Смайлик (джен)

Хорошенькая светловолосая медсестра реанимационного отделения называет его смайликом. За глаза, разумеется, но у Уилла очень хороший слух и, вопреки общественному мнению, недурное чувство юмора. На юную Эмму он даже не злится — шрам действительно напоминает кривую улыбку, и в этом есть своеобразная ирония, хотя вряд ли можно было заподозрить Ганнибала в желании вырезать у него на коже усмехающуюся скобку.

Доктор Ричардс, заштопавший его со всей возможной аккуратностью, называет его счастливчиком. В лицо, но наивность — последнее, в чём можно упрекнуть Уилла. В его спасении Фортуна участия не принимала, а если и вышел разрез у доктора Лектера столь поразительно ровным и удобным, то только потому что тот сам того захотел. Об этом Грэм врачу не говорит. Он всё равно не поймёт, а объяснять, как, почему и зачем Чесапикский Потрошитель агента ФБР не убил и вряд ли бы смог — задача не из простых.

Уилл и сам мысль додумать не решается, а уж озвучивать её вслух… Увольте.

Фредди Лаундс называет его героем. Громко, на весь мир, и у Грэма слишком хорошее зрение, чтобы закрытые глаза помогали не видеть. Он даже невесело думает о том, что видеть с закрытыми глазами — его работа, угрюмо смеётся над пришедшим в голову каламбуром и, неловко повернувшись, выдёргивает катетер из подключичной вены.

Эмма слишком быстро замечает последствия его небрежности, и так желанной сейчас боли Уилл почувствовать не успевает. Дожидается, пока медсестра отвернётся, и, задержав дыхание, касается бинтовой повязки.

Сухая и чистая — меняли всего несколько часов назад, швов под слоями ваты и бинта не чувствуется. Тогда Уилл давит сильнее и сильнее, пока всё его существо не прошьёт острой болью, прикрывает глаза, вспоминая фотографию, сделанную рыжей репортёршей, пересчитывает все трубочки, торчащие из его живота, и впервые за долгие две недели, прошедшие с того кровавого дня, чувствует себя живым.

Немыслимая для криминалиста его уровня глупость — валяться под капельницей, едва выкарабкавшись с того света, и всерьёз размышлять о том, что серийный убийца, каннибал и психопат проявил невиданную даже для него жестокость — аккуратно вспорол ему пузо.

Или то было милосердие?

— Вряд ли, — отвечает Джек на нечаянно вслух высказанную мысль, и Грэм поворачивается в сторону главы Отдела Бихевиоризма.

На нём больничная сорочка, он все ещё слишком бледен, и на глаз — истощён, но выглядит всё же лучше, чем два дня назад и, уж конечно, куда лучше, чем сам Уилл сейчас. Вероятно, дело в том, что праздными размышлениями на тему запятой в «казнить нельзя помиловать» он себя не мучает, перед совестью своей он не в ответе, и вопросом «кто же Ганнибал Лектер на самом деле?» уже давно не озадачен.

Потому что да:

«Казнить, нельзя помиловать».

И да:

«Ганнибал Лектер убийца, каннибал и язва на теле человечества».

Джек этого в слух не говорит, он как всегда громко думает, а уж в чтении чужих мыслей профайлер, безусловно, спец.

— Тогда почему мне кажется, — хрипит Уилл, — что выходил он из дома побеждённым?

Не то чтобы с Кроуфордом хотелось откровенничать — отнюдь. Но единственный, кому этот вопрос на самом деле можно было задать, не боясь быть неправильно понятым, скрылся в неизвестном направлении и вызывает в данный конкретный момент слишком противоречивые чувства — от кипучей ярости до раздирающего на части отчаяния. А Джек всё так хорошо понимает и так много знает, что наверняка у него есть ответ и на это, вот только…

— Я притворюсь, что этого вопроса не слышал, а ты на ближайшую чёртову тучу лет сделаешь вид, что об этом никогда не думал, — спокойно отзывается Джек. — И тогда мы оба выйдем отсюда поборниками закона, а он останется для всех, и в первую очередь для тебя, серийным убийцей и каннибалом. Ты хорошо меня понял?

Грэм отворачивается от шефа, убирает руку с повязки и коротко улыбается.

— Я предупредил его. Позвонил так, чтобы было время собрать вещи и уехать. А он не уехал. Как думаешь, это считать за мою или за его капитуляцию?

— Скажи, когда мне вытащить беруши, я подожду, — ледяным тоном отзывается Кроуфорд, но Грэму ответ не нужен — от сказанного вслух дышать стало ненадолго, но легче.

Медсестра Эмма называет его смайликом, доктор Ричардс — счастливчиком, Лаундс — героем. За глаза, в лицо, на весь мир, но правда в том, что…

Правда в том, что в идеальном (извращённом) мире Ганнибала Лектера, где убийство — приемлемая мера наказания, человек — скот на убой, мораль — понятие относительное, а совесть… А совести нет как таковой, Уилл Грэм ему друг.

Правда в том, что здесь Лектер, как и во всём прочем, абсолютно искренен, и уж кто в его извращённом (идеальном) мире оплот зла и коварства — так это Уилл.

Правда в том, что Грэм его мир принять не может, но ему в нём было слишком хорошо, слишком уютно и слишком безопасно. Профайлеру Грэму признаться в этом трудно. Профайлер Грэм слишком любит людей.

Уиллу, что сидел напротив Ганнибала не как пациент, а как равный — признаваться в этом некому. Лектер ответ знает — не знал бы, заколол бы на смерть.

А так на его животе (у Лектера на прогнившей насквозь душе) красуется криво усмехающийся смайлик.

Ганнибал наказал их обоих.

Себя за доверие, его — за обман.