Вокруг метлы (гет)

Время домашних занятий.

Она практически ничего не видит и не слышит, она полностью погружена в тематическое задание, персональное, выданное лично ей, как лучшей ученице, сложное, требующее особенной внимательности и кропотливости. Она не имеет права ударить в грязь лицом, особое доверие необходимо оправдывать, это как в ненавидимом ею спорте — чемпионское звание постоянно приходится защищать. Один провал, одна неверная строка — и вот ты уже не на вершине, уже второй, уже кто-то другой вызывает восхищение учителей и именуется ими лучшим учеником курса. Например, кто-нибудь из этих заносчивых, несносных рейвенкловцев.

Но она справится. И будет справляться снова и снова, она привыкла. К третьему году учёбы она уже знает, как распределить силы. Как всё везде успеть, как выгадать лишнее время, к чему отнестись более поверхностно, а где, наоборот, особенно напрячь внимание, она уже не бросается на всё подряд, а действует по строго намеченному плану, она больше не паникует.

Несмотря на это, увиденный ею собственный боггарт изрядно поражает её. Могла ли она подозревать, что это сидит настолько глубоко внутри неё? Пожалуй, нет. В тот день, на уроке профессора Люпина она вдруг чувствует некоторую бестактность всего процесса. И хотя она симпатизирует профессору, ей приходит в голову, что он не должен был заставлять их демонстрировать свои страхи перед всеми. Понимает ровно в тот момент, когда покрывается липким потом больше не от страха, а от стыда, слыша заливистый хохот вокруг. Они все всё знают. Знают, как оказывается, лучше неё самой — о её главной страсти в жизни, о том, насколько эта страсть сильна в ней. Поэтому они не удивляются, они просто хохочут. И то, как она сама только что хохотала над другими вместе со всеми, заставляет её стыдиться ещё больше. Нет, положительно, профессору Люпину стоило трижды подумать, прежде чем устраивать такой урок душевного… стриптиза…

Слово обдаёт её горячей волной стыда, она недоумевает, как такие неприличные вещи могут приходить ей на ум, она чувствует на своих щеках прилив румянца и тут же склоняется ещё ниже над своим пергаментом.

Все эти мысли выбивают её из колеи, сосредоточенность потеряна, она с досадой кривит губы и решает использовать возникшую паузу, чтобы понаблюдать за своими друзьями. В конце концов, это тоже её обязанность, которую никто с неё не снимал. Они балбесы и обормоты, которые и не подумают нормально учиться, если их постоянно не контролировать.

Разумеется, ни о какой учёбе нет и речи. Вместо того чтобы делать домашнее задание, они громко о чём-то перешёптываются и, похоже, спорят. Гарри повернул голову, опершись подбородком на собственный кулак, его очки причудливо сдвинуты, а лист с заданием исписан лишь наполовину. Рон держит перо над девственно чистым пергаментом, и по тому, как с кончика свисает, медленно набирая объем, иссиня-чёрная капля, понятно, что очень скоро образовавшаяся клякса заставит его сменить очередной лист. Он что-то горячо втолковывает своему другу.

Она осторожно берёт Рона за запястье, чтобы отвести угрозу от пергаментного листа, но он всё равно вздрагивает от её прикосновения, замолкает и моментально поворачивает к ней лицо. Капля не удерживается и падает. В его взгляде на мгновение мелькает откровенный страх. Он боится её, боится, она знает это и пользуется этим, почти не испытывая угрызений совести, ведь это для его же пользы! Иногда ей даже хочется проверить, до какой степени простирается его страх, на что он готов пойти, чтобы избежать её гнева, но, судя по тому же самому пресловутому уроку, пауков он всё ж таки боится больше неё, и это заставляет её внутренне усмехаться; проверка теряет смысл.

Гарри… не боится. Она не понимает почему. Она ведёт себя с ним так же. Ну, хорошо, почти так же, он сам слишком особенный, чтобы с ним вести себя, как с другими. И всё равно, она не знает, почему с ним это не работает. Работает со всеми, даже её папа, порой, поддаётся её давлению. Гарри — нет! Он может согласиться, когда она убедит его, но на него невозможно надавить. Где-то в самой глубине души это её слегка пугает. Она не верит, что он Избранный, она слишком хорошо его знает, в нём нет ни капельки того, что называют избранностью, но почему же тогда год назад, когда пошли слухи, что он наследник Салазара, она допустила такую возможность? Конечно, не высказала вслух, но чисто теоретически он мог бы… им быть. Если бы захотел. И то, что он не хочет, хотя может, то, что он отказывается от того, за что другие всё бы отдали и на всё бы пошли, заставляет её относиться к нему не так, как ко всем. Она рада, что он её друг, она считает этот факт собственным небывалым везением. И рада, что может помочь ему стать ещё лучше.

