The fight (джен)

Я часто спрашиваю себя: кто я? Что я значу в этом мире? И это неправильно. Я должен задавать себе тот вопрос, на который у меня есть ответ. Для чего я живу? Для того чтобы служить своей госпоже.

Лишние вопросы — зло! Они заставляют искать смысл жизни, а это эгоистично и недостойно хорошего дворецкого.

Я усвоил это с детства: я не человек, я — вещь! Игрушка, слуга… дворецкий. Я был рожден им, им же и умру. С этим трудно смириться, но необходимо. Наше предназначение все равно настигнет нас, как бы мы ни пытались от него сбежать.

Примером тому может служить мой младший брат, глупый и упрямый, словно стадо баранов.

Он ревнует мою госпожу ко мне. Глупец! Он осмеливается называть трусом меня, тогда как сам сбежал от долга, испугавшись ответственности и неспособности противостоять собственному эгоизму.

Что для тебя значит долг, Кенто? По-видимому, ничего, раз ты так спокойно преступаешь все многовековые запреты.

Но все равно, дожив почти до двадцати лет, ты все-таки вернулся, хотя… судя по тому, что я вижу и слышу сейчас, лучше бы не возвращался. Ты не дворецкий, Кенто. Ты можешь пройти любые курсы, получить любой ранг, но дворецким тебе не стать, потому что ты не понимаешь, как можно ставить долг превыше собственных чувств.

Я не образец для подражания: я сбежал от одной госпожи и полюбил другую. Но я всегда знал, где находится та черта, через которую нельзя переступать. Шиори, моя предыдущая госпожа, захотела не только моей службы, но и меня самого: мое сердце, мою душу и мое тело. Хороший дворецкий нашел бы правильные слова, чтобы убедить ее в том, что она не права. Я же предпочел сбежать. Можно придумать тысячи оправданий, начиная моей неопытностью и заканчивая сумасшествием самой госпожи, только это ничего не изменит. Потому не стоит и начинать.

Мэй-сама… она мой долг, моя жизнь и моя судьба. Она моя госпожа, и этим все сказано. И я не имею права ни на малейшее проявление собственного эгоизма или, как говорят в народе, тех самых пресловутых чувств.

Кенто… мой импульсивный, непослушный младший брат. Ты никогда не понимал, к чему могут привести твои необдуманные действия или слова…

— Я никуда не уйду, пока мы во всем не разберемся! — грозно говоришь ты, пока я спокойно смотрю в твои дикие глаза. — Ты в сердце Мэй, а она — в твоем сердце!

Я продолжаю бесстрастно взирать на тебя, но внутри все обрывается, словно от меня оторвали какую-то часть, что тяготела к семье и родным. Зачем? Зачем, Кенто? Зачем ты делаешь это? Хочешь уничтожить и меня, и ее?

Здесь запрещены чувства. Неужели твои слова — всего лишь провокация? Потому что я не могу поверить, что мой брат настолько безответственен, что не помнит, какая кара полагается госпоже и дворецкому, позабывшим свой долг. Неужели ты в своей безрассудной любви опустился до такой низости?

Они молча завороженно наблюдают за нами: дворецкие и их леди. Они гадают, паду ли я или же снесу любые твои оскорбления, но останусь дворецким.

— Кенто…

— Давай все проясним! — перебиваешь ты, и в твоих глазах больше не видно разума. — Хватит уже делать вид, будто ты тут ни при чем! — последние слова ты выплевываешь мне в лицо одновременно с тем, как твой кулак с силой врезается мне в челюсть так, что я отлетаю на пол.

Да, в этом мы всегда разнились: я был увертлив и слаб, а ты силен и прямолинеен. Вот только, что я умел гораздо лучше тебя, так это терпеть боль. Бей меня, мой неразумный младший брат, бесись, сколько тебе влезет, но госпожу я не предам.

Нелегко подавить в себе мужское начало, удержать в себе бешенство и проникнуться смирением перед лицом того, кого мне хотелось бы ненавидеть за свое унижение. Это я старше, я всегда был сильнее и умнее! Вот только я выбрал тот путь, где сила стоит отнюдь не на первом месте.

— Дерись! — рычишь ты, а я замираю, заставляя себя не двигаться и не сопротивляться твоему гневу.

