Пожиратель книг (гет)

Kodaline — Pray

— Оно умирает.

Взгляд в потолок, ноги на стене, волосы ореолом раскинулись вокруг.

— Что?

Отрываюсь от книги, остановив диалог героев движением головы. В комнате стало тихо, больше не слышно ора и стрекотни Табаки и полушепота Слепого. Или эта тишина воцарилась у меня в голове, смешавшись с Великой Тишиной, а Лира все это время слушала ее и захлебывалась ею, лежа на кровати?

— Что-то умирает. Я чувствую, что пахнет Смертью.

Великая Тишина настигает меня, на секунду разоруженного, и пытается залезть в уши, но ее прогоняет мой запоздалый вздох.

Лира молчит.

Ее Великая Тишина не трогает. Она оседает в ней клочьями, живет в ней, выкашливается и вычихивается во время болезней, цепляется за слова во время разговора, так что после сокрушительных реплик Лиры все молчат, но я стал бояться Великой в последнее время.

— Выбрось из головы, Лир, все хорошо. Это так важно?

Она молчит. Великая снова подползает ко мне. Я уверен, Лира сейчас нежно поглаживает ее дымчатую шерстку, но я моргаю, а ее бледные, тонкие руки все еще лежат на белом одеяле.

Молчит.

Ее питомец вгрызается в меня.

Заползает в меня.

Нашептывает мне на ухо изнутри.

Меня мутит.

— Важно.

Сколько секунд, минут или лет прошло, пока она ответила?

— Почему ты боишься его?

Я дергаюсь. Молчу. Бью Великую ее же оружием.

— Ты боишься молчания, — повторяет Лира.

— Да, — не выдерживаю я.

— Почему?

— Потому что оно отдаляет нас, Лира, — я поднимаю на девушку просящие глаза. Пойми же меня.

Лира опускает ноги, оторвав их от стены, бесшумно проходит-порхает над ковром и садится ко мне на колени. Ее черные глаза светлеют. Она улыбается. Ерошит мои волосы каким-то необычайно взрослым и покровительственным жестом. Я чувствую себя маленьким и неопытным по сравнению с Лирой, но на самом деле я сравниваю себя с этой серой Великой Тишиной, что стоит за ее спиной.

Сколько тебе тысячелетий, о, Великая?

Меня неожиданно знобит, и я утыкаюсь лбом в ладонь девушки.

— Лира, скажи, что все будет хорошо и никто не умрет.

Она молчит. Молчит и улыбается. Господи, только не это.

* * *

Ноябрь заползает мне в рукава и за воротник. Автобус движется медленно и тягуче, растягиваясь на множество километров, подметая хвостом улицы и люки. У меня в руках ворох листьев. Лире понравится.

"Что-то умирает".

Что? Или кто?

* * *

Стучу в дверь квартиры. Мне никто не открывает. Но Лира ведь должна быть дома...

Открываю своим ключом и захожу домой. Помещение кажется необжитым и пустым, разве что если не считать кучки моей одежды на полу возле кровати и запаха кофе. Его не бывает там, где нет людей. Я цепляюсь за этот запах, чтобы не сойти с ума. Захожу в спальню, но там пустота. Меня пробивает на дрожь.

"Что-то умирает".

Умирает.

Умирает.

Как угорелый проношусь по комнатам, даже заглядываю под диван в приступе паники. Пустота давит на меня, мне вдруг думается, что Лира ушла и больше не вернется, что вот оно, наше умершее что-то. В конце концов вот она, сидит на балконном полу за насыщенно-зеленым кипарисом в большом белом горшке, положив на скрещенные ноги книгу. От ушей к плееру тянутся провода наушников нежно-фиолетового цвета. "Я сам подарил ей их"— мелькает у меня в мыслях.

Сам оглушил нас двоих.

Лира снимает наушники с головы еще до того, как я показался в ее поле зрения. Она точно почувствовала мои шаги по вибрациям пола, которые я создавал топотом во всей квартире. Она мне улыбается и спрашивает, не хочу ли я перекусить, но я вижу что в пустоте ее глаз все еще держится мир книги, от которой она оторвалась. Я вижу в ее глазах надписи на словно разбухающих стенах и белого дракона с голубым камешком вместо глаза, нарисованного белилами поверх всего этого убранства. Мотаю головой и ухожу, не рискуя отрывать Лиру от Дома. Мы сами стали домочадцами, перелистывая страницы книг. Лира и Йорек. В Доме наш юмор оценили бы начитанные. Я ее панцербьорн, она моя Сладкогласка.

