Два боя (джен)

Тусклый, почти оранжевый свет уличного фонаря, изредка сверкающий, точно вспышка, пронзительно белым. Закатные сумерки, в которые ещё не видно звёзд, но на обожжённом оглушительным пожаром зари небе уже видна бледная, словно тень, Луна. Ночные тучки, столь боящиеся солнца, уже бегут по иссиня-алому своду.

Полное безветрие. Глухая тишина. Каждый лист замер в момент, пока двое застыли пред друг другом, разделённые мерцающим основанием медного конуса фонарного света. Миг — и двое, чьи волосы в пламени гаснущей лампы сливались с миром, взорвались движениями: рублеными, грубыми, словно высеченными рукою плохого скульптора из рассохшейся коряги, и скользящими, перетекающими, будто вода, одно в другое. Среднего роста, с длинной копной волос, точёных ржой, серьгой-кольцом в ухе, лицом, исполосованным каньонами шрамов, оскалом, схватившем губы, человек был водой. Долговязый, обманчиво нескладный, с плотно сжатыми губами, обрамлёнными короткой бородкой, двигался лживо топорными движениями, маскируя одним другое, делая на самом деле третье.

Два удара истошно стучащего сердца — по три заклинания, два щита и атака, две атаки и щит — четыре шага, бывшие бегом — и дистанция клинча. Два заклятия, оба не в цель — и свист, взрыв искр, бешеный звон и пронзительный скрип металла. Палочки, ставшие в рукопашной бесполезными, быстрее, чем смог уследить глаз, стали мечами: кривой, тяжёлой фалькатой и прямым, мнимо простым цзянем. Визг клинков поверх прошлого звона. Цзянь высекает искры у самых ступней перетекающего, столкнувшись с фалькатой. Кривой изгиб натыкается на жёсткий блок прямого сбоку. Рублёное движение блока мгновенно стало скользящим разворотом, хлопок, фальката проваливается, даже будучи отдёрнутой в новый манёвр, второй хлопок, отставший от первого на практически незаметную долю секунды — и сразу третий, когда владелец фалькаты движением кисти вдавливает меч в воздух и в последний миг исчезает из-под клинка противника. Четвёртый не заставляет себя ждать. Снова вспышки заклятий, ярко-красное пролетает мимо ворота рубашки долговязого.

Двое снова замирают.

— Перерыв!

Резкий, словно хрип иссушенного горла, окрик. Третий рыжий, высокий, но складный, с отсутствующим ухом, вносящим что-то столь иррационально неправильное в его облик, что хочется вздрогнуть, продолжает:

— Запомни — есть два вида боёв: чтобы сохранить жизнь и чтобы сохранить гордость. Ты понимаешь это, Ронни? Больше ни один Упивающийся не сможет тебя победить, не сможет отнять у тебя брата, но они всё ещё могут отнять у тебя честь. Гордость. Достоинство. Ты понимаешь меня, Ронни? Оставь за порогом схватки свою жизнь. Сражайся, но не дерись. И тогда, Ронни, ты никогда не проиграешь. Даже если умрёшь.

— И откуда ты такой умный взялся, Джорджи? — Пульс Рона безумен, сердце словно ставит рекорд.

— Оттуда, Ронни. Старый Хмури ещё успел преподать мне пару уроков. Билли, ты ещё контролируешь себя?

— Да, Джорджи. Я готов. Волк рад. — Билл уже отдышался.

— Тогда бой!