что ты проснулся, Малфой, — раздается голос будто бы из-под кровати, и, приоткрыв один глаз, Драко видит бело-голубую выдру, замершую у края его постели. — Жду тебя через полчаса. У нас срочный вызов, ты обязан присутствовать, — выдра, говорящая голосом Гермионы Грейнджер, машет лапой и растворяется в воздухе.

Драко знает — спорить бесполезно. Можно постараться и послать ответный патронус, отвечая отказом на «предложение» выдры, можно метнуться к камину и, засунув лицо в огонь, сделать то же самое; есть вариант попросту проигнорировать, сделать вид, что все-таки Грейнджер знает не все и в тот самый момент он еще не проснулся. Однако Малфой в курсе, каким будет исход, если он пойдет хоть по одному из этих путей: отряд потных, пыльных и невероятно раздраженных авроров во главе с Гермионой Грейнджер окажется прямо в его гостиной, пробив все защитные чары без надежды на восстановление. Нет уж, такого счастья ему не надо.

Он встает с кровати и собирается за считанные минуты, но все движения растянуты, медленны, будто с ленцой, и перед самым выходом Драко позволяет себе потратить драгоценные двадцать пять секунд, перекладывая белесые пряди с одного боку на другой и красуясь перед зеркалом. В такой день он может себе позволить это, в конце-то концов!

Аппарация в Аврорат занимает около минуты, еще пару десятков секунд уходит на преодоление коридора, и вот Малфой стоит лицом к лицу с Грейнджер, нетерпеливо перекладывающей палочку из одной руки в другую. Заметив Драко, она всплескивает руками:

— Неужели, добро пожаловать, Малфой! — восклицает она и едко интересуется: — Как самочувствие? Как ты спал? Как добрался? Просвети меня, пожалуйста, а то я очень волновалась, размышляя, что могло тебя так задержать.

Он хочет буркнуть «отстань, Грейнджер», или попытаться оправдаться, сообщая ей, что «всего только три минуты, Грейнджер, это почти и не считается за опоздание», или рявкнуть на нее, одновременно ставя ее на место и оправдывая себя. «День рождения, Грейнджер, день рождения! Меня задержал именно он, потому что сегодня пятое июня, и мне уже двадцать шесть лет».

В самом деле, это должно оказаться хоть немного серьезной причиной. Двадцать шесть исполняется лишь единожды, а с расписанием аврора за каждый праздник или выходной приходится биться насмерть с начальством и дурацкой совестью, которая шепчет о долге и напоминает о данной клятве старшего аврора Великобритании. Поэтому каждый раз вот уже десять лет — ровно с момента сдачи СОВ — Драко надеется, что именно в этот день, пятого июня, удача будет на его стороне, но этого не происходит. Вот уже десятый год ему чертовски не везет.

Но, несмотря на то, что желание высказать все это Грейнджер сильно, как никогда, Драко молчит. Каким-то удивительным образом ему удается сохранить спокойствие, а все слова кажутся слишком глупыми и одновременно слишком сложными, чтобы тратить на них время и силы. Драко молчит и пытается пройти мимо к двери, которую преданно охраняет Грейнджер, словно сторожевой пес. Он шагает в сторону и вперед, протягивает руку, чтобы повернуть ручку, и уже почти минует Гермиону, когда она хватает его за запястье и продолжает свою гневную тираду:

— Будь добр, послушай меня минутку. Если я говорю, что у нас срочный вызов, это означает, что у нас срочный вызов, — сердито произносит она. — И ты должен присутствовать в аврорате, появляясь без опозданий!

Малфой знает, что в памяти Гермионы найдется еще множество подобных фраз, запасенных для чтения нотаций, к тому же, он прекрасно осознает, что то, чем она уже успела порадовать его, лишь безобидная, практически добрая ругань, но что-то в его голове все равно щелкает от этих слов, и Драко не выдерживает.

За одно мгновение его спокойное, почти апатичное настроение меняется, и гнетущее чувство несправедливости из-за очередного потерянного дня рождения затопляет его с головой.

— Почему, Грейнджер?! — резко разворачивается он к ней. — Почему Джонс в свой день рождения заклинал боггарта на чердаке какой-то старушки, Кори снимал низзла с дерева, а Брайан ловил гномов? Почему большинство авроров получают отгул, ведь начальство понимает, что день рождения — единственный, гребанный день в году, который принадлежит только имениннику, и ему стоит дать хотя бы пару часов, которые он сможет уделить самому себе. Почему даже ты уходишь девятнадцатого сентября пораньше, отложив дела, отчеты и спрятав волшебную палочку в карман, а не держишь ее наготове из-за того, что тебя послали на очередную операцию?