Как же много времени прошло с того момента, как мы окрестили друг друга, привязав один одного морскими узлами к нашим мачтам?

...Светловолосая девушка сидит спиной ко мне. В кафе еще много пустых мест, но она выбрала именно это, которое обычно занимаю я, уставший и разбитый с чашечкой кофе в руках. Я настолько пропах этим напитком, что из меня, кажется, можно его выжимать. От этого кофе будет пахнуть шоколадом и книжным переплетом.

Я прихожу сюда, когда мне плохо, чтобы влить в себя еще немного ароматной горечи и книг, но она решила прийти именно сейчас, именно черт-тебя-побери на это место! Нет, такое и раньше случалось, но я просто уходил. Сейчас мне настолько паршиво, что я не хочу уступать ей. Решительно подхожу к ней и прочищаю горло, чтобы хоть как-то объяснить щекотливую ситуацию, но вдруг меня что-то привлекает. Пока девушка оборачивается, я успеваю захватить взглядом пару строчек с бумаги и забрать их себе, собираясь пронести через всю нашу последующую жизнь. Темно-карие глаза улыбаются мне. Она тоже замечает, что у нас в руках одинаковые книги.

— Можно присесть?

— Конечно.

Я несмело улыбаюсь в ответ и присаживаюсь напротив...

С тех пор мы всегда читаем одни и те же книги. Лира говорит, что это часть нашего особенного "что-то". Мы обросли кличками и именами из книг как панцирями, а после прочтения "Дома, в котором", книги, которая заставила что-то щелкнуть в нас и встать на место, мы обращаемся друг к другу только именами из нашего первого общего переплета.

Лира права. Это неотъемлемая часть нашего "что-то", которое мы не должны были потерять, как мы потеряли те первые книги, глупо позабывав их на скамейках в парке и на остановке.

Это оно.

Оно умирает.

А, может, уже умерло.

Я сижу в куче листьев цвета заката, которые не выпускал до сих пор, и по моему усталому лицу бегут настоящие усталые слезы.

* * *

Мое утро начинается со странного звука. Непривычный, он заползает ко мне под одеяло и продолжает трещать у меня над ухом, явно издеваясь. Осторожно высовываюсь на поверхность, щурясь от необычайной белизны окружающего мира. Чувствую себя вновь закутанным в одеяло света, мягкое и теплое, и мне не хочется вылезать из него. Бреду к окну, пальцами ног утопая в кремовом ворсистом ковре, как в песке, и трепетно вздыхаю, приковав свой взгляд к улице.

Первый снег, пришедший как никогда вовремя, мягко стелется по всему, что открыто ему, укрывает декабрьские улицы кружевами разбитых детьми ледяных луж и перьями снежных хлопьев. То, насколько давно я не видел такого открыто зимнего и сказочного начала холодов, заставляет меня завороженно наблюдать за проснувшимися детьми, выбегающими на улицу с целью закинуть как можно больше пушистого холода соседскому мальчишке за шиворот, синицами, перепрыгивающими с ветки на ветку прямо перед моим окном, подбирающими припасенные заботливыми до всякой Божьей твари старушками кусочки сала, и безмятежно успокаивающим светло-серым небом, растянувшимся до горизонта, которое, кажется, вот-вот опять разразится снежным хохотом. До меня опять долетает треск. Я морщусь и оборачиваюсь. Лира стоит за моей спиной, устало улыбаясь и держа в руках телефон (достаточно далеко от уха, чтобы не быть оглушенной), а из трубки вылетает стрекотня ее подруги.

— Даша, знаешь, кого я вчера видела?..

Я замираю. Даша. Ее зовут Даша. Господи, я чуть не забыл, как зовут мою собственную жену...

Я быстро одеваюсь и выбегаю на улицу, чтобы обрести спокойствие и заменить неожиданно туманные мысли на свежие, белые и пахнущие морозом, и не вижу, как Лира устало откладывает телефон, ложится в постель, обвивает руками мое одеяло, впитывая в себя мой запах, и прикрывает блестящие от слез глаза.

