После Победы (джен)

Изменился мир и хорошо

Прежний мир был слишком грязным

злым тупым и однообразным

Лицемерным и циничным слишком

серым и двуличным

А теперь весь незаметно

мир стал белый, мир стал светлый

Только нафиг он мне сдался

лучше б друг со мной остался

Потерялся я, прекратился бег.

Перестал и снова сыпет снег…

Звездно-темное небо постепенно светлело, выцветая. Полосами, словно под кистью батального художника, на сине-фиолетовое полотно ложились яркие мазки — подступал рассвет.

Гарри сидел, запрокинув голову, на обломке астрономической башни, прямо в луже крови, натекшей с мертвого великана, и смотрел, как тускнеют звезды. Пальцы озябших рук судорожно сжимались вокруг тонкого дерева искривленной, истертой сотнями прикосновений, палочки. Палочка Смерти сыпала искрами, похожими на бенгальские огни, чувствуя недобрые, тоскливые думы хозяина.

Где-то позади, словно в другом мире, слышался шум — крики, смех, песни, плач. Здесь же… здесь, среди трупов бывших врагов, было тихо — ничто не прерывало сумрачной его задумчивости. Слышался лишь тихий шорох, на грани слышимости, словно чьи-то тонкие до прозрачности ладони пересыпали белый песок, который часто прячут в оковы стеклянных тел часов.

На грани видимости, краем глаза, Гарри даже видел тонкую фигурку, бродящую среди тел. Она, словно сотканную из туманов и тьмы уходящей ночи, неуловимо двигалась, останавливалась у каждого мертвого, наклонялась, касаясь рукой то виска, то руки, а то и просто застывшей крови. Словно прощаясь. Провожая в последний путь.

Ее не существовало, этой немолодой женщины, Гарри это твердо знал. Но она прощалась с каждым, словно со своим сыном. Она не делала исключений ни для кого, все удостаивались последнего «прости»: оборотни, вампиры, великаны, люди…

Стараясь не смотреть прямо, Гарри отводил взгляд дальше, чтобы не мешать, не потревожить хрупкую тишину прощания. Он знал откуда-то, чувствовал, что женщина уже побывала в замке и во дворе, куда стащили основную массу мертвых пожирателей и борцов за Хогвартс.

И, когда женщина ушла, пропала, растворилась в первом рассветном луче, Гарри поднялся и побрел туда, в хаос людей, таких отвратительно живых, таких ярких. И рядом, шаг в шаг, шла его подруга, его боевой друг, сестра, товарищ, Гермиона. Русые кудри ее пахли яблоками, глаза лучились нездешним светом, а мазок гари на щеке казался искусным рисунком.

— Миона, — произнес Гарри одними губами.

Гермиона лишь улыбнулась шире и легко коснулась его плеча.

— Зачем мне все? — спросил он, и пальцы его сжали палочку, словно хотели сломать, — Зачем могущество, зачем победа, зачем жизнь? Все уходят от меня, Гермиона…

— Будут новые люди, Гарри, — Гермиона нахмурилась. — Это жизнь. Все умирают рано или поздно. Надо просто потерпеть, все пройдет.

— Но не станет как…

Гермиона вдруг остановилась и, схватив Гарри за ладонь, прошептала:

— Тише! Смотри!

Две едва видимые в свете встающего солнца фигуры неверяще касались друг дуга — кончиками пальцев, движением губ, взглядами.

— Дора… — тихо выдохнула одна из них, и Гарри узнал в высоком, статном, сильном мужчине старого, потрепанного жизнью Люпина.

— Волчок, — Нимфадора Тонкс запрокинула голову и завизжала — и не понять, чего было больше в этом звуке — радости или боли. Визгу ее вторил смех Гермионы.

На непонимающий, ошарашенный взгляд Гермиона лишь улыбнулась широко и пояснила:

— Ты не понял, Гарри? Значит, у меня есть шанс дождаться...

И заплакала.

А потом коснулась мокрыми от слез губами щеки Гарри и просто сказала:

— Мне пора, Гарри.

И растаяла в свете солнца, исчезла дымкой уходящей ночи. Потом уже Гарри заметил и другие едва видные фигуры людей, исчезающих следом. Последними ушли Ремус и Тонкс — держась за руки.

В Большом зале Гарри долго стоял над телами Тонкс, Ремуса, Гермионы, Джорджа и многих-многих других.

А за окном шел теплый летний дождь, смывающий с земли Хогвартса ужасающие следы битвы….

*песня Торба-На-Круче Друг