Рассеченная губа болит, но это пустяки. Да и судя по твоему состоянию, к вечеру у меня будет болеть все тело. Хорошо, что Мэй-сама уехала домой и не видит всего этого. Она бы не поняла.

Притягиваешь меня к себе и вновь с силой бьешь и еще раз, и еще. В голове все гудит, от боли туманится зрение, но это минутная слабость. Ты все равно не умеешь бить так, чтобы искалечить раз и навсегда.

Краем уха я слышу чью-то фразу:

— Это проверка для него, для его чувств…

Как наивно! У дворецкого не может быть чувств к госпоже, не таких. Мы должны любить наших повелительниц, но только своей, особой любовью. Дворецкий не может позволить себе одного: быть мужчиной. Мы бесправные бесполые существа, и мы сами выбрали этот путь. Не стоит забывать об этом, как забывает, например, Нэзу. Это приносит лишь страдания, и кому лучше знать об этом, как не мне.

А брат все продолжает бить меня, и я вижу проступающее отчаяние на его лице.

— Прекрати шутить! — он напуган тем, что творит, но он не в силах остановиться. — Тебе все равно, что будет с Мэй? — вопрошает он, откидывая меня на пол, словно безвольную куклу.

Если бы мне было все равно, я бы давно уже дал волю своему гневу, что переполняет меня, несмотря на все мои старания.

А брат срывающимся голосом все продолжает свой обвинительный монолог:

— Я… Я всегда о ней заботился! Если я смогу быть с ней, мне больше ничего не нужно! — его слова глупы, и эта наивная глупость все сильнее разжигает во мне злость. — Я не отдам ее!

Остановись, брат! Остановись! Замолчи. Я недостаточно хороший дворецкий, чтобы терпеть так долго. Я нерадив, во мне слишком мало смирения и слишком много гордости, к моему великому стыду. Меня ослепляет ярость, а так долго сдерживаемое бешенство клокочет внутри, готовясь выплеснуться неистовым потоком.

— Я не уступлю ее тебе! — эти слова становятся последней каплей.

Я из последних сил зажмуриваюсь и стараюсь сдержаться, но не могу. Унижая меня, ты унижаешь и мою госпожу, Кенто. И я никогда не поверю, что ты этого не знал. Я позволил тебе довести меня до края, я позволил тебе сорвать на мне всю твою злость. Я не препятствовал тебе, не сопротивлялся, я все еще надеялся, что ты вспомнишь, кто мы и почему твои обвинения лишены всякого смысла, почему они опасны. Но ты так и не пришел в сознание.

Ты разбудил во мне того первобытного зверя, который отчаянно дерется за свою территорию и самку — тебе же и придется ощутить его силу.

Впервые за все это время я не воспринимаю тебя как брата, только как соперника и врага.

Ты кидаешься на меня, и отточенные годами тренировок инстинкты срабатывают сами собой. Если драться, то жестко и безжалостно, как со смертельным врагом.

Увернуться, ударить… Одного удара в правильное место хватает, чтобы ты отлетел в противоположный угол. Несколько томительных мгновений ты лежишь без движения, но вот с трудом поднимаешься, и на лице твоем расплывается торжествующая улыбка.

— А ты не так уж и безнадежен!

Пока он, покачиваясь, стоит, слегка ссутулившись, и победно смотрит на меня, радуясь, что вызвал во мне злость и жестокость, я слышу чей-то возглас и краем глаза замечаю, как приближаются остальные дворецкие, становясь плечом к плечу, в стремлении не пропустить кого-то, вернее… мою госпожу. Она все-таки вернулась!

Осмыслить это мне не дает яростное шипение Кенто:

— Я не отдам тебе Мэй!

Нельзя так, не при ней! Не она виновата в твоем безумии. Ты подставляешь нас троих под смертельную угрозу. И поплатишься за это ты, а не мы с госпожой!

А поскольку я уже не идеальный дворецкий высшего ранга, раз дал волю эмоциям, то пиджак мне больше не нужен. Да и драться в нем все равно неудобно.

И снова ты начинаешь первым. И на этот раз мы деремся молча, как звери, с ожесточением и ненавистью. Главное — причинить другому как можно больше боли, не обращая внимания на свою. И как раз в этом ты не силен, братец!

Бить, пока лицо не превратится в кровавое месиво, пинать в любое подвернувшееся место, швырять друг друга на любые углы. Здесь нет места честному бою, и отчаянный визг «Прекратите!» ничего не изменит.

Вдруг, в какой-то неуловимый момент все заканчивается. Кенто отлетает назад, с трудом удерживается на дрожащих ногах и, покачиваясь, будто пьяный, все равно упрямо бредет ко мне. Я напрягаюсь, готовясь отразить следующую атаку, а он просто спотыкается и падает. Без попыток удержать равновесие или выставить руки, чтобы смягчить падение — просто плашмя валится на пол. И я инстинктивно подхватываю его, не давая упасть, как делал, когда мы еще были детьми. Когда над нами еще не висело никакого долга, и мы были вольны делать, что хотим.

Он жалок в своем постоянном стремлении стать первым, обогнать и перегнать меня. Но я не могу просто бросить его: он мой брат, младший и глупый. Я старше, я должен был быть мудрее и не дать подобному произойти. Но я вновь оказался слеп.

— Я не могу проиграть, не могу… — отчаянно со слезами на глазах шепчет он.

Я понимаю это, слишком хорошо понимаю. Именно поэтому я неловко хлопаю его по плечу и говорю со странной иррациональной надеждой, что он меня поймет:

— Я тоже!

Он смотрит на меня с обидой и непониманием на лице, как тогда, в детстве. Он не хочет верить в свое поражение, но мы оба знаем, что он проиграл еще в тот момент, когда во всеуслышание отрекся от своего призвания, поддавшись велению чувств. И он это понимает, в его глазах, наконец-то, появляется смирение.

Я осторожно опускаю его на пол, где он замирает без движения, и оглядываюсь. Лица. Я вижу одни лица, все остальное сливается в единое пестрое пятно. Снисходительная усмешка Шинобу, в глазах которого ясно читается мысль: «А мне ведь еще лечить этих идиотов»; угрюмое лицо Тами, подбадривающее — Аоямы, но они меня не интересуют. Взгляд выхватывает в толпе лицо директрисы — она что-то резко говорит заплаканной Мэй. И близнецы-дворецкие здесь… Мэй! Никто не должен заподозрить, что это была драка между дворецкими за свою госпожу, но сражение между двумя влюбленными в одну и ту же девушку юношами. Битва с братом — еще не самое страшное. Куда страшнее битва с молвой. И я должен пресечь все слухи. Немедленно. Ради нас троих.

Преодолевая боль во всем теле, я опускаюсь на колени перед своей госпожой и прикладываю руку к сердцу.

— Простите за мой вид!

Она испуганно трясет головой.

— И за то, что не вернул вас обратно! Однако я, наконец, осознал свою ошибку… Я больше никогда не посмею вас оставить! Я — ваш дворецкий, Мэй-сама! — я нерешительно протягиваю ей руку, и она после некоторого колебания принимает ее. — Позвольте служить вам! — когда она неуверенно кивает, я улыбаюсь разбитыми губами и тихо шепчу: — С возвращением!

Кенто не может не нарушить эту драматическую паузу своим риторическим вопросом:

— Какого чёрта я делаю?

Поверь, дорогой брат, мне это тоже до крайности интересно узнать. Кажется, последний удар, пришедшийся в голову, все же вернул тебе мозги на место.

Все закончилось, или все-таки нет?..

Позже, когда Мэй-сама пытается смазать мои многочисленные ссадины, я то и дело отшатываюсь от нее в жутком смущении, и оно отнюдь не связано с нашими статусами. Это воля леди — заботиться о своем дворецком или предоставить его самому себе. Хотя, конечно, хороший дворецкий не дал бы своей госпоже повода для беспокойства.

Меня тревожит нечто совсем другое: та драка что-то пробудила во мне, что-то человеческое, что-то мужское. То, что я так долго старался в себе подавить, но так до конца и не смог. Я больше не хочу быть бесполой куклой, выполняющей чужие желания, я хочу стать кем-то большим. Возможно, не поощряй меня Мэй-сама, такие кощунственные мысли и не пришли бы мне в голову. А может, наоборот — настигли бы еще быстрее.

Ты добился своего, Кенто, ты доказал мне, что я ничем не лучше тебя. Я могу быть первым, самым умелым, самым лучшим, но истинным дворецким мне не стать никогда. Что-то испортилось в роду Шибата, мы потеряли былое смирение и покорность, мы захотели обрести себя.

Я становлюсь человеком, Мэй-сама.

И что самое ужасное — я этого вовсе не стыжусь!