* * *

Депрессия Лиры стала для меня чем-то вроде ударом по голове. Словно на дом сбросили атомную бомбу, и он опустел, оставшись стоять разрушенным и нагим среди почерневшего снега. Я пытаюсь поднять ее с кровати и вытащить на улицу — она устало улыбается и говорит, что устала. Я пытаюсь накормить ее — она говорит, что не голодна, питаясь жалкими крохами.

Много читает. Спит. Разгуливает по квартире, пока меня нет, призрачными пальцами касаясь пыли на шкафчиках и полках. Похудевшая, беловолосая, с истлевшим нутром и черными глазами.

Я кричу на нее за наплевательское отношение к себе — она смотрит в потолок, держать одной рукой за запястье второй, словно это не даст ей оторваться от берега и потеряться среди волн. Я молю ее пощадить меня и выкарабкаться из дыры — она устало улыбается, растягивая бледно-розовые, потрескавшиеся губы и проводит по моей щеке почти неощутимыми пальцами. Она больна, и я впервые понимаю, насколько давно.

После бессонной ночи, которую я бессовестно просидел на балконе, запивая горе крепким кофе, я выгуливаю свои мешки под глазами на кухню. В утренней газете меня ожидает большой разворот о случаях суицида за последний месяц. Повешение. Прыжок с моста. Шаг с крыши или из окна. Вскрытые вены. Таблетки. У тех, кто поизвращенней — выстрел себе в голову. Пару минут пялюсь на все это безобразие, а потом газета оказывается в мусорном ведре.

* * *

Дорога поблескивает от света фар. Лира крепко спит на заднем сидении, пока я еду в темноту, рассекая ее своими мыслями, что несутся на многочисленных страхах быстрее машины на ее колесах.

* * *

Удивление на лице Лиры. Вот то, что я так хотел увидеть. Лес, укрытый тонкой корочкой мороза, дремлет, чуть двигаясь в такт своему глубокому дыханию. Темно-синие воды широкой реки плещутся из последних сил, зная, что и им скоро предстоит сдаться ледяным кандалам. Маленький, прозябший от близости всего этого домик скромно пристроился на берегу. Мы приехали сюда уже засветло, но солнце только восходит, золотя и лес, и черно-белую землю, и мои голые ладони, и шоколадного цвета прожилки в глазах девушки. Моей жены. М о е й. И я не могу позволить себе потерять ее.

Через пару часов я уже нежусь возле большой печи, стараясь заснуть, а не следить угасающим взглядом за тонкой, мечущейся сюда-обратно светловолосой фигуркой, сметающей пыль, оживляющей домик, достающей продукты и придирчиво сортирующей их по полочкам. Я засыпаю с улыбкой, выражающей робкую надежду и удовлетворение от того, что старый домик в глуши, который я не навещал с детства, все-таки пригодился.

* * *

Неделя вдали от всех не прошла даром, мы хлопочем, не покладая рук, преображая домишко к скорому празднику. В углу уже примостилась пушистая, пахнущая свежестью и хвоей, елка, по всем диванчикам и креслам лениво расползлись захваченные мною сюда шерстяные пледы и подушки, а Лира с каждым днем становится все светлее и светлее, как утреннее небо. За день до Нового года решаю поехать в город, чтобы мы могли выбрать друг другу подарок и взять еще вещей, чтобы можно было побыть в домике послепраздничную неделю.

Высадив решительно настроенную Лиру у дома, разъезжаю по всему городу в поисках подходящего подарка. Рассматриваю свое отражение в блестящих зеркалах на крышках шкатулок, подмигивая своим удивленным голубым глазам, смотрю, как свет играет мелкими, как пыль, блестящими камнями украшений, но чувствую, что все не то. Останавливаюсь у книжного магазина. Либо она примет подарок, давая мне надежду на исправление наших ошибок, либо нам конец.

Выхожу из магазина, держа в руках книгу о златовласой девочке Лире и панцербьорне Йореке Бьернинсоне.

* * *

Запах кофе и мягкая подушка. Солнечный свет в окне и запах хвои. Мягко и уютно хрипящее радио и светлые волосы Лиры, заплетенные в косу. Улыбающиеся шоколадные глаза.

Одинаковые книги в подарок друг другу.