Всё это промелькивает у неё в голове в долю секунды. Все эти такие знакомые рассуждения, сколько уж раз повторённые про себя, сейчас для них не время. Сейчас она старшая родственница, строгий надсмотрщик, вынужденный тратить своё время на тех, кто мог бы стараться хоть чуть сильнее, но не старается. На двух лентяев, лодырей и лоботрясов, на которых зла не хватает, порой, глядеть!

— Вы собираетесь сегодня учиться или нет?! Рон, сейчас сидишь, болтаешь неизвестно о чём, а потом снова будешь ходить и выклянчивать у меня, чтобы я тебе помогла с домашним заданием.

— Ох, Гермиона, ну не начинай! Тебе самой трудно друзьям помочь, что ли?

— Ты прекрасно знаешь, что мне не трудно, что это ещё за претензия?! Но друзья сами должны прикладывать хоть немного усилий. А не болтать попусту, когда время для занятий.

— Да мы буквально пару слов.

— Эта пара слов растянулась уже минут на двадцать. Неужели вам самим не жалко тратить время на такую ерунду?

— Квиддич — не ерунда! — сразу же ощетинивается Рон. Ещё бы — это его любимая тема.

— Конечно же, ерунда!

— Нет, не ерунда! Все это признают, даже Макгонагалл. Ты просто не понимаешь, вот и всё.

— Что там понимать? Тоже мне, кантрип на четыре куба! Кучка людей на мётлах гоняют по воздуху мячики. Скажите какая сложность!

— Гермиона, — вступает Гарри, — по-моему, ты не права. Не так-то это просто, как кажется.

— Вот именно! — добавляет Рон, упирая указательный палец в столешницу. — И вообще, что ты тогда так яростно болеешь вместе со всеми, если тебе это совсем не нравится?

— Только потому, что переживаю за Гарри, неужели непонятно?! Или ты не знаешь, чем частенько заканчиваются его игры? А? Вот именно — лазаретом! Я просто хочу, чтобы с ним ничего не случилось.

— То есть тебе совсем-совсем всё равно, как закончится игра? Победим мы или, например… Слизерин?

Она вспыхивает.

— Нечего так поворачивать! Разумеется, мне не всё равно. Я бы предпочла, чтобы этих игр совсем не было. Но ведь победителем всё равно кто-то должен выйти, поэтому, раз уж играют, пускай лучше побеждает наш факультет.

— Слышишь, Гарри, она бы совсем запретила квиддич, дай ей волю!

Гарри слегка улыбается.

— Вряд ли. Гермиона слишком умная, думаю, она понимает, что нельзя запрещать всё, что ей не нравится.

Она глядит на него с прищуром.

— По-моему, ты подлизываешься. Специально так говоришь, чтобы я не сильно ругалась на вас из-за вашей вечной болтовни о квиддиче.

— Я не подлизываюсь, — отвечает он с расстановкой, — я правда так думаю.

— Ой, да чего с ней говорить! — Рон машет рукой. — Ясно же, что это всё из-за метлы.

— Из-за метлы?! — вскидывается она. — Ты смеешь обвинять меня, Рональд Уизли, что я ругаю квиддич из-за того, что мне не нравится летать на метле?!

— Ну а из-за чего ещё? Нормальный человек не может не любить квиддич, так что тут и гадать нечего. И потом, тебе не "не нравится" летать на метле, а ты просто не умеешь на ней как следует летать, вот и всё.

— Я?! Не умею?! — этот разговор всё больше раздражает её.

— А скажешь — умеешь?

— Я же сказала — мне это просто не нравится!

— Гермиона, — произносит Гарри мягко, — думаю, у тебя и правда получается не очень. Зачем спорить?

— Конечно, — подхватывает Рон, — просто ты привыкла, что во всём лучшая, а тут у тебя не выходит, вот ты и разозлилась на весь квиддич разом.

