Защитная окраска (джен)

Лейтенант МакСорли всегда думал об этом типе как о Мелком Заносчивом Форском Юнце, хотя тот лишь на какие-то пару сантиметров не дотягивал до среднего роста и, в свои двадцать шесть, точно был старше среднего курсанта в тренировочном лагере СБ для гражданских агентов. Самому МакСорли было всего двадцать девять, и это тоже было частью проблемы.

Но прилагательное «форский» было определенно на месте. О, этот тип был фором. Даже высшим фором. Происходящим из очень древней и весьма прославленной фамилии с западной части континента. Весь их клан имел репутацию сумасшедших, скверных и опасных типов, но, к несчастью, Байерли Форратьер не выказывал ни единого признака сумасшествия. А двух прочих качеств, увы, не хватало, чтобы отказать ему в возможности стать агентом-оперативником СБ.

А вот заносчивым он точно был, обладая именно тем оттенком заносчивости, который приходит лишь вместе с наследственными привилегиями. В аудиторию он обычно заявлялся, фланируя, с опозданием минут на десять и даже не пытаясь сделать вид, что спешил. По его словам, у него не было ни гроша, однако он носил одежду стоимостью в годовой доход семьи почти любого своего сокурсника. Он вопиющим образом флиртовал с Андерсоном, своим товарищем по классу, а уж тот был гетеросексуал каких поискать. Он произносил любой СБшный девиз и лозунг таким особым тоном, который заставлял все звучать смехотворно, но МакСорли не мог ткнуть в него пальцем и поймать на издевке. И большинство пунктов меню в курсантской столовой он упорно именовал устаревшими названиями.

А его вопросы, бог мой, эти вопросы! МакСорли всегда гордился своей открытостью для вопросов, но обычные курсанты задавали вопросы лишь тогда, когда бывали чем-либо озадачены, и то — не всякий раз. А Форратьер интересовался: "Но разве не элегантнее будет сделать это по-другому?" — или: "Вот вы сказали про аккуратно-быстро-кратко; а от чего из трех придется отказаться, если правдивое изложение оказывается либо не кратким, либо не быстрым?" Надо отдать ему должное, не всякий раз в его намерения входило именно надерзить (когда он сознательно вел себя нагло, это понимали все до единого). Все это было исключительно наследием его школьного образования: в элитной форской школе от детей ждали в первую очередь умения не давать окружающим спуску и позаботиться о собственных интересах. Не то, что у прочих курсантов. МакСорли добавил еще один пункт в свой длинный список аргументов против набора на обучение отдельного форского класса.

Хотя в остальном та школа должна была быть замечательной — поскольку на этих курсах Форратьер ни разу не продемонстрировал плебейского стремления учиться. В ночь перед экзаменом он выскальзывал из курсантских казарм и шел куда-нибудь пить, однако назавтра сдавал все с блеском. Хуже было то, что он подначивал кое-кого из сокурсников сопровождать его в этом походе, а вот уже им это обычно не сходило с рук. Вот это и было настоящей проблемой с Форратьером. Непонятно, за что прочие относились к нему с симпатией. Он делился остроумными анекдотами и кусочками сплетен высшего общества за глоток из бутылки всякого, кто сумел тайно протащить спиртное в казармы. А его фирменная беззаботность, казалось, была заразна в масштабе всего класса.

К концу второй недели МакСорли начал бояться преподавания: когда он представал перед классом, то с трудом скрывал, что у него екает под ложечкой и дрожат руки, а к концу дня он так выматывался, что на следующий день преподавание стоило особых усилий. С его первыми двумя группами все было по-другому: он им нравился, они нравились ему, и он был склонен считать такое положение дел естественным. А перед нынешним классом он чувствовал себя зеленым новичком.

Второй инструктор, капитан Леннахан, сочувственно кивал, слушая про это. Хотя на его занятиях Форратьер и близко не наводил такой ужас. Но предметы, которые преподавал капитан — анализ, методы дезинформация, социальные тонкости — прекрасно подходили Заносчивому Форскому Юнцу, а вот МакСорли приходилось обучать его правилам, обычаям, традициям и процедурам самой СБ, И, кроме того, Леннахан был его старше.

