Fatum (гет)

Невысокая девушка, уже стоявшая у выхода наготове, резво спрыгнула со ступеньки и уверенно зашагала к пешеходному переходу. Было совершенно ясно, что она даже не задумывается о своем маршруте. Путь давно ей известен. Мимо высокого панельного дома, повернув во двор, пройдя мимо двух пятиэтажек, направо в арку сквозь облупившееся, странно слепленное здание, еще поворот, теперь налево и — вуаля! — пункт назначения.

Типовое пятиэтажное школьное здание само по себе выглядело довольно уныло, но весеннее солнце не позволяло об этом думать. Любой день здесь — счастье, а когда к концу марта зима начинает сдавать позиции, и уже плешивый слой снега местами соизволяет продемонстрировать землю, так настроение взлетает до отметки «экстаз».

Тем временем девушка не пошла по прямой асфальтовой дорожке, ведущей ко входу в здание, а, перешагнув через покосившийся бордюр, двинулась за дом. Ей приходилось очень внимательно смотреть под ноги, ибо подтаявшая земная поверхность демонстрировала не только прошлогоднюю чахлую траву, но и фекалии друзей наших меньших.

— Глядите, кто движется! — раздался насмешливый голос.

— Привет-привет, Гер, опять курим? — в тон пареньку ответила новопришедшая.

— Нет, просто вдыхаю и выдыхаю свернутую бумажку с табаком внутри.

Девушка с наигранным сочувствием посмотрела на Германа, который в свою очередь состроил несчастную гримасу.

— Я так и поняла. Ленку не видел?

— Еще нет.

— Вот и я! Мы договорились с ней встретиться в метро сорок минут назад! Я честно прождала двадцать, но большего себе позволить не могла, опоздала бы на спец(1)!

— Да-да-да… Все это я уже слышать не могу. Лис, если знаешь, что на Лену нельзя положиться, зачем продолжаешь упорно о чем-то с ней договариваться?! — парень, которому жалобы Алисы на ее подругу уже набили оскомину, в негодовании развел руки. Между указательным и средним пальцами правой руки дымилась недокуренная сигарета. После недолгой паузы девушка стремительным движением выхватила ее и прижала к губам.

Герман так и обомлел.

— Постой так, я народ позову. Это ж сенсация!

— Даже не смей! — пригрозила Алиса, разъяренно глядя снизу вверх на Германа. Она едва доставала рослому парню до плеча, но он все равно не стал рисковать и потому остался на месте.

— У тебя… сигарета вся сгорела, — озадаченно произнес Герман, приблизив лицо к окурку.

— И что?

— Включая половину фильтра.

— Я все еще не понимаю…

— Алиса! Фильтр не курится!

И правда что. Девушка тоже уставилась на волшебную сигарету. На ладони лежал пятимиллиметровый огрызок фильтра и всеми силами изображал из себя невинность.

— Так, стой, сколько времени? — Алиса встрепенулась первая.

— Без двух минут одиннадцать.

— Я Ж СЕЙЧАС ОПОЗДАЮ!

Бросив злосчастный окурок, Алиса побежала по той же дороге, по которой совсем недавно старательно пыталась никуда не вляпаться. Спец — это все, спец — это святое. На нее нельзя опаздывать и нельзя пропускать.

Открыв дверь и оказавшись в уютном холле, Алиса взглянула на себя в высокое зеркало: всклокоченные каштановые волосы, темно-зеленый шарф набекрень, и объемная куртка, которая становилась еще объемнее от тяжелого дыхания. Одежда полетела на обтянутый кожей диван. Алиса тем временем понеслась в гардероб, пребывая под пристальным взглядом гардеробщицы, нарыла в пакетном хаосе свой — со своей сменной обувью — переодела зимние ботинки там же и выбежала обратно, чтобы повесить куртку.

— Вы не знаете, дорогуша, что сменную обувь нужно переодевать на диване? — едко осведомилась гардеробщица, поглядывая поверх очков.

— Ой, тетя Люба, вы же знаете, что так беспардонно я себя веду только в самых КРАЙНИХ случаях!

— На спец опаздываешь? — уже более добродушно, с пониманием спросила бабуля.

— Куда ж еще! — усмехнулась Алиса уже на пути к лестничной площадке.

На лестнице изредка встречались студенты, заторможенно передвигаясь и испуганно оглядываясь на слишком прыткий для такой рани ураган.

— Привет! Здравствуй! Доброе утро! Уже занимаешься? — только и бросала прохожим Алиса. Приятно, когда твое учебное заведение — второй дом, а ученики и преподаватели — вторая семья.

Добравшись до заветного класса под номером 326, пригладив волосы и проверив, пристойно ли пахнет голубой джемпер, Алиса толкнула дверь.

— Здравствуйте, можно?..

— Да-да, проходи… так вот, это тебе не рапсодия Листа! Это — Шо-пен! — Даниил Григорьевич, как всегда, был увлечен процессом. Невнятно поздоровавшись, он продолжил объяснять нерадивой ученице, ни капли не смущенной своей бестолковостью, чем отличаются эти два композитора. — Еще Рубинштейн говорил: «Шопен — душа фортепиано!». А он, поверь мне, дураком не был. Трель — не дрель! Побочная тема — не «скучный кусочек, который надо поскорее сыграть»!

Преподаватель было набрал воздуха, чтобы продолжить обличительную тираду, но внезапно глянул на наручные часы.

— Настя, жду вас через неделю в это же время. Постарайтесь вникнуть в суть произведения. — «Вы» — никогда не предвещало ничего хорошего. Очевидно, что студентка довела музыканта до точки. По телу Алисы пробежал холодок. — Приземляйся. Разыграться надо?

— Хотелось бы…

— Буду через две минуты.

Алиса связала волосы в высокий хвост. Тяжелая копна сильно оттягивала назад, отчего тут же начали ныть виски. Напряжение усиливалось.

«Если Даниил Григорьевич назначил Насте урок через неделю — значит, он уезжает…» — размышляла пианистка, повторяя самые сложные пассажи во второй сонате Шумана. Этот композитор не отличался спокойствием, и почти вся его музыка полна волнения, которое теперь суммировалось с волнением девушки. Пальцы упрямо не хотели разогреваться, хотя и выполняли все, что от них требовалось.

Тут в класс вернулся шеф(2) и сел за соседний рояль.

— Даниил Григорьевич, — делано скромно обратилась Алиса.

— Мм?

— Вы помните, что я играю на прослушивании к отчетному концерту третьего апреля? — вопрос был всего лишь прелюдией к выяснению, будет ли преподаватель присутствовать через два дня.

Педагог изобразил задумчивость, отчего морщины на лице стали рельефнее. Пятьдесят три года — не шутки. Тем более в мире искусства.

— Конечно, помню!

— Я буду играть Шумана.

— Знаю.

— Первую часть сонаты.

— Да-да.

— И вы послушаете меня в зале?

Пауза. Сапер напоролся на мину.

— Я бы очень хотел, дорогая Алиса! Но, к сожалению, завтра вынужден уехать. На мастер-класс. — Лицо педагога так и молило о сочувствии и понимании. Будто уезжает он совершенно против воли, а деньги, полученные за мастер-класс, можно будет только под перину подложить, дабы спалось еще мягче.

— Жаль, — голос ученицы пытался быть вежливым, но температура интонаций помимо воли съехала вниз, — я все равно сыграю.

— Разумеется! Даже не думай из-за такой мелочи отказываться от концерта! — воодушевление и поддержка так и исходили от Даниила Григорьевича. Хитрый лис.

* * *

Урок прошел благополучно, если не считать новости об отъезде педагога и внезапно распахнувшихся окон. Двух окон. Одновременно. Но, как ни странно, второе нивелировало первое. Алиса, сначала испугавшись сверхъестественной подоплеки, решила, что если она и есть, то только как намек на беспардонность поведения учителя. Но поднявшееся настроение мгновенно ухнуло вниз, когда на пороге класса возникла Лена. Алиса и позабыла, что следующая у шефа — ее непутевая подруга. Лена сначала милейшим образом поздоровалась с Даниилом Григорьевичем, а потом как ни в чем не бывало с Алисой. Но та не ответила, хотя стоило ей это гигантских усилий.

Вылетев из класса в невероятном напряжении, Алиса пулей побежала по лестнице вниз. На первом этаже она наткнулась на Германа.

— Ты что такая разъяренная? — поинтересовался друг, удерживая за плечи все еще прущую на него девушку.

— Лена со мной поздоровалась, — Алиса прекратила напирать, — как будто не со мной должна была сегодня встретиться! Даже не извинилась! Нет, да я не такая стерва, чтобы ссориться с человеком из-за опоздания… Но два банальных слова «прости, пожалуйста» — и все! Никаких проблем! Прощу, поглажу, расцелую! Это просто свинство! Почему меня всегда совесть изнутри разъедает, если я даже на МИНУТУ опоздаю?! А она…

— Может, покурим? — Герман знал, как потушить пожар негодования.

Они вышли на улицу и пошли в «курилку». Герман достал пачку «Примы»*(3), протянул сигарету.

— Я не буду, — Алиса была темнее тучи.

— Да бери. От одной ничего не будет! — принялся уговаривать Герман.

— Одну я сегодня уже выкурила, — Алиса произнесла это очень тихо, но концентрация яда в маленькой фразе зашкаливала.

— Ха-ха, ты глянь! Вокруг тебя даже снег тает!

И правда, вокруг промокших сменных туфель было полуметровое сухое пространство, будто снег действительно растаял от воздействия ауры Алисы.

— Я не… — противный холод пополз по внутренностям, — я поеду домой.

Алиса бросилась в здание за сумкой и ботинками, не обращая внимания на кричащего позади Германа. Ее что-то мучило, какое-то предчувствие, волнение о том, что еще не произошло, но обязательно случится.

Наскоро переобувшись и схватив нетяжелую сумку за широкий ремень, она стремительным шагом направилась к троллейбусной остановке. Дома спокойно, дома все наладится, думала Алиса. Но и там ее ждал сюрприз.

* * *

— Привет, — сухо бросила Алиса открывшей дверь матери, но тут же насторожилась. И без того осунувшаяся от бессонных ночей мама — Галина Зохаровна по имени, учитель английского по профессии — выглядела еще более жалко, чем обычно. Ее карие глаза, всегда ассоциирующиеся с пронизывающим взглядом с иконы, испуганно и одновременно моляще смотрели на дочь.

— Что-то не так?

Мать испуганно зашикала на дочь и затолкла в угол между входной дверью и вешалкой.

— Говори, пожалуйста, тише! — прошептала она в лицо Алисе.

— Не пугайте вы девочку, она и так, думаю, в замешательстве!

Мама съежилась и покорно отодвинулась в сторону. В конце коридора прямо перед заворотом на кухню стоял высоченный рыжий удалец лет сорока. Его светло-зеленые, почти салатовые, глаза искрились задорным фейерверком, упитанные щеки были как два налитых яблока — розовые и лоснящиеся, зубы сверкали белизной, а одежда так вообще приводила в изумление. На незнакомце красовался шикарный алый кафтан с четырьмя кожаными пряжками на пояснице, из-под которого виднелись черные широкие штаны, заправленные в червонные — подстать кафтану — сапоги со вздернутыми носами.

— Здравствуйте, — медленно и вкрадчиво произнесла Алиса. — Вы?..

— Ох, какой я недотепа! Я даже не представился! — чрезмерно воодушевленно закудахтал костюмированный. — Часлав Радимович Роспутин, — говорящий особенно выделил первую гласную в фамилии и подскочил к девушке, чтобы пожать руку.

— Приятно, — ответила Алиса, хотя тон говорил об обратном.

— Вы, наверное, подумали, что я из тех, из Распутиных! Но, извольте, я не такой. Возможно, стоило сменить фамилию, я так и говорил отцу, но он, упрямец, не желал этого делать и завещал нести фамилию с гордостью, словно это, хе-хе, драгоценность невиданная! Что ж, волю отца я чту, и покорно несу это бремя, но, если хотите, по секрету скажу, что сын мой отнюдь не обязан совершать такой жертвы, посему носит фамилию жены, он — Петренко.

В квартире повисла неловкая пауза. Так как Роспутин говорил громко, быстро, а главное — нецелесообразно, мать и дочь лишь хлопали ресницами и неестественно улыбались, дабы проявить гостеприимство.

— О, а вот и глава семейства! — обрадовался Часлав Радимович и загреб в охапку высунувшегося из угла Вячеслава Фридриховича.

Отец Алисы не был ни человеком мелким, ни человеком пугливым, но рядом с бравым гигантом все его немецкое достоинство как-то помялось, а роговые очки сползли на кончик крючковатого носа. Наконец, высвободившись из объятий, глава семейства прокашлялся и строго проговорил:

— Алиса, пройди на кухню, пожалуйста.

Отличительной чертой семейства Циммерманов была вежливость. Причем абсолютная вежливость, стирающая границы между официальным приемом у монакского князя и простым домашним ужином. Алиса владела этим оружием аристократии, но при этом хранила в ножнах и более плебейское, но действенное снаряжение, благодаря которому и выживала в жестокой современности.

— Зачем, папа? — дочь даже не пыталась изобразить невинность, интонации голоса были дерзки и готовы к полемике.

— Нужно. Будь добра. Пройди. На. Кухню. — Отец был неумолим, и Алиса решила приберечь свой темперамент на конец.

Все гуськом последовали за Вячеславом Фридриховичем: Алиса, невзначай отпихнувшая Роспутина и сию минуту извинившаяся, сам Часлав Радимович, мельком взглянувший на себя в коридорное зеркало, и Галина Зохаровна, удрученно опустившая голову и скрепившая руки в крепкий замок. Когда делегация расселась в крохотной шестиметровой кухне (дай бог Хрущеву здоровья!), плотину гостя прорвало снова, и он пустился в ораторику.

— Алисонька-лисонька, думаю, ты и не подозреваешь, кто я, но в глубине души догадываешься, — начал «Цицерон», — тебе уже пятнадцать лет…

— Шестнадцать.

— Кхм, шестнадцать лет, довольно поздний возраст для…

— Прошу прощения, вы психолог? — перебила во второй раз Роспутина Алиса.

— Дорогая, как не стыдно!.. — полушепотом, оглядываясь на гостя, одернула дочь Галина Зохаровна.

— Ерунда, ерунда! Просто произошел некий сбой, вероятно. Возможно, силы были слишком малы, чтобы проявиться сразу, хотя, с другой стороны, может быть, не было толчка… Сложный вопрос... Однако! — Часлав Радимович внезапно хлопнул ладонью по столу, отчего старшие Циммерманы подпрыгнули. — У нас нет выбора, мы тебя берем!

Эхо удара о стол еще звучало, нагнетая напряжение, но никто не решался высказаться.

— А куда, — едва слышный даже в абсолютной тишине девичий голос, — куда я принята?

— Как? Я не сказал? Хе-хе, недотепа! В РМА, конечно!

— Российская… музыкальная академия? Вы последовательность букв не перепутали?

— Не перепутал, Лисонька, — в словах Роспутина зазвучало снисхождение, — потому что расшифровывается как Российская магическая академия!

Галина Зохаровна несчастно закивала, а Вячеслав Фридрихович резким скупым движением поправил очки.

— Что за… фантасмагория вообще происходит?! — Алиса негодующе обвела присутствующих взглядом. — Вы кто такой?! Какого лешего вломились в наш дом и задурили голову моим родителям?!

— Не кричи, пожалуйста, милая, Кеша спит… — взмолилась мать.

— К черту Кешу! Ночью выспится! А я, если это продолжится, не засну ни сегодня, ни завтра, ни через месяц!

— Прекрати это немедленно! Твое поведение просто несносно! — не повышая голоса, строго пригрозил глава семейства.

Алиса набрала воздуха в легкие, чтобы парировать замечание, чье поведение тут еще несносно, как раздался вой Часлава Радимовича. Оказалось, что его фарфоровая кружка с чаем разлетелась на куски и поделилась содержимым с его кафтаном. Галина Зохаровна тут же вскочила и ринулась за тряпкой.

— Ты разве не понимаешь? — все добродушие гостя как ветром сдуло. — Твоей магии нужен выход! Она выплескивается, вредит окружающим, а также тебе, глупенькая ты девчонка!

Алиса стиснула зубы так, что скулы заболели. Ее раздражал сумбур обстановки, а последние оскорбительные слова Роспутина совершенно вывели из равновесия. Она резко вскинула голову и злобно уставилась в глаза гостю.

«Маленькая стерва…»

— Не смей лезть мне в голову!!! — в истерике взвизгнул Часлав Радимович. — Ты будешь у меня в классе для отсталых за такое хамство!

— У вас? — сбавив громкость, настороженно спросила Алиса.

— Я — директор Академии, — задрав щекастую голову, отчеканил Роспутин, — и, помяни мое слово, тебе все это даром не пройдет! Заграницей, между прочим, за такое поведение из школы отчисляют.

Тут Часлав Радимович поднялся с места и оглядел себя. На его кафтане красовалось мокрое пятно, которое, по мнению Алисы, очень уместно разбавляло напыщенность ряженого субъекта. Но, к огромному огорчению и изумлению девушки, гость достал из кармана какую-то палку, направил на мокрое место и высушил оное.

— Потрудись собрать до завтра вещички. Вечером за тобой прибудет мой помощник.

— Что? Посреди года? Мне даже не дадут сдать экзамены?

Роспутин сложился почти вдвое, чтобы приблизиться к лицу Алисы:

— Ты опасна для окружающих, сколько можно повторять! Если для тебя собственные интересы и важнее безопасности простых людей, то для меня, как для лица руководящего, отнюдь нет!

А в голове у Алисы роспутинским голосом прогремело еще одно предложение: «Если понадобится, до сентября просидишь в изоляторе».

Со звонким хлопком гость растворился в воздухе.

Алиса была оглушена, контужена, уничтожена. Ее жизнь, которую она так любила, проживала взахлеб, считала пределом мечтаний, с грохотом рушилась. Все неурядицы с Ленкой показались детскими и смешными, мама с папой стали самыми близкими и незаменимыми людьми, а музыка… а госпожа Музыка неспешно открыла глаза, ленно потянулась и, властно положив руки на плечи девушки, произнесла томным шепотом: «Никому тебя не отдам».

* * *

Утро первого апреля выдалось солнечным. Сквозь неплотные, проеденные местами молью шторы сочились игривые лучики света, предлагая приподнять веки и скорее насладиться днем смеха и розыгрышей.

Алиса протерла глаза и почувствовала сильную тяжесть в голове — неизбежное следствие бессонной ночи. Что же мешало ей уснуть?

— Милая, яичница уже готова, — ласковый голос матери раздался из слегка приоткрытой двери в комнату.

— Ага, иду! — зевая, отозвалась Алиса, свесила ноги с кровати и чуть не рухнула обратно.

«Господи боже, да неужели мне это не приснилось?..»

Кинолентой пронесся перед глазами вчерашний день.

«Потрудись собрать до завтра вещички. Вечером за тобой прибудет мой помощник».

На протяжении всего завтрака у Алисы было такое лицо, что все органическое на кухне покрывалось плесенью и тухло на глазах. Мама, конечно, заметила, что дочь не в духе, но, будучи женщиной неглупой, сидела за другим концом стола и молча провожала взглядом каждую вилку девушке в рот.

— Ну что?! — не выдержала Алиса.

— Ничего, — как ни в чем не бывало ответила мать.

— Серьезно? Тогда к чему это осуждающее молчание?

— Ты… ты просто не понимаешь, — Галина Зохаровна по привычке сцепила руки в замок и придвинулась ближе к столу. — Милая, ты не изгой, ты — особенная.

— В тебе говорит мать!

— Не бойся перемен, — пропустив шпильку, продолжила Галина Зохаровна, — даже тех, которые на первый взгляд рушат все твое настоящее. В любом, даже самом прекрасном «сегодня» есть недостатки, а будущее, каким бы ужасным оно ни казалось издали, может обратиться в сказку, если сильно этого пожелать. Ты же отнюдь не глупа, Алиса. Тебе ли не знать, что счастье — тяжелый труд, а не манна небесная.

Алиса даже не взглянула на мать.

— Да, зато вам кормить на один рот меньше.

Галина Зохаровна лишь улыбнулась.

— Иди в ЦМШ, хоть попрощайся с ребятами.

— Будто в Афганистан меня отправляешь!

Внезапно и мать, и дочь рассмеялись. Лед был растоплен.

— А как вы объясните все преподавателям? Бросила музыку? Сбежала с прекрасным принцем? Попала под поезд?

— Часлав Радимович сказал, что это его забота.

— Мам, его заботит только собственная наружность!

— Не суди о людях поверхностно. Я уверена, он разумный, ответственный человек.

Брови Алисы в сомнении подлетели.

— Ладно… Я же еще приду домой, ведь правда? — попытка сыронизировать оказалась провальной, в голосе была обреченность.

— Разумеется, милая, разумеется.

* * *

Погода упрямо стояла на своем и не желала портиться, дабы поддержать пасмурность Алисы. Ко всему прочему, в метро ее чуть не прищемил турникет, добавляя финальную каплю в сосуд «раздражение». К школе девушка подошла сама не своя.

— Дайте класс, — буркнула гардеробщице — по совместительству ключнице — Алиса.

— А картошки не накопать?! — не опуская газеты, огрызнулась бабуля.

— Ну, пожа-а-алуйста! Мне заниматься очень-очень надо! — сменила тактику пианистка. А после паузы добавила: — Да и прежде чем картошку выкапывать, следует колорадских жуков выловить.

— А вы с родными как от них избавляетесь? — мигом заинтересовалась гардеробщица.

— Я не избавлялась, папа рассказывал, что уксусом заливал. Сейчас-то и дачи у нас нет…

— Прямо в саду?!

— Нет, уже в банке — собранных.

— То есть тоже корячился… — понимание и сочувствие в интонациях бабули подали Алисе надежду.

— Тетя Люба, можно мне все-таки какой-нибудь классик?

Бабуля лукаво глянула поверх очков.

— Твой класс взяли. Кто раньше встал — того и тапки.

— А не посмотрите в списке — кто?

— Нет, ты пока все не высосешь, не отвяжешься! — с негодованием всплеснула руками тетя Люба, но в журнал заглянула. — Махно.

— Мм… А другого класса нет?..

— Слушай, бессовестная, знаешь, что начнется, если каждый позанимает чужой класс?! Что киваешь? Знаешь?! Так иди и выпроводи эту Махно. Я ее пустила только на правах твоей подруги.

Вздохнув (жаль, что не сдОхнув), Алиса побрела в родной класс, расположенный в самом конце левого крыла на втором этаже. В нем было всегда прохладно и темновато, так как половина окна забита картоном и пластиком за неимением бюджета на стекло. В эту коморку, которую даже сложно было назвать полноценным классом, помимо одного-единственного пианино, влезло еще небольшое ободранное кресло, стоявшее спинкой к окну.

— Я хочу позаниматься перед сольфеджио, — Алиса, долго простояв у двери класса, наконец, ворвалась в него и уже распаковывала вещи, стараясь не глядеть на сидящую в кресле Ленку.

— Здорово! — та подскочила и чмокнула в щеку. — Пардон за вчерашнее! Сегодня утром в «курилке» мы с Германом уже все перетерли.

— Что «все»?.. — безразличным тоном поинтересовалась Алиса.

— Пупсик, ну не дуйся! Когда ты так говоришь, мне кажется, что я достойна девятого круга Ада!

— Почти.

— Я видела, ты улыбнулась. Не отпирайся!

Алиса резко повернулась лицом к подруге. Как она иногда была несносна, эта Ленка, как невыносима и нахальна… Махно хотя и производила впечатление легкомысленной вертихвостки — блондинка, отличная фигурка, походка от «ведра» — да таковой, собственно, она и была, но на нее невозможно злиться долго и всерьез. Обычно мелкие ссоры накапливались в течение нескольких месяцев и только тогда выливались в крупный скандал. Сейчас был такой случай. Последний раз подруги устраивали склоку в декабре во время зачетов и, если верить статистике, очередной взрыв должен был грянуть со дня на день.

Но Алиса не позволяла себе дойти до точки кипения и сорваться на Ленку. Не сегодня. Не в последний день.

— Все нормально. Я не обиделась.

— Повтори еще раз, только не с таким лицом, будто играешь этюд Черни(4).

— Все нормально, ненаглядная моя Елена Александровна! Я не обиделась, свет жизни моей, сударыня Махно! — вознеся руку к небу, как Маяковский, пропела Алиса.

Ленка залилась звонким мелодичным смехом.

— Ладно уж, Алиса Вячеславовна, «чеши» свои гаммы. Перед сольфо(5) загляни в «курилку». Вместе к «фюреру» на урок потопаем.

— Пока.

— Увидимся!

Молча просидев на стуле у фо-но с полчаса, Алиса сложила расставленные для вида ноты, перекинула сумку через плечо и застыла. Маленький коричневый Petrof грустно стоял у стены. Он был похож на старого, видавшего виды бойца — поцарапанный, потертый, с выдранной средней педалью, но такой родной. Сколько пианистка выучила на нем... Все четыре баллады Шопена, опус Рахманинова, «Крейслериану» Шумана… Не выдержав, девушка вновь опустилась на стул, снова открыла крышку инструмента, но так бережно, как никогда этого не делала — в последний раз, и нежно начала наигрывать середину четвертой пьесы из «Крейслерианы». Когда-то давно, когда она еще не была в состоянии сыграть это произведение, но с упоением слушала по нескольку раз на дню, она про себя назвала эту пьесу «Несбывшиеся мечты». Вспомнив это, Алиса вскочила, захлопнула крышку старичка «Петрофа» и решительным шагом вышла из класса.

По коридорам и лестнице Алиса кралась, как партизан, мысленно призывая все силы вселенной, чтобы они снова не свели ее с Ленкой. Таким мучительным способом добравшись до первого этажа, и, разумеется, здороваясь по ходу с кучей знакомых, Алиса было подумала, что испытание пройдено, как…

— Хэй, красотка, телефончик не дадите? — соблазнительный голос у самого уха.

— Боже милосердный, Гера! — Алиса так и подпрыгнула на месте. — Ты откуда вынырнул?

— А-а, не ожидала! — погрозил он пальцем у лица девушки. — Ты что такая зашуганная? Тебя Лена обещала в коммунисты записать что ли?

Алиса растерялась. Она этого не показала Герману, задорно рассмеявшись над его шуткой, но в голове лихорадочно продумывала пути отхода.

— Я в магазин сбегаю…

— А успеешь? Разве у вас сольфо не через двадцать минут?

— Успею, я мигом!

— Я с тобой прогуляюсь.

А вот это не входило в ее планы. Вообще, внезапно сказать Герману, что она решила прогулять урок и поехать домой, не представлялось чем-то из ряда вон выходящим, но Алиса не хотела врать. Тем более, он поймет, обязательно почувствует фальшь. Гера был абсолютный бездельник, лоботряс и лентяй (как и все очень одаренные люди), но его чувственности, душевности и доброты хватило бы на весь Советский Союз. Несмотря на то, что ребята не были очень близки, и лучшими друзьями в полном смысле этого слова их назвать было нельзя, Алисе с Герой было намного уютней и спокойней, нежели с той же Леной.

— Мы с тобой знакомы лишь семь месяцев, а ты мне почти как брат, — тихо произнесла Алиса, когда они уже отошли на некоторое расстояние от школы.

— Ха-ха, а помнишь, как мы познакомились?

— Такое забудешь…

— «Прелестная маленькая Лисица, телефончик не дадите? Сил нет, как хочется узнавать среди ночи правила гармонии!». Я как появился, так сразу выяснил, к кому здесь можно с этим предметом подкатить!

— Я тогда тебе чуть пощечину не влепила!

— Но оказалась слишком интеллигентна, чтобы так поступить.

Повисла тишина. Приятная, естественная. Тишина взаимопонимания и симпатии.

— Знаешь, я домой, пожалуй, поеду, — сказала Алиса, не смотря парню в глаза, когда они подошли к магазину.

— Удачи тебе, — внезапно глубоко ответил Герман. Алиса вздернула голову.

«Как жаль, что так все заканчивается…»

— Что?.. Что ты сказал? Гера, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?! — она вцепилась в его плечи, пытаясь вновь поймать взгляд, но он упорно смотрел в сторону.

— Ох, побегу заниматься. Соната Бетховена ждет, знаешь ли! — протараторил Герман, вывернулся из цепких рук Алисы и бросился через дорогу обратно к школе. Не обернувшись. Ни разу.

Брошенная девушка зло всплеснула руками и резко развернулась.

— Ауч! — крякнул кто-то.

Алиса так увлеклась своими мыслями, что не заметила прохожего.

— Извините, ради бога, извините! — она подскочила к нему, чуть ли не на коленях прося прощения. Шутка ли, въехать локтем в солнечное сплетение?

— Ерунда, — потирая живот, ответил молодой симпатичный мужчина с русыми взъерошенными волосами. На нем было длинное коричневое пальто, из-под которого выглядывал похожего цвета костюм, а на ногах красовались бежевые кеды.

— Простите еще раз! — Алиса собралась было двинуться к метро, но ее остановил голос мужчины, зазвучавший будто из загробного мира.

— Мы прекрасно провели время. Ты была самая сильная, самая храбрая, самая отчаянная и самая любящая, — лицо незнакомца исказилось трагической усмешкой. Он подошел ближе: — Люби его. Даже если покажется, что в этом уже нет никакого смысла. Люби его. Что бы ни произошло. Где бы ты ни оказалась — люби его. Когда покажется, что сходишь с ума — люби его, будешь совсем одна — люби.

Незнакомец в последний раз заглянул в глаза Алисы, источая острую недосказанность и боль, повернулся на сто восемьдесят градусов и стремительно удалился, оставляя девушку в растерянности.

Старая жизнь так же стремительно покидала горизонт, как загадочный незнакомец уносился вдаль, уступая место неведомому будущему. Но что нес с собой рассвет новой жизни — никто не знал. Или… почти никто.

__________

(1)Спец — специальность или специальный предмет, то есть — урок по основному инструменту. В данном случае — фортепиано.

(2)Шеф — так в музыкальных кругах называют своего педагога по специальности.

(3)«Прима» — марка советских и российских сигарет.

(4)Этюды Черни — произведения австрийского композитора, представляющие из себя довольно нудный набор упражнений для развития техники пианиста. Уверяю вас, всех пианистов от них ТОШНИТ. :)

(5)Сольфо — сокращение от «сольфеджио»