— Знаете что?! Знаете?!.. — она смотрит на них взглядом, мечущим искры. Они изрядно разозлили её сегодня. Изрядно!

Они улыбаются слегка насмешливо.

— Не хочу больше с вами разговаривать!

Она вскакивает, демонстративно собирает учебники, и стремительно отсаживается подальше от своих друзей, в самый угол. Ну просто зла на них не хватает!

Удивительное дело — когда Рона поддерживает Гарри, он тоже перестаёт её бояться. Как будто Гарри пускает его под какой-то невидимый зонтик, прикрывающий от её гнева. И Рон даже может безбоязненно наговорить ей всяких гадостей, как сегодня. Подумать только — она, оказывается, не любит квиддич из-за зависти! Надо же такое выдумать! Нет, конечно, с метлой у неё и вправду получается не очень, чего греха таить, но, во-первых, это же ужасно невежливо — тыкать людям в их неудачи, во-вторых, и не в них вовсе дело. Ну, ей правда не нравится спорт. Она считает его напрасной тратой времени и сил. Если уж добиваться, так чего-то полезного, а что толку в победах ради побед? Это пусть слизеринцы друг перед другом выделываются, кто из них лучше всех. То ли дело её успехи!

Она немного успокаивается и начинает краем глаза посматривать в сторону своих друзей. Поняв, что их главный консультант и помощник в учебных делах их покинул, они, наконец, всерьёз берутся за уроки.

«Вот так и приходится постоянно, — вздыхает она про себя. — Когда же уже они, наконец, повзрослеют?»

Однако внутри бурлит непогашенное недовольство. Слова Рона серьёзно задели её за живое. Возможно потому, что она и сама втайне переживает за своё слабое место. Как так — со всем она справляется, а тут вот такой провал. Что она — ведьма хуже других? Ведь не сказать же, что она не старалась исправить положение. Старалась, да ещё как! Но всё было без толку. Летать нормально она не в состоянии, только плохо, криво и медленно. Не может же быть так, что она какая-то ущербная, не такая как все в этом конкретном деле. Или может? В конце концов, все научились сносно летать, даже Невилл, а у неё это так толком и не вышло. Возможно, она слишком рано махнула на это дело рукой, переключила внимание на гораздо более важные для себя предметы. Возможно, всему виной неудачное преподавание. То, что она толком не знает даже причины, мучает её ещё больше. Установи она точно, что просто органически неспособна летать, было бы принять этот факт намного проще.

По большому счёту, не нужна ей эта метла и эти полёты! Но её характер так устроен, что она не может смириться с поражением там, где все способы ещё не испробованы. Тем более, если уж про неё думают такие вещи, да ещё не кто-нибудь, а её друзья.

Вот, кстати, о друзьях. Только что речь шла о помощи с их домашними заданиями. Она же им постоянно помогает. А почему бы ей, в свою очередь, не попросить помощи? У Гарри, например, раз уж он так хорошо летает. Почему ей раньше никогда не приходила в голову такая мысль? Она понятия не имеет. Наверное, как-то так уж изначально сложилось, что обучает и поучает всегда она. Что ж, может быть стоит для разнообразия попробовать наоборот?

Она подходит к Гарри уже совсем поздно вечером, когда он вот-вот собирается пойти спать. Сперва долго не решается и ждёт, чтобы вокруг осталось по возможности меньше народу. Она не хочет слышать ни чьих насмешек, ей достаточно, что её и так при каждом удобном случае поддевают по поводу её нелюбви к полётам. Больше-то всё равно особо не за что.

— Гарри, я… — она колеблется.

Оказывается, это не так-то просто, она совсем не привыкла выглядеть слабой перед своими друзьями. Ладно, учителя — тут она спокойно готова расспрашивать их хоть до посинения. Ей это даже частенько в радость, если это не Снейп, конечно! Но Гарри… Он же сам ещё такой ребёнок!

— Да? — он поворачивается и смотрит на неё вопросительно, приподняв брови.

— Я тут хотела тебя спросить… то есть попросить. Кое о чём.

— Конечно. Я слушаю, Гермиона.

— Это по поводу сегодняшнего разговора.

— Какого разговора? — он чешет в затылке, пытаясь сообразить, о чём она.

— Ну как какого?! — взмахивает она руками.