* * *

Дальше им предстояла отработка сценария на случай чрезвычайной ситуации — учебная ролевая игра длиной в целый день. Втайне МакСорли надеялся, что она поумерит пыл Форского Юнца. Одним из любимейших хобби Форратьера было критиковать игру актеров на обучающих записях. Но теперь ему предстояло играть роль самому и самому же сделаться мишенью критики.

Увы, надежды не оправдались. Этот юнец оказался и вправду хорош.

— Вы когда-нибудь исполняли чью-то роль? — в конце концов, не выдержал и задал вопрос МакСорли.

— Да сэр. Я играл Яго, в школе. И Джульетту тоже.

— Это... немного другое.

— По-моему, директор школы в тот раз решил, что для Джульетты у меня подходящие ресницы. — Форратьер с явной провокацией похлопал ими, глядя на МакСорли. Боже правый, он что, красит их тушью, или они сами по себе такие пушистые? — А вот что он увидел во мне, когда на будущий год предложил роль Яго, я даже вообразить себе не могу.

«Кажется, я бы мог ответить тебе на этот вопрос», — подумал МакСорли, но смолчал.

Вечером он составлял для своих начальников докладную записку, в которой особо указал, что наилучший способ использовать необычные таланты Форратьера — это немедленно отозвать его с учебных курсов и затем переснять всю серию учебных видео с ним в главной роли. Все пятьсот шестьдесят три записи. Это, безусловно, займет его на такое время, чтобы МакСорли успел подать рапорт о переводе в Департамент по делам Галактики.

Ответ был мгновенным: Бродский сказал «нет». Курсант Форратьер прошел тест Бродского, следовательно, теперь инструктор должен приложить все усилия, чтобы сделать из него первоклассного агента-информатора.

* * *

По крайней мере, этот ответ объяснял, как и за какие грехи персоналу учебного лагеря достался Форратьер.

Лев Бродский целыми ночами вращался в обществе высокорожденной, беспутной и праздной молодежи Форбарр-Султаны, а в дневное время — составлял свои доклады и отчаянно старался подобрать кого-нибудь еще, чтобы переложить на него половину собственной работы. МакСорли в оправдание городских бездельников мог сказать одно: в отличие от своей респектабельной родни они совершенно не делали вид, что их заботит общественное благо. Однако, если верить Бродскому и тому факту, что слова не равны делам, в их сборищах государственная измена зарождалась столь же часто, как и незначительные мелкие грешки.

— Ты же знаешь, что такое этот тест Бродского? — уточнил у него Леннахан после того, как выслушал красочную тираду товарища насчет ценности мнения этого самого Бродского.

— Как я понял, он проверяет, насколько охотно проверяемый готов заложить своих друзей ради выгоды. Что является необходимым условием для пригодности к этой работе, но вряд ли достаточным.

— Не совсем так. Бродский вербует людей, регулярно проглядывая ряды умных ребятишек, у которых где-то глубоко спрятан инстинкт порядочности. Он начинает с того, что предлагает им всякие странные задания: смотреть и слушать, забирать и приносить ему, и, конечно, докладывать. Платит он хорошо, а народ, который порвал с родней, вечно нуждается в деньгах, поэтому постепенно начинает рассчитывать на небольшой постоянный приработок от Бродского. После этого Бродский прокладывает цепочку улик — не самую простую, по посильную для наиболее умных — в конце которой становится ясно, что он — предатель. А дальше он ждет, не настучат ли его подопечные на него в Главный Тараканник. Так что это и вправду тест, но как раз на то, заложишь ли ты своего приятеля против собственной выгоды, просто из чистых принципов.

— Или из чистого отсутствия этих самых принципов. Что, если Форратьер просто подумал, что перехитрить этого умника Бродского будет забавно?

— Есть такой риск, да. Но в случае Форратьера у проверяемого есть растущая куча долгов, и нет никакого иного источника дохода — никто из родных явно не подкидывает ему деньжат, — так что он мог рассчитывать лишь на то, что получал от Бродского. Что бы ни привело его в СБ, это в дальней перспективе никак не самолюбие.

* * *

В приступе отчаяния МакСорли задал Андерсону вопрос, не намерен ли тот выдвинуть против Форратьера жалобу на сексуальные домогательства. Андерсон смеялся добрых пять минут кряду, прежде чем сумел выдавить: "Н-нет, сэр".

Особенно тревожным оказался тот факт, что Леннахан, которому МакСорли об этом рассказал, тоже принялся хохотать.

— Я сочувствую твоему желанию поймать этого парнишку на чем-нибудь горячем, но Андерсон тебе в этом точно не помощник. Ты никогда не замечал, кого Форратьер приглашает пойти выпить вместе с ним в ночь перед экзаменами?

— Не понимаю, при чем тут это. Андерсона он с собой точно не приглашает.

Андерсон был курсантом прилежным, хотя не слишком блестящим, и наверняка у него хватило бы здравого смысла не принять подобное предложение, даже если бы Форратьер его сделал.

— Разумеется, нет. А еще он никогда не выбирает тех двоих-троих человек, которые обошли его на последнем экзамене. И всегда берет тех двоих-троих, чьи результаты в списке идут прямо перед Андерсоном.

— Ого. — МакСорли был вынужден признать, что эту специфическую логику он раньше не отслеживал. — Мне это совсем не нравится. Это... это слишком хитро.

— Бродский любит хитрецов. И ты должен признать, что схема выстроена довольно умно. Однако какой сделать вывод из вышесказанного, я знаю не больше, чем ты. То ли он влюблен в Андерсона, то ли оказывает тому услугу за услугу. Ну, или, знаешь, даже у Форратьера могут быть друзья.

— Друзья? Не верю. Только те, кого он доит.

* * *

Курс физподготовки начался в том же стиле, как и всё, в чем участвовал Форратьер. Курсантам давали на выходные увольнительную в столицу с заданием посетить городской зоопарк. Это событие обычно считалось серединой учебных курсов. Инструкторы получали возможность отдохнуть на выходных, а большинство курсантов были еще достаточно юны, чтобы втайне насладиться визитом в зоопарк — за которым, как правило, следовала массированная пьянка, но за нее им ничего не было, если они сделали свою работу, то есть пронаблюдали за движениями зверей и выучили некоторые из них.

Форратьер в зоопарк не пошел. Все выходные он провел, болтаясь без дела в окрестностях курсантского общежития и (как последствии выяснил МакСорли) наблюдая за бездомной кошкой, которую он сманил в казармы и приручил. Когда от него потребовали объяснения, почему он не поехал со всеми, он пожал плечами и ответил, что толпы орущих детей его не привлекают. Однако назавтра на занятиях он двигался с такой непревзойденной кошачьей манерностью, что кое-кто из курсантов ему невольно зааплодировал.

Но это было единственным, в чем он выделился на физподготовке. Казалось, его целью было пройти учебный курс, затратив как можно меньше сил. Он ухитрился попасть в пару с Андерсоном, и затем все время было похоже на то, что Андерсон уменьшал скорость своих движений, как только мог. А во время упражнения по бегу Андерсон вдобавок упал и подвернул лодыжку, и Форратьер вызвался сопроводить его в лазарет. Правда, назавтра лодыжка Андерсона оказалась в полном порядке. Да, решил МакСорли, определенно у этих двоих практикуется услуга за услугу.

Но вот по вечерам Форратьер тренироваться не желал, в отличие от своего спарринг-партнера. Пока остальные наматывали круги, Форратьер усаживался на свою койку и писал длинные, обстоятельные письма (МакСорли знал это, поскольку ежевечерне обходил курсантское общежитие в поисках той самой кошки, но она умудрилась куда-то исчезнуть).

"Стоп. Письма". МакСорли стер с лица зарождающуюся ухмылку. Форратьер не должен был никому писать. Бродский достаточно четко дал понять, что ценность этого конкретного субъекта как агента СБ состоит в соблюдении вокруг него строжайшей секретности.

Инструктор МакСорли дождаться не мог разговора с клерком, отвечающим за цензуру курсантской переписки.

* * *

— О, да, все правильно, сэр. И Бродский об этом знает. Молодой Форратьер заранее заметил, что могут быть... вопросы, если он на три месяца исчезнет из своего обычного окружения, а затем внезапно туда вернется. Поэтому его легенда в том, что он попал под арест за то, что немного приторговывал наркотиками. Это довольно правдоподобно, учитывая круги, в которых он вращается. А если нам все же придется отправить его в город, то ведь и заключенный может получить увольнительную под честное слово.

— Он делает вид, что пишет письма своим приятелем из тюрьмы?

— Им он писал раз или два. Основную переписку он ведет со своими сестрой и кузиной.

— Боже пра... Не хотите ли вы сказать, что все его психованное и опасное семейство в курсе истинного положения дел? Письма у него длинные, подробностей немало. Интересно, каких?

— Успокойтесь, МакСорли. Во-первых, эти две дамы — единственные его родственники, с которыми он вообще разговаривает, и мы заранее проверили их благонадежность. Что касается кузины — это было сделано немного наспех, но и она полностью чиста, и никакие порочащих ее материалов нет. Во-вторых, он соблюдает правила. Пишет им, что пользуется "государственным гостеприимством" — что номинально верно — и описывает всю свою жизнь в словах, применимых к тюремному заключению. Довольно умно проделано. Мы зачитываем его письма вслух время от времени, и тогда весь наш почтовый отдел катается в коликах от смеха.

— Он ведь пишет им... про здешнюю жизнь, не так ли?— процедил МакСорли сквозь стиснутые зубы.

— Да, но ничего из разряда засекреченного. Зарисовки об окружающих, жалобы на еду, все такое. Он весьма умен. Вы не представляете, что это за отрада после вечного "Привет, мам, папа, у меня все хорошо, дождь до сих пор идет, пришлите денег". И кроме того, в отличие от большинства курсантов, он в силах проверить правописание.

МакСорли оборвал разговор и вихрем понесся наверх. Он даже задумываться не желал, как именно представил в своих письмах Форратьер его персону, а особенно — как эту зарисовку читало вслух все почтовое отделение.

* * *

— Ну… вообще-то я давно в курсе, — признался Леннахан, когда МакСорли в его компании пытался успокоить расстроенные нервы парой глотков анисовой узо в местной греческой таверне. — Пару своих писем Форратьер предложил в качестве учебного проекта по курсе по дезинформации. Конечно, он немного в них перемудрил — я снял ему пять баллов за кое-какие фразы, которые человек сведущий мог бы расшифровать — но, с другой стороны, проделано все было превосходно. Я вырезал из текста эти сомнительные места, а остальное продемонстрировал учащимся в качестве образца.

— А тебе не приходило в голову рассказать об этом мне, когда мы в прошлый раз обсуждали Форратьера? Или в позапрошлый?

— Я думал, тебе не слишком интересно будет слушать о том, как хорошо он показывает себя на моих занятиях. Тебе надо было выговориться на его счет, и тебя нельзя за это винить.

— Он и тебя обвел вокруг пальца, — горько сказал МакСорли. — Как всех вокруг.

— Вовсе нет. Смотри, я с тобой в этом вопросе солидарен почти во всем. Паренек нахален как черт, с него нужно сбить спесь. И не один раз. Мы с тобой оба надеемся, что с первого раза он физподготовку не сдаст — хотя нормативы для гражданских довольно низкие, так что вряд ли. Но еще я думаю, что Бродский был прав, и что из Форратьера кое-что выйдет, если мы постараемся.

* * *

Форратьер, очень в своем стиле, явился на экзамен по физподготовке с накрашенными ногтями — эдакий очаровательный оттенок лепестка розы. Он похвастался своим маникюром с радостной улыбкой, взмахнув рукой так, словно в ней не было костей. МакСорли был уверен, что у форского юнца сейчас и губы подкрашены в тон, однако в этот момент он настолько страдал от похмелья после узо, что не слишком доверял своим глазам.

Полосу препятствий Форратьер преодолел не так быстро, как другие, зато с приемлемым (и, несомненно, кошачьим) изяществом. А на пятикилометровый кросс он стартовал вовсе не то рысцой, не то размашистым шагом.

МакСорли подумал было, что Форратьер типично в своей манере прибавит скорость на половине дистанции и придет к финишу, уложившись точно в норматив. Но, похоже, этого не случилось, и после первой пары километров он затормозил настолько, что перешел на шаг, МакСорли это видел со своей стороны поля. Андерсон тоже сбавил темп. Несколько минут Форратьер опять бежал своей ленивой рысцой, потом небрежно махнул Андерсону рукой. Тот пулей сорвался с места, наверстывая упущенное.

МакСорли нахмурился. Казалось, его самый нелюбимый курсант вот-вот провалит один из тестов. Теперь, когда готово было стать реальностью, сама идея почему-то казалась МакСорли неправильной, несмотря на все предвкушение момента, как он наконец-то срежет этого мерзавца на каком-нибудь задании. Потому что за всей манерностью, наглостью и неделанием открыто демонстрировать хоть какое-то проявление усилий пряталось настоящее желание Форратьера до конца пройти СБшные курсы.

Внезапно, у него в голове зазвенел звоночек; МакСорли вспомнил все, что слышал про форратьерское семейство, и кусочки мозаики сложились.

— ФОРРАТЬЕР! — крикнул он в усилитель — ЖИВО КО МНЕ!

Форратьер потрусил через поле, всем своим видом показывая, что не имеет ни малейшей причины слишком спешить на этот призыв. До инструктора он добрался через несколько мучительно долгих минут.

МакСорли ждал его наготове с влажным полотенцем.

— Вытрите рот.

Форратьер повиновался, похоже, понимая, что игра окончена. МакСорди завороженно наблюдал, как из-под слоя вызывающей розовой помады показались губы — действительно багрово-синюшного цвета.

Инструктор ухитрился произнести совершенно ровным голосом:

— Марш к врачу. Сейчас же.

На сей раз Форратьер не стал спорить, переспрашивать или что-то говорить. Еще бы. Он не мог. В школе, где учился МакСорли, ученикам не вдалбливали Шекспира до автоматизма, пока те не начинали думать цитатами — однако сейчас в его разум непрошенной и вырванной из контекста вплыла строка из пьесы: "О, если речь — дыханье, а дыханье есть наша жизнь, — поверь, во мне нет жизни..."

* * *

МакСорли дважды звонил в лазарет с наручного комма — в первый раз он это сделал едва его пальцы перестали дрожать достаточно, чтобы попасть по нужной кнопке.

— Да, он здесь. Но вы не должны были позволять ему идти самому. А теперь оставьте меня с пациентом, — отрезал врач и прервал звонок.

К счастью, это "не стоило" звучало скорее как "неудачное решение", чем "готовьтесь предстать перед военным трибуналом по обвинению в непредумышленном убийстве". Только теперь, задумавшись, МакСорли спросил себя, почему он не послал за гравиносилками. Нет. Это было бы не только неправильно с профессиональной точки зрения, но и унизило бы форского юнца, вот почему.

Второй разговор с врачом, состоявшийся уже вечером, был длиннее.

— Похоже, парень выкарабкается. На новую серию лекарств у него отличный отклик. Болезнь может создать ему проблемы позже — или не создать — но в наши времена с трансплантацией сердца творят просто чудеса. Мы взяли у него пробу ДНК, и это ускорит процесс в том случае, если новое сердце ему когда-нибудь понадобится. Но до тех пор, пока он соблюдает осторожность, то может рассчитывать на долгий срок и вполне нормальную жизнь.

— Это является основанием для его комиссования со службы? — уточнил МакСорли, сам не зная, какой ответ предпочел бы услышать.

— Не должно. По крайней мере, до тех пор, пока он способен пройти еще один экзамен по физподготовке, а, судя по его нынешнему состоянию, это проблемой не станет.

— Понятно. Следует ли мне знать что-то еще?

— Особенного — ничего. Да, у него была причина скрывать свои сердечно-сосудистые проблемы, но, думаю, лучше он сам вам о ней расскажет. А теперь, когда скрываться больше нечего, он, похоже, повеселел. Кстати, его заходили проведать почти все товарищи по группе, а Андерсон тайком протащил в лазарет кошку. Я должен что-то с этим сделать?

— С кошкой?

— Именно. Я знаю, что это против правил, но лично я склонен дать разрешение. Они с животным никого не побеспокоили — и довольно быстро уснули вместе — а у парня был тяжелый день.

— Хорошо. Пусть оставит ее у себя.

* * *

Леннахан сказал, что теперь именно МакСорли должен устроить Форратьеру заслуженную выволочку. Поскольку СБ следила за своими с тем же тщанием, как и за посторонними, МакСорли подозревал, что это будет для него самого проверкой в той же степени, в какой и наградой. И все же он ощущал легкость на душе, заранее получив полное разрешение на любые и выражения по отношению к этому форскому юнцу. Этому заносчивому, невыносимому, хитрому, лживому, сообразительному, дурацкому, изобретательному, непочтительному, предпочитающему манипулировать окружающими, гордому, психованному и храброму форскому юнцу.

"Так что же конкретно ты хочешь ему сказать?" Времени придумывать заранее не было, потому что Форратьер уже стоял у него в дверях.

— Вы хотели поговорить со мною, сэр?

МакСорли решил не предлагать ему сесть. Выздоравливающий или нет, Форратьер в подобном потворстве не нуждался. Вид у него был такой, словно изнутри его подсвечивала сотня свечей — то есть определенно сияющий, хотя, стоит отдать должное, он этим хотя бы не рисовался. Его внешность не была такой идеально ухоженной, как обычно, и на ногтях еще виднелись остатки розового лака. Однако видимая часть ногтя была сейчас телесно-розового здорового цвета.

— Да, хотел. Во-первых, я хочу, что бы вы осознали: то, что вы делали, называется жульничеством.

Форратьер мудро предпочел не отвечать на это заявление своей обычной наглой ухмылкой, хотя уголок его губ капельку дрогнул.

— Я не намеревался жульничать, сэр. Просто не думал, что в косметической лавке со средствами для улучшения внешности продается что-то незаконное. Вы уже сообщили в отдел по борьбе с наркотиками?

— Не умничайте. Мы с капитаном Леннаханом сняли бы вас с курса по физподготовке, едва выяснили бы, что вы нездоровы. И вы это прекрасно знали, иначе не предприняли бы таких абсурдных мер, чтобы скрыть свое состояние.

— Да, сэр. Виноват, сэр. — На сей раз все эти "сэры" не звучали наглой издевкой.

— Во-вторых, вы должны осознавать, что могли умереть.

— Да. Понимаю. У меня оказался... неверный расчет. Так плохо мне раньше никогда не бывало. Поэтому я думал, что сумею уложиться в норматив, если мне хватит сил на дистанцию и никто не заметит неладного.

— Вам следует также понимать, что, если бы вы умерли, курсанту Алену Андерсону пришлось бы жить дальше с виной за вашу гибель. Навсегда.

— Я понимаю. — МакСорли был рад увидеть, что Форратьер, кажется, сумел воспринять происшествие серьезно. — Кстати, сэр, я хочу, чтобы вы знали: Ален был совершенно не в курсе, ну, о моем состоянии. Он видел, что в физподготовке я не силен, и был не против немного меня прикрыть, но он понятия не имел о настоящей причине.

МакСорли кивнул. Эта версия событий полностью совпадала с рассказом Андерсона.

— Итак, похоже, никто из нас не знал о вашем физическом состоянии, хотя вы были обязаны о нем заявить. Форратьер, вы можете хоть что-нибудь сказать в свое оправдание?

— Э-э… спасибо?

В этом слове определенно не звучало иронии, хотя… это же Форратьер, с ним никогда нельзя быть уверенным.

— Я... да, я знаю, что это не оправдание, скорее объяснение. Высших форов воспитывают по-особому. Я просто хочу, чтобы вы поняли. Доктор изумился, когда я это ему объяснил, но, в общем… дело в том, что я понятия не имел, что это лечится. Все, что я знал — все, что мне когда-либо говорили об этом, пока я рос, — это что мое заболевание вещь из тех, которые надо любой ценою скрывать. Один из скелетов в нашем фамильном шкафу, который периодически трясет перед тобой своими костями и ухмыляется тебе в лицо. Таких у нас... много. Так что, наверное, вы мне жизнь спасли. — И поскольку это был все тот же неугомонный, несносный Форратьер, он немедленно разрушил весь момент, добавив: — Боюсь, вы ужасно разочаровались, когда поняли это.

— Не будьте идиотом, Форратьер. От мгновения, когда я понял, что с вами происходит, и до сообщения из лазарета, что вы живы, я провел несколько самых худших минут в своей жизни.

— О. Извините.

— Однако, — да, это тоже следовало сказать, — если ненадолго отложить обсуждение этичности вашего поступка, сыграно было отлично. Я никогда не видел курсанта, справившегося с задачей так...

— Самоубийственно?

— Я хотел сказать, "изобретательно".

— Знаете, сэр, всякий раз, когда вы используете это слово, в ваших устах оно звучит ругательством. — В глазах Форратьера блеснула привычная насмешка, но в этот раз он смотрел твердо и не отводил взгляда, явно предлагая разделить с ним шутку.

— Мне любопытно, неужели вы обдумывали этот план с самого начала вашего обучения?

— Вроде как. Я с первых дней предвидел... будущие проблемы с тестом по физподготовке, и мне пришло на ум, что, если дойдет до худшего, маникюр скроет цианоз. А все остальное было, гм, импровизацией.

— Получается, вы... три месяца подряд изображали персону, которая не чурается косметики, и все ради того, чтобы сдать физподготовку? Это было... впечатляюще.

— Увы. Было бы здорово приписать эту заслугу себе, но я наполовину такой на самом деле. Вы же сами как-то сказали нам на уроке: легче работать с уже имеющимся материалом, чем изобретать что-то с нуля.

МакСорли и не подозревал, что на занятиях Форратьер, оказывается, внимательно его слушал!

— Ну, да, — ответил он в некотором смятении. — В таком случае у вас получилась хорошая практическая иллюстрация общего принципа. Что ж, если вы когда-нибудь решите усвоить еще один принцип, выбирайте тот, который гласит "не шути с Имперской СБ".

Форратьер покаянно склонил голову:

— Да, сэр. Гм, ну так как, я остаюсь или вылетаю? Потому что, если вылетаю, то можно ли мне самому сообщить это Льву Бродскому? По-моему, он в каком-то смысле вложился в меня, и я бы не хотел, чтобы он не услышал о моем провале от кого-то другого.

— Вы остаетесь. Можете передать Бродскому, что мы решили работать с материалом, который у нас уже имеется.

— Спасибо, сэр.

— Если вы будете в состоянии сдать тест по физкультуре, разумеется. Вы намерены попробовать сейчас, или доктор пока прописал вам отдых?

Форратьер смерил его драматическим взглядом воплощенного безразличия.

— И то, и другое сразу, само собой!

* * *

МакСорли и Леннахан отмечали новый выпуск в греческой таверне.

— Не могу сказать, что не рад увидеть их удаляющиеся спины, — заявил МакСорли. — Впрочем, дальше все равно придет следующий курс, и никогда не угадаешь, кто там нам достанется, верно?

— А-а! Кстати о следующем. — Леннахан достал из кармана письмо с официальной печатью СБ и вручил МакСорли. — Боюсь, что тебя переводят из учебного лагеря, а мне пришлют в помощь кого-нибудь другого. Тебя затребовали обратно в Главный Тараканник.

— О, нет! Я что, так здорово напортачил?

— Скорее наоборот. Полагаю, можешь видеть в этом назначении нечто вроде повышения. Но, гм… я не уверен, что тебе оно понравится.

МакСорли открыл конверт со своими новыми приказами. «Рекомендовано Львом Бродским; одобрено всеми, начиная от Леннахана и выше вплоть до самого генерала Гароша…»

— Боже правый! Нет. Нет. Вы что, спятили? Форратьеру не нужен дрессировщик. Дрессировщики бывают у собак, или там у лошадей. А этому типчику нужен как минимум укротитель змей.

— Эту конкретную змею ты, кажется, зачаровал вполне качественно. Я согласен с оценкой Бродского: ты — самый подходящий для этой работы человек.

— Ты что, прослушивал тогда мой кабинет?

— Не было необходимости. Вы с Форратьером разговаривали достаточно громко.

МакСорли опрометчиво выхлебал свою ретцину одним глотком, закашлялся до такой степени, что Леннахану пришлось похлопать его по спине, с шумом поставил локти на стол и возвел очи горе.

— СБ платит за его сердечные лекарства, — жалобно сказал он. — А меня за чей счет будут лечить?

* * *

Четыре года спустя*

— Форратьер-черт-тебя-побери! — Уже давно это выражение стало неизбежной второй половиной обращения к этому типу. — Уясни. Ты можешь подводить своих подружек — или дружков, или кого ты там завел на этой неделе. Можешь, если это будет совершенно необходимо, подвести свой объект наблюдения. Но... Ты. Никогда. Не. Должен. Подводить. Свой. Контакт. Это понятно?

— Да. Этого больше не повторится.

Обещание прозвучало бы более обнадеживающе, если бы Форратьер постоянно не изобретал новые и самые различные проделки.

— Так что тебя задержало?

— Семейные дела. Кажется, я уже объяснял: я был на похоронах мужа моей кузины.

МакСорли наклонил экран комм-пульта в сторону своего проштрафившегося подчиненного. Удачное совпадение, что этот самый муж кузины был довольно известным спортсменом, и информацию о похоронной церемонии найти было несложно.

— Здесь говорится, что прощание состоялось утром.

— И в возмутительно ранний час. Да.

— А леди Элис, по ее словам, прождала тебя вечером три часа, и лишь после полуночи пришла к выводу, что не дождется. Неужели эти похороны продлились целых пятнадцать часов?

— Ну... вообще-то, да. Надо принять во внимание наши семейные поминальные обычаи. Которые включают в себя поглощение спиртного. А еще — швыряние всяких вещей в стену, проклятия в адрес любых высших сил, падение в бездну экзистенциального отчаяния, придумывание теорий заговора, размышления об отмщении всей Вселенной, ужасающие минуты философического прояснения и снова спиртное. Это — традиция. Описание этих обычаев ты можешь найти в исторических трудах, если не веришь мне на слово. Ты разве не в курсе, что вдова Пьера Кровавого подожгла двоих гостей на его похоронах?

— Вы с кузиной тоже планировали кого-нибудь поджечь? — удивился МакСорли и немедленно пожалел о своем вопросе. Именно такого рода реплика могла подать Форратьеру скверную идею.

— Это бы нас немного утешило... Но нет, мы сумели сдержаться. О, современное вырождение и все такое. — Он вдруг демонстративно развел руки, аккуратно сложенные на протяжении всей беседы. — Окажись ты там, ты тоже не оставил бы леди Донну в одиночестве.

МакСорли откашлялся.

— Хорошо. Я не стану снижать тебе категорию оплаты. На этот раз.

— Спасибо.

— Но тебе, разумеется, придется лично принести извинения леди Элис. И, не проронив ни слова, выслушать объяснение тех принципов этикета, которые она считает подходящими для подобного случая.

— Черт возьми, МакСорли! Лучше урежь мне жалование, а? Прошу тебя!

МакСорли только ухмыльнулся.