Малфой замолкает, тяжело дыша и стараясь успокоить не только дыхание, но и сумбурные мысли, которые все никак не желают поддаваться контролю. Он готов сказать еще что-нибудь, на этот раз не просто обращаясь к Гермионе, а обязательно стараясь задеть ее, чтобы она хоть на мгновение разделила его собственную злость и негодование. Однако Драко спотыкается на полуслове, когда замечает, как неожиданно смягчается взгляд Грейнджер.

— Малфой, — тихо, но уверено произносит она, — попробуй посмотреть на это с другой стороны. Хоть кому-нибудь из нашего отдела удавалось в свой день сделать подарок другим людям — сотням волшебников и волшебниц. Самый дорогой подарок, который только можно представить? — она затихает и смотрит ему прямо в глаза: — Подарить жизнь?

Драко снова молчит и пытается понять, каким образом их разговор перетек в такое русло. Но сконцентрироваться оказывается невероятно сложно, когда Грейнджер — злобная мегера, которая была готова спустить с него шкуру за минутное опоздание, — глядит на него так понимающе и немного печально, будто бы искренне сочувствуя. Малфой в панике задумывается, не сказал ли он чего лишнего, не прозвучали ли его слова жалко или плаксиво, но мысли быстро перескакивают обратно к словам Гермионы, которые хоть и были, возможно, произнесены с излишней долей пафоса и отсутствием здорового аврорского реализма, но все равно задели что-то в глубине его души настолько, что отпечатались в памяти.

И они стоят в ушах, когда ярость Драко неожиданно схлопывается, и к нему возвращается спокойствие, даже равнодушие, и он напускает на себя самый хладнокровный вид, молча проходит в кабинет и готовится выслушать приказы начальника.

И даже после, когда он бок о бок с несколькими аврорами движется по полю, зажав палочку в руке, а в нескольких шагах впереди идет Грейнджер, проверяя местность всевозможными доступными средствами. Она что-то шепчет себе под нос, совершая на ходу различные пассы палочкой, и каким-то удивительным образом умудряется не спотыкаться, хотя совсем не глядит себе под ноги или по сторонам.

Наверное, именно поэтому она не первая замечает, что их конечная цель охвачена огнем.

Только в момент, когда Драко обводит взглядом небольшую избушку, он старательно отгоняет от себя мысли о Грейнджер и сосредотачивается на работе.

Он и остальные авроры двигаются слаженно, реагируя на малейшие сигналы, и приближаются к дому, заслоняя голову и другие причинные места рукой с палочкой. Гермиона идет рядом и что-то горячо нашептывает рослому мужчине — бойцу, ответственному за операцию. Он качает головой на каждое ее слово.

Драко ухмыляется и позволяет себе безумную вольность — пока никто не видит, он закатывает глаза и высовывает кончик языка в сторону Гермионы. Пусть знает, командирша!

Они обходят дом по большому кругу, потом уменьшают радиус, приближаясь перебежками. Если есть огонь — найдется и тот, кто его зажег. Тем более, когда огонь выглядит слишком подозрительно, светится желтым и лишь совсем немного отдает рыжиной. Да к тому же поднимается выше, будто растет с каждым мгновением. Это замечают все и понимают, хоть и не обмениваются домыслами, что действовать надо быстро. Малфой в очередной раз переводит взгляд на Гермиону, вспоминая ее слова про спасенные жизни, и раздумывает, успела ли она догадаться, что за огонь медленно и лениво пожирает стены, пробивается через кров, ползет по земле.

А затем он видит, как у маленького домика впереди отлетает крыша, словно у детской игрушки, небо позади окрашивается в желто-красные цвета, а стены подозрительно прогибаются как раз в тот момент, когда он слышит отчаянный, надрывный крик Гермионы. Авроры бросаются врассыпную.

— Назад, Грейнджер, назад! — кричит Малфой, срывая голос, и кидается к ней, понимая, что Гермиона, успевшая вскинуть палочку за секунду до этого, уже создала какой-то слабенький щит и теперь готовится произнести следующее заклинание.

— Это Губрайтов огонь, Малфой, я смогу его остановить, я смогу, — то ли шепчет, то ли кричит она, направляя кончик палочки на пламя — пламя, медленно покачивающееся над остатками крыши и готовящееся перепрыгнуть на ближайшее дерево, а затем дальше, и дальше, и дальше…

Но Гермиона не успевает произнести даже нескольких букв заклинания, когда стены дома впереди трескаются и разлетаются на маленькие кусочки. Огонь вырывается наружу, и одновременно с тем Драко несется вперед.

— Ложись! — вопит он и прыгает на Грейнджер, хватая ее за локти, разворачивает, совершая героический, но дурацкий поступок и, кажется, пытаясь накрыть ее своим телом, и падает сам, ударяясь о землю локтями и коленями, а потом чувствует жар — безумный, невозможный, обжигающий поток воздуха, который касается ног, пробегает по спине и достигает головы.

Последнее, что Малфой помнит — темнота, запах жженых волос и твердость маленького, но подтянутого тела под собой.

И тихий, почти на грани, шепот:

— С днем рождения, Драко, — который, возможно, только привиделся ему.

День рождения номер два

Драко открывает глаза, пару раз моргает и медленно обводит взглядом помещение, стараясь понять, где он находится. Светлые стены, белый потолок, простая, но практичная мебель: кресло, стол, трюмо, пара стульев, одноместная кушетка, на которой он, собственно, и заснул.

Заснул… На рабочем месте заснул.

Малфой неторопливо садится, потягивается, расправляет рубашку и брюки и встает. Сделав несколько шагов к столу, прислушивается: Мунго тих и спокоен, больные под строгим надзором колдоведьм, и ничто не тревожит, не трогает, не заботит.

Ничто, кроме мерного, тихого, словно и нет его, стука. Шаги, по ощущениям Драко, где-то в конце коридора. И он знает, чувствует — движутся в сторону его кабинета. Ну конечно, до конца дежурства семь минут, а потом надо только воспользоваться заранее заготовленным порохом, и свой двадцать шестой день рождения Драко может встретить дома, но нет. Так не пойдет.

Каждый год одно и то же: то очередной больной загремит к нему в отделение, то кучка благодарных родственников нагрянет, то начальство отчет потребует, а все медкарты, конечно же, окажутся в ужасном состоянии. И сиди себе лечи, или разговаривай, или заполняй без надежды отправиться домой.

Тяжело вздохнув, Малфой перемещается за стол, принимая самый равнодушный вид и мысленно всеми силами моля Мерлина хоть один разочек отвести от него беду.

Мерлин, как и на любое другое пятое июня, оказывается неумолим.

Шаги приближаются, громкость усиливается, отчего становится ясно, что поспешно цокают женские каблучки. И еще до того, как дверь распахивается, Драко готов поклясться своей палочкой, всеми фамильными павлинами и вейловскими корнями, что знает целительницу, которая врывается к нему в кабинет.

— Ты мне нужен, Малфой! — грозно заявляет она и останавливается прямо напротив стола.

Драко сдерживает нервный смех: не она, не таким тоном и совсем не при таких обстоятельствах должна произносить эти слова, но ничего не попишешь. Вновь вздыхая, он нарочито медленно откладывает в сторону перо, за которое схватился, надеясь прикрыть свое бездействие, и вопросительно смотрит на нее.

— Там пострадавший, ему срочно нужна помощь, он уже в палате, и я отправила патронус в министерство. Они будут совсем скоро, но мы не можем ждать. Первым делом необходимо провести операцию, — тараторит она и еще раз, словно для подтверждения собственных слов, добавляет: — Срочно, Малфой.

Он ловит себя на мысли, что разрывается от желания в очередной раз вздохнуть: особенно тяжело и горько, покачав головой и уничижающе посмотрев на Грейнджер. Однако сохраняет самообладание и задает один простой вопрос:

— Почему я?

— Потому что ты здесь, одет и еще не убрал свой комплект инструментов, — она кивает на его целительскую мантию и чемоданчик, примостившийся на краю стола, — потому что у тебя не дрожат руки, ты знаешь все нужные заклинания и сможешь в любой момент сменить меня, — она умолкает всего на секунду, еще раз оценивающе оглядывает его и прибавляет: — Потому что ты лучший, — и Драко не верит своим ушам, — после меня, конечно, но я никак не смогу провести операцию с самой собой в четыре руки.

Драко раздраженно скрипит зубами:

— Черт, Грейнджер, этот день рождения практически вышел на финишную прямую, чтобы стать лучшим в моей жизни, а ты все так испортила, — бурчит он, намеренно игнорируя ее лукавую и немного облегченную улыбку.

А ведь она и так знала, что он согласится.

Малфой уже почти было улыбается — ладно, скорее доброжелательно хмыкает — в ответ, но Гермиона мрачнеет и требовательно произносит:

— Нам надо спешить.

— Сначала скажи, что произошло, — Драко неспешно закрывает папку, не забыв заложить закладку на нужной странице, и тянется за мантией, ожидая ответа.

— Он наткнулся на взрывопотама.

— Ты ведь это не всерьез? — недоверчиво качает головой Малфой и не двигается с места, потому что уверен — Грейнджер просто решила поиздеваться над ним в канун дня рождения.

— В прямом смысле наткнулся, — повторяет она и нетерпеливо подгоняет его: — Ты знаешь, что у нас мало времени, Малфой. Его парализовали, но неизвестно, сколько продлится действие заклинания, а как только оно начнет спадать, хватит малейшего движения, дрогнувшей мышцы, чтобы…

— Чтобы рог взорвался, — шепотом заканчивает за нее Драко.

А потом Малфой оказывается не в силах вспомнить тот момент, когда он вскочил из-за стола и они выбежали из кабинета.

Они несутся по коридору, и он на ходу засовывает руки в рукава широкой лимонной мантии, накладывая на себя и на всякий случай на Грейнджер всевозможные очищающие и дезинфицирующие заклинания, прибавляет шаг и, не дожидаясь Гермионы, первым влетает в палату, пренебрегая манерами и не придерживая для нее дверь.

На кушетке перед ним пострадавший путешественник. Бледный, худощавый, жилистый мужчина тридцати лет, чьи глаза, как шутят у них в ординаторской, «широко закрыты», и не только от дикой смеси заклинаний и зелий, которые воздействуют на организм, а скорее из-за крупного рога, торчащего из голени. Острый конец вошел внутрь на пару сантиметров, если судить по толщине, и бело-желтый цвет рога дополнили розовато-бурые разводы.

Рог торчит ровно вверх, видимо, зафиксированный каким-то заклинанием, и в ярком свете медицинских ламп можно различить тонкую, едва заметную пленку, покрывающую его от основания и до кончика. Широкий конец грубо срублен наискосок.

В этот момент Драко не может заставить себя размышлять, кто, зачем, а главное, как — самый насущный вопрос — мог проделать такое с одним из самых опасных магических существ. Единственное, что волнует его в эту секунду:

— Почему он не взорвался? — он резко разворачивается к Грейнджер, вбежавшей следом, и спрашивает, как ему кажется, грозно, но на самом деле немного испуганно.

— Я не знаю, Малфой, я понятия не имею! — истерично проговаривает она. — И вообще, ты действительно уверен, что хочешь обсудить это сейчас?

— Грейнджер, мы не можем достать его, потому что рог Взрывопотама взрывается…

— Немедленно после того, как попадает на или в предмет, — четко, будто по учебнику, сообщает Гермиона и разводит руками. — Но, как видишь, мы имеем дело с исключительным случаем.

— Мы должны изолировать его и сообщить в дирекцию, и в министерство, и в аврорат! — упрямо твердит Драко и непроизвольно делает шаг назад.

— Мы должны спасти человеку жизнь! — жестко обрубает Гермиона и, махнув на Малфоя рукой, спешит к кушетке, взмахом палочки накладывая диагностирующее и рентгеновские заклинания.

Драко Малфой работает целителем на втором этаже Мунго два года. До этого он провел год в качестве колдомедика, на подхвате у более опытных, сполна насладившись всеми прелестями врачебной жизни, а еще раньше пять лет отучился в Целительской Академии, где сталкивался, хоть и в теории, с множеством самых невероятных и удивительных случаев. Но еще ни разу за время врачебной практики на кону не стояли три жизни вместо одной: пострадавшего и двух целителей, одна из которых слишком упряма и милосердна, чтобы отступить и дать погибнуть невинному — хотя этого еще никто не говорил — человеку.

Гермионе кажется, что взрывопотам был — или есть? — старый, возможно, почти истративший свою взрывчатую жидкость. Она сухо шепчет это Малфою, пока он, отчаянно контролируя руки, готовые вот-вот задрожать, и невербально утирая беспалочковой магией испарину со лба, делает надрезы на коже по самому большому из возможных диаметру вокруг рога и замораживает ногу — способ, который они с Гермионой второпях выбрали, чтобы обезопасить кость, мышцы и себя.

В тишине палаты слышатся дыхания двух целителей и тихий скрип кушетки, елозившей по полу. Мужчина все еще без сознания, и для перестраховки и Гермиона, и Драко накладывают на него самые мощные усыпляющие и обездвиживающие, которые знают. Минуты текут под тихие вдохи и выдохи целого Мунго, а они с Грейнджер с головой погружаются в операцию, подменяя друг друга, поочередно накладывая заклинания, вливая в глотку пострадавшего зелья, используя тысячу и одну мазь.

И вот приходит время самого ответственного момента. Малфой замирает всего на мгновение, направляя палочку на рог, и сильно, глубоко втягивает воздух, позволяя мыслям ненадолго — на считанные секунды — унести его далеко из палаты. «Поздравляю, приятель, — думает он про себя, — этот день рождения действительно входит в список рекордсменов. Главное, чтобы он дал шанс другим побить его рекорды».

Нельзя позволить этому пятому июня стать последним ни для него, ни для Грейнджер.

Взмах палочки, тихо, но уверенно произнесенная формула заклинания, влажно блестящая капля пота, скользнувшая по виску Грейнджер, нечто, напоминающее то ли скрип, то ли стон, то ли хлопок, когда рог выскакивает из ноги вместе с лоскутом кожи, повисшем на кончике, и сразу после — слишком громкие слова Гермионы, старающейся мгновенно восстановить плоть, залечить рану, не обращая внимания на остатки одного из самых опасных магических существ, повисшие в воздухе в нескольких сантиметров от нее.

Рог не взрывается. Не в тот момент, когда Малфой аккуратными, почти нежными движениями переносит его к вакууму, созданному Гермионой, и даже не когда они совместными усилиями уничтожают его и неверяще смотрят друг на друга.

Расстояние сокращается само собой, и следующее, что чувствует Драко, — руки Гермионы, обхватившие его за талию и сомкнувшиеся за спиной. Она цепляется за его мантию, и он чувствует, что Грейнджер трясет от облегчения сильнее, чем его самого, и он обнимает ее крепко-крепко, полностью освобождая сознание и думая только о ладонях, удерживающих его, о груди, вздымающейся на уровне его груди, и о волосах, на которые уже совсем перестало действовать укладывающее заклинание.

Объятия в палатах особо больных всегда самые волнительные и самые искренние. Иногда они последние, иногда первые, но до этой минуты Малфой не знал, что бывают они не только между пациентами и их родственниками, но и между целителями. Они с Грейнджер, обнявшись, стоят в тишине, пока сбоку спит недотепа-путешественник, усыпленный десятками различных средств. И даже дыхания на какое-то время перестают волновать воздух до того, как Гермиона тихо шепчет, уткнувшись Малфою в плечо:

— С днем рождения, Драко.

День рождения номер три

Голос еще стоит в ушах, хотя в воздухе осталась лишь туманная дымка. «С днем рождения, Драко!» — интересно, как долго матери пришлось перебирать счастливые воспоминания, чтобы отправить четыре простых слова. И именно своим голосом. Конечно, патронус бледноват, голубой больше смахивает на бледно-серый, но голос вполне различим.

Малфой прикрывает глаза и почти улыбается, стараясь зафиксировать в памяти это мгновение, но под пальцами недовольно скрипит перо, и приходится вернуться в реальность. Драко оглядывает собственный стол. Стопка тетрадей слева приветливо машет листами, завлекая не слишком симпатичными каракулями, а зелья чуть подальше манят еще меньше.

Тяжело вздохнув, Драко тянется за очередной работой, скользя глазами по строчкам. «Стандарты обучения волшебству ученика пятого курса», зельеварение, имя, фамилия, дата.

Пятое июня две тысячи шестого.

Кто-то из преподавателей-полукровок как-то раз пошутил, что примерно так же подписывают магглы контрольные работы, которое присылает правительство. Тогда все единогласно согласились, что требования чиновников и в магическом, и в маггловском мире вполне похожи. Но проку от этой информации никакого, и Драко, стараясь не тратить время попусту, приступает к проверке.

Работа тупая, рутинная. Одинаковые формулировки, в большинстве своем схожие ответы, аккуратно оформленные зарисовки магических растений, за исключением нескольких работ особо талантливых учеников. К удовольствию Малфоя на Слизерине таких оказывается не так уж много, и, проверяя очередную работу, он размышляет, удастся ли добавить родному факультету лишнюю пару-тройку баллов. За подобными мыслями время проходит незаметно. Минутная стрелка делает почти полный оборот, когда все (или практически все работы) и даже зелья переложены в стопки или кучки проверенных.

Стопки растут, однако настроение Драко не сдвигается с обычной точки: изменения в сторону праздничного не обнаружено. Уже который год он убеждается, что пятое июня, проведенное в стенах Хогвартса, выдается не особо радостным. День рождения нельзя назвать безнадежно испорченным — скорее он просто никакой. Будто и нет его, нет самого Драко, нет его лучших — двадцати шести — лет. Только зелья, часть которых отдают душком загубленных ингредиентов.

Малфой пытается отстраниться от мыслей о дне рождения и методично переписывает оценки на клочок пергамента, чтобы не тащить с собой к МакГонагалл все отчетные работы, когда тихий скрип прорезает тишину, а отблеск факела, падающий из-за двери, прорывает темноту. В кабинете появляется женская фигура, которая мгновенно оказывается напротив Драко, робко переминаясь с ноги на ногу.

— Профессор Грейнджер? — официально приветствует он ее кивком головы.

— У меня есть для тебя кое-что, — заявляет она и, не удосужившись ответить, перескакивает на фамильярное обращение.

Драко откладывает перо.

— Кое-что? — заинтересованно переспрашивает он, стараясь скрыть возникшее вдруг любопытство.

— У тебя ведь день рождения, — говорит она и наклоняется к Драко, предоставляя возможно заглянуть в вырез ее блузки. Малфой думает, что, возможно, это уже часть подарка. — Я решила, раз уж ты оценил эти зелья, — она неопределенно показывает себе за спину, где на первой парте в строгом порядке разложены колбы, — и проверил все до единой письменные работы, у тебя вряд ли осталось время на самого себя?

Драко хмыкает. Ему хочется сказать, что он всегда найдет время для себя, и даже, обязательно ухмыльнувшись, заявить, что это стоит для него на первом месте, но Малфою так интересно, в чем именно заключается сюрприз Грейнджер, что он молчит.

— Ты можешь выпить его сейчас целиком, или разделить на части, можешь сохранить до лучших времен, или… — она обрывает саму себя: — Да что я тебе объясняю, ты же зельевар, как-нибудь разберешься.

Он в очередной раз ухмыляется. Грейнджер определенно чувствует себя неловко, однако умудряется выглядеть при этом очаровательно и прелестно, хоть и немного несносно к тому же. Она стесняется, но все равно наклоняется еще ближе к нему, когда ставит на стол баночку — не колбу! — с золотистым зельем. Острым, натренированным глазом Драко отмечает, что Феликс отменный: характерный блеск, нужная степень густоты и отсутствие дымка. Грейнджер не подводит.

«Выше ожидаемого, — он причмокивает губами от удовольствия, впервые радуясь возможности поставить гриффиндору хорошую оценку, — и даже "Превосходно"!»

Гермиона, конечно, не слышит похвалы, но все равно отчаянно краснеет и отклоняется назад, но, к большому удивлению Драко, не двигается в сторону выхода, а, наоборот, неспешно обходит стол. Малфой разворачивается к ней на стуле, ловя себя на том, что нервно постукивает палочкой по столу.

— Будь здоров, богат и счастлив, — несколько чопорно поздравляет она и хитро добавляет: — А удача и так найдет тебя.

И в тот самый момент, когда Драко приоткрывает рот, чтобы поблагодарить ее за несколько банальные пожелания и за подарок, она наклоняется и целует его.

Ладони сжимают его плечи, когда она кладет туда руки, видимо, стараясь удержать равновесие, но Драко нравится думать, что это оттого, что Гермионе хочется дотронуться до него. Ее губы мягки, нежны и аккуратны, будто она боится реакции Малфоя, но все равно продолжает смело целовать его.

Храбрая гриффиндорка.

А Драко думает, что, кажется, кто-то уже успел подлить ему Феликс Фелицис за завтраком, ведь как иначе объяснить такую удачу? И, желая поощрить порыв Грейнджер, он опускает ей руку на поясницу, поглаживая мягкими округлыми движениями. Она довольно придвигается ближе, но разрывает поцелуй и проговаривает ему в самые губы:

— С днем рождения, Драко.

День рождения номер ноль

Драко проснулся резко и немного болезненно. Голова нещадно гудела, все тело ломило, а спина с трудом распрямилась, однако, судя по часам, у Малфоя не было ни минуты времени, которое он мог уделить себе. Он заснул. Заснул, уткнувшись носом в учебник, подложив под щеку тетрадь и продолжая сжимать в пальцах перо с капающими чернилами. На столе расползлась небольшая клякса.

Вскочив из-за стола, Драко понял, что в голове была сплошная мешанина: мысли скакали, как бешеные гиппогрифы, разлетались в стороны, и лишь отрывочные знания по прорицаниям, которые он успел накопить за последние несколько часов, еще с трудом держались в голове. Что-то о предсказаниях грядущего, гримах, кофейной гуще, картах Таро и толковании снов. Но в остальном — дыра. Малфой чувствовал себя как с ужаснейшего похмелья, будто бы он уже успел отпраздновать не только шестнадцатилетие, но и последующие несколько дней рождения. И вдобавок он испытывал какие-то странные, противоречивые эмоции, которые, как ему кажется, вызваны тем самым сном, что он видел последний час в библиотеке. И хотя Драко не помнил ни фрагмента, ни слова, он уверен — сон был.

И ему казалось, что это был важный сон, один из тех, которые просто необходимо запомнить чуть ли не на всю жизнь. И, хотя, возможно, это и было лишь влиянием долгого и скрупулезного изучения прорицаний, всю дорогу до большого зала, где его ждала Грейнджер, Малфой пытался разбудить собственную память, воспроизвести хоть малейший отрывок сна, вспомнить хоть одну мысль, идею, но тщетно.

Разум отвечал молчанием, и сознание снова транслировало только сплошную пустоту.

Это раздражало страшно, бесило, злило, доводя до посинения, и при виде Грейнджер Малфой лишь буркнул приветственные слова и был особенно скуп на разговоры, хотя она, казалось, и не особо горела желанием. Оно и понятно.

Так и ходили они по темным извилистым коридорам, шагая мимо кабинетов, освещая палочками подозрительные ниши, изредка заглядывая за гобелены, и — Драко и так было очевидно это — не натыкались ни на кого.

Замок молчал. Молчала Грейнджер. Молчал и Драко.

Ровно до того момента, когда они проходили по третьему этажу, где висели небольшие часы, стрелка которых медленно, но верно приближалась к двенадцати.

— Знаешь, Малфой, — неожиданно прервала тишину Гермиона, и он сбился с шага и покосился на нее, даже не собираясь отвечать. — Думаю, тут я смогу закончить сама, — неуверенно начала она, — так что ты можешь идти, все-таки… — она оборвала себя на полуслове, но мысли Драко оказались гораздо быстрее: «Хоть ты и жуткий сноб, и мерзкий таракан, и просто самый грубый и неблагородный человек, которого я знаю, даже ты заслуживаешь того, чтобы тебя освободили от прогулки с такой, как я, ведь тебе, конечно, неприятно и воздухом одним со мной дышать, и отпустили домой или хотя бы в гостиную, где найдется несколько приятелей-подхалимов, готовых рассыпаться в комплиментах и задарить тебя роскошными, но бесполезными подарками, купленными за баснословные деньги, ведь все-таки… — все-таки у тебя день рождения, — торопливо закончила Грейнджер.

— Да, день рождения, — задумчиво протянул Драко и, ни слова более не говоря, быстрым, но ровным шагом направился прочь от Гермионы Грейнджер.

Он сделал несколько шагов, отдающихся гулом в тишине коридоре, не думая ни о чем конкретном и ничего особенного не чувствуя. Возможно, лишь нечто, напоминающее удовлетворение, билось и трепетало где-то глубоко внутри, но Малфой не задумывался об этом, все еще стараясь расшевелить в голове воспоминания о сне, пока его не достиг голос.

— С днем рождения, Драко! — крикнула Грейнджер ему в спину.

Не оборачиваясь, Малфой резко остановился.

Остановился, потому что вспомнил.