— Погоди, ты о квиддиче, что ли? Гермиона, стой, ты что — обиделась? Если ты обиделась…

— Нет же, дело не в этом! — восклицает она, сокрушённо поднимая брови. — Хотя, могли бы быть и повежливей, конечно.

— Ну, извини, если ты не хочешь, чтобы я упоминал о твоей проблеме с мётлами…

— Да я как раз и хочу! В смысле, поговорить.

— Хм, — он смотрит на неё слегка удивлённо. — Серьёзно? Ты что — решила увлечься квиддичем.

— Ещё чего не хватало! Просто… мм…

Она всё никак не начнёт, и он решает помолчать, поняв, что только сбивает её своими вопросами.

— Я не хочу, чтобы вы считали… чтобы ВСЕ считали, будто это из-за метлы. Понимаешь?

— Хорошо, хорошо, как скажешь, — он энергично кивает. — Нет, так нет. Я пойду спать, ладно?

— Стой! — она хватает его за рукав. — Речь же не только о тебе. Я же сказала — все!

— Ну так и что? — не понимает он.

— А всем это можно доказать, только если я научусь как следует летать.

— А, вот в чём дело! — он глубокомысленно вращает глазами. — Ну, это здорово, что ты решила научиться. Думаю, тебе это в любом случае может пригодиться, правда же?

— Вот. Поэтому я и хочу… просто, я тут подумала, что, возможно, у меня не получается, потому что я что-то делаю неправильно. А мадам Хуч… она… то есть я не хочу сказать, что она плохой преподаватель, она вас всех научила, но… возможно, ко мне нужен особый подход, поэтому… — она смущённо трясёт в воздухе ладонями.

Ну почему он стоит и смотрит на неё, как полный дурачок?! Неужели он до сих пор не догадался, чего она хочет?

— Не мог бы ты мне помочь! — наконец выпаливает она, видя, что ждать от него догадливости не стоит.

— А! — его лицо озаряется пониманием, и он немедленно начинает улыбаться.

Она готова сейчас прибить его за эту улыбку. В ней столько самодовольства и скрытого реванша, что она уже жалеет о своей просьбе. Впрочем, возможно, ей только видится всё так, от переполняющих её эмоций, а на самом деле, он вовсе ничего такого не чувствует. В любом случае, слова произнесены, так что отступать некуда.

— Конечно, — кивает он, — разумеется, я тебе помогу. Правда, я ещё никого никогда ничему не учил, но… если ты считаешь, что у меня получится, тогда конечно.

— Мне просто кажется, что учиться лучше у лучшего, не так ли?

«Лучше у лучшего». Получается забавно, они оба замечают это и начинают улыбаться.

— И потом, Гарри, ты же мой друг, мне будет намного проще перед тобой… падать, например.

Она смущённо хихикает.

— Ну, я постараюсь, чтобы ты не упала, Гермиона. Иначе мадам Помфри очень удивится, если ты неожиданно очутишься у неё в палате с травмами квиддичиста.

— Тогда, может быть, начнём прямо завтра?

— Да, думаю, завтра будет удобно. У нас завтра как раз тренировка, так что приходи на поле сразу после неё.

— Сразу после тренировки? Ты же, наверное, устанешь. Тебе не будет тяжело?

— Эй, не забудь, это же я буду тебя гонять, а не наоборот, — лукаво смотрит он на неё.

— Да, ты прав, действительно, это для меня слишком непривычно. Хорошо, тогда договорились. Завтра, после вашей тренировки.

Весь следующий день она ходит в слегка приподнятом настроении. Она сама в недоумении — отчего так, ведь, по сути, её ждёт просто ещё одно дополнительное занятие. Возможно, дело в том, что занятие будет с её лучшим другом. Поэтому воспринимается, скорее, как забавное приключение. Она заранее предвкушает, что это должно получиться довольно весело. В результате, они целый день обмениваются улыбками, она — слегка смущёнными, он — ироничными. Её тревожит лишь один вопрос, с которым она и подходит к нему между уроками.

— Я надеюсь, ты никому не рассказал о моей просьбе? — спрашивает она предостерегающим тоном.

Он крутит головой.

— Ты меня за кого принимаешь, Гермиона?

— Даже Рону?! — делает она уточнение.

Он мнётся.

— Знаешь… Я сперва хотел ему сказать. Ну, чтобы он убедился, что на самом деле он неправ насчёт тебя и метлы…

— И?! — наклоняет она голову, глядя на него исподлобья.

— Но потом я подумал, что… — он чешет нос указательным пальцем, — он обязательно захочет посмотреть. А тебе это наверняка не понравится. Я был прав?

Она облегчённо вздыхает.

— Разумеется, прав! И чтобы никому ни слова. А не то вместо этого занятия получишь от меня десяток других. По нумерологии и истории магии.

— Ага, — кивает он, довольный правильно принятым решением.

А он не такой уж и дурачок! Мало кто из парней на его месте не поспешил бы тотчас поделиться подобной новостью со своим лучшим другом. Уж кому-кому, а Рону доставило бы немалое удовольствие полюбоваться, как она беспомощно барахтается на непослушной метле. Впрочем, в этом случае она бы сразу послала обоих куда подальше.

После уроков она засекает время и ждёт. Ждёт, конечно, делая что-то полезное. Пишет эссе по рунам. Эссе кончается быстрее, чем время их тренировки. Она борется с желанием придти раньше, открывает учебник и начинает повторять сегодняшний материал, хотя и так уже наизусть помнит его. Ровно в означенный час она захлопывает книгу, складывает учебники и покидает библиотеку. Около самого квиддичного поля она с чувством внутренней досады встречает бредущую навстречу весёлую компанию игроков. Они закончили на десять минут позже, чем она рассчитывала.

— Грейнджер, идёшь проконтролировать, чтобы Гарри отправился заниматься?

— Не давай ему таскать твои книжки, он надорвётся.

— Может он специально дополнительно тренируется, чтобы их поднимать?

— А, вот почему он сегодня задержался.

— Дай ему спокойно отработать новые финты, Грейнджер.

Она обрывает их гвалт резким взмахом.

— Всё, всё, достаточно! Я просто иду напомнить Гарри кое-что.

— Да, да, мы знаем.

— Четвёртая глава, пятый параграф.

— Страница девяносто шестая.

— Не забудь перечитать, Гарри.

— Перепроверь несколько раз решение, Гарри.

— Перепиши последний абзац, Гарри…

Они продолжают хихикать, и она, воздев глаза к небу и помотав сокрушённо головой, идёт дальше. Интересно, что бы они подумали, узнай об истинной причине её визита сюда? И что бы ей сказали? Она ещё более укрепляется в своём желании во что бы то ни стало научиться как следует летать. Посмотрим, как они тогда заговорят!

Гарри сидит на дальней от входа скамье, его метла возвышается между ног, он обрабатывает её специальным составом, протирая длинным куском ветоши, конец которой треплет налетающий ветер. Увидев Гермиону, он улыбается и приветственно машет ей ладонью.

— Переодевайся пока. Я сейчас.

— Нет, Гарри… — кричит она, но понимает, что глупо перекрикивать ветер, поэтому зовёт его привычным жестом. — Спускайся вниз.

Он спускается к краю трибун и наклоняется, опираясь об ограждение.

— Что?

— У нас не так много времени. Переодеваться некогда. Да и не собираюсь я сразу же делать что-то опасное.

— Гермиона, поверь мне, лучше не рисковать. Можно и с небольшой высоты с непривычки так грохнуться, что мало не покажется. И потом, сегодня сильный ветер.

— Я всё равно не собираюсь вылетать из чаши.

— Гермиона, понимаешь, — он отчего-то смущается, — на поворотах… когда будешь разворачиваться… резкие порывы…

Он делает жесты руками, которые она не понимает, поэтому прерывает его.

— Хватит, Гарри, я же сказала, что не собираюсь рисковать. Давай не будем терять время.

— Ну, как скажешь, — он пожимает плечами. — Тогда бери метлу. Она вон там.

Он указывает куда-то вниз, и она видит лежащий с краю площадки старенький «Чистомёт».

— А я думала, ты одолжишь мне свою. Боишься доверить?

— Да я за тебя боюсь! Просто с моей у тебя поначалу будет в два раза больше проблем.

— Угу, — кивает она, признавая, что ему виднее.

— Возьми метлу, поднимись в воздух и сделай круг внутри площадки. Я хочу сперва посмотреть, как у тебя это получается.

— Хорошо, — ей нравится, как он начинает занятие, она сама сделала бы то же самое на его месте. Сначала надо взглянуть на ошибки, которые делает ученик, прежде чем объяснять ему что-то более сложное.

Она аккуратно вешает мантию на ограждение, волочит за собой метлу на самый центр площадки, ежесекундно отбрасывая с лица задуваемые ветром волосы, поднимает её в воздух (та, как всегда, неуклюже повисает под большим углом) и кое-как вскарабкивается на неё, выставляя перед собой свои голые худые коленки.

Казалось, ей будет легче проделывать всё это на глазах одного Гарри, но, к большому своему неудобству, она вдруг понимает, что это совсем не так. На уроках на её потуги мало кто смотрит, все заняты своими успехами или неудачами, учитель тоже не может следить всё время только за ней одной. Сейчас же каждое её действие внимательно рассматривается и оценивается. Ей, привыкшей всегда чувствовать себя уверенно перед экзаменаторами, приходится тяжело. Она ощущает себя в шкуре Невилла на уроках зельеварения. И хотя Гарри — далеко не Снейп, в каком-то смысле, это ещё хуже, потому что демонстрировать свою беспомощность перед ним в три раза неприятней.

Толстое древко ходит и подрагивает в её крохотных ладонях. Можно было бы предположить, что проблемы в её физической слабости, но нет, девочки-первокурсницы прекрасно справляются с тем же самым «Чистомётом», а Джинни Уизли так вообще носится на метле, как приклеенная, хотя тоже далеко не силачка.

«Да можешь ты висеть ровно, в конце концов?!» — ругается Гермиона в сердцах, хотя ни эта ругань, ни её судорожные попытки удержать древко на одной линии, как всегда ни к чему не приводят.

Он сказал, ей надо сделать круг? Что ж, это она может, она уже это делала много раз, надо просто слегка успокоиться и повторить. Она трогается с места, и в первый момент так вихляет в сторону древком, что едва не врезается в ограждение. Она медленно отворачивает, снизив скорость до самого минимума, потом всё-таки вписывается в круг и летит еле-еле на высоте примерно двух футов над землёй, разом вспотевшая, с выпученными глазами, вцепившаяся пальцами в дерево, что было сил.

— Достаточно! — она слышит его голос, но так сосредоточена на том, чтобы не нырнуть концом метлы в землю, что не может остановиться.

— Стоп, стоп, стоп! — он спрыгивает с трибуны вниз, догоняет её и ловит, одной рукой за талию, другой хватает древко метлы, разворачивая их вокруг себя и останавливая. Она встаёт на ноги и вытирает пот со лба.

— Вот видишь! — восклицает она, как будто это он виноват в её неумении.

— Вижу, вижу, — он забирает метлу и указывает на неё пальцем. — Гермиона, это — инструмент.

— Я и так знаю, что…

— Подожди! Представь, что ты держишь в руке перо. Тебя же когда-то учили писать? Сначала кажется, что у тебя в руке что-то живое и непослушное, которое надо укрощать, потом ты просто берёшь и пишешь. Так и здесь. Не надо думать о метле. Понимаешь?

— Ну, не то, чтобы я о ней думаю…

— Нет, ты именно думаешь! Ты думаешь, как с ней справиться. А надо просто её использовать. Думай о том, что ты хочешь сделать, так же, как когда ты пишешь о чём-то, ты думаешь, что хочешь написать, а не как ты будешь это всё выводить пером по бумаге.

— Но у меня не получается! Она не слушается моих команд.

— Нет, это ты меня не слушаешь. Не надо командовать. Надо просто делать то, что ты хочешь сделать. Давай, попробуй ещё раз. Сядь на метлу.

— Хорошо, только… отойди немного. А то я тебя задену.

Она снова подвешивает метлу, пытаясь, как он и говорил, просто представить, что ей нужна висящая метла. Но ловит себя на том, что всё равно командует. Она тяжело вздыхает и усаживается верхом, ухватившись за древко почти у самых ног. Метла дрожит и дёргается.

— Во-первых, руки дальше вперед… — он пытается передвинуть её руки, но она просто боится их отпустить, боится, что непослушное изделие вырвется и умчится из-под неё куда-нибудь. Тогда он хватает висящее древко, и метла немедленно перестаёт трястись, а повисает ровно и спокойно.

— Как?.. Как у тебя получается?! — выкрикивает она с досадой.

— Сдвинь руки, