Return home, Alice (джен)

В Зазеркалье стоят все часы. Время не перестает бежать вперед, сменяя череду событий, но маленькие металлические стрелки с Того дня не сдвинулись ни на мил*. Шляпник впустую трясет старый метроном — даже тот стоит. Шляпник каждый день повторяет свой ритуал — три чашки чая и быстрый взгляд на часы. Словно спустя столько лет что-то изменится. Мартовский заяц разглагольствует о чем-то с ложкой, опрокидывает в чашку почти всю сахарницу и сетует на Чешира. Тот иногда появляется, приносит сиреневый туман на хвосте и мухлюет при игре в прятки. В Зазеркалье спокойно, больше нет войн, а значит, и спаситель не нужен. Шляпник опустошает очередную чашку и смеется, окуная в заварку карманные часы. И снова упрямо смотрит — при Алисе даже насквозь проржавевшие шестеренки начинали свой бег. Но стрелки часов остаются неподвижны.

У Алисы больше нет длинных локонов: седые истонченные волосы едва достают до плеч. Зрение уже давно подводит, поэтому приходится смотреть на мир из-за толстых стекол. Руки немного трясутся — буквы в книге перед глазами едва заметно прыгают, но к этому можно привыкнуть.

Красивое лицо покрыто сеткой морщин. Словно маленький паук оставил множество тонких нитей на лице. У Алисы морщины в уголках рта теперь не только когда она улыбается. Ей не нужно хмуриться, чтобы лоб расчертило множество линий: они глубоко въелись в кожу. Красивые яркие губы поблекли и сморщились. Некогда белая кожа приобрела желтоватый оттенок, на тонкой шее расцвели коричневые пигментные пятна. Взгляд потухший, уставший.

Дети пишут редко: они слишком заняты собственной жизнью, чтобы вспоминать о матери. Муж давно умер, обещая ждать на том свете. Все, что у нее осталось: дом на опушке и тонкая связка писем от детей. Алиса перебирает письма худыми, скрюченными пальцами. Кожа рук давно сморщилась и огрубела. Но это ничего. В старости уже не обращаешь внимания на такие пустяки.

Руки трясутся, и пуговицы голубого пальто не сразу попадают в прорези. Алисе трудно ходить: суставы болезненно ноют, спина уже полностью не разгибается. Алиса опирается на костыль, взбираясь вверх по холму к величественному раскатистому дубу. Несколько раз приходится останавливаться, чтобы передохнуть: дыхания не хватает, ноги быстро устают.

Старый дуб приветствует Алису шуршанием листьев и легким ветром. Она садится у корней и закрывает глаза. Кто-то писал, что умирать не страшно. Но разве можно сказать об этом наверняка? Алиса чувствует, как смерть медленно подбирается к ней, опаляя затылок ледяным дыханием. Каждый день может стать последним.

Алиса открывает глаза, когда чувствует на себе посторонний взгляд. Перед ней стоит белый кролик в жилете и взволнованно указывает на часы. Его длинные уши смешно торчат в разные стороны, а маленький коготок то и дело стучит по циферблату.

— Нам пора, мы ужасно опаздываем.

Он тянет вперед маленькую белую лапку, приглашая, зовя с собой. Алиса и не заметила, что у самых корней дуба есть большая нора. Кролик нетерпеливо переминается на задних лапах, и Алиса устало улыбается и касается пальцами белой шерсти.

У Алисы прекрасные длинные волосы, стянутые синей лентой. Кожа белая, тонкая с просвечивающейся голубой сеточкой вен. Алиса растягивает яркие губы в улыбке и громко хохочет, уворачиваясь от падающего рояля и хватая на лету какую-то безделушку. Падать в нору уже не страшно. Наоборот, это вызывает какое-то трепетное, щемящее чувство в груди. Голубое платье развевается, путается между ног, а одна туфелька и вовсе слетает с девичьей ножки. Алиса смеется: она никогда особо не любила эти туфли. Она оглядывается, но входа в нору давно не видно, а значит, она уже почти у цели. Чем ниже она падает, тем больше светильников на земляных стенах. Свет начинает ослеплять, Алиса щурится и не может перестать улыбаться. Она почти дома.

Около многолетнего дуба санитары перекладывают на носилки тело старой женщины. Ее светлые глаза, подернутые белой пеленой, широко распахнуты, а на губах застыла улыбка. Санитары вздыхают: старость всегда берет свое, тут уж ничего не попишешь.

Возле заброшенной мельницы за столом Шляпник глотает холодный чай без сахара. Безумный мартовский заяц его весь давно рассыпал. Все карманные часы разложены по кружкам и залиты кипятком, словно в ожидании почетных гостей. Хрупкая ручка старой чашки трескается и отламывается, чай стекает по скатерти на пестрые штаны. Часы глухо падают на стол, и Шляпник, не сумев справиться с искушением, бросает на них быстрый взгляд. И замирает. Минутная стрелка дергается и делает шаг.

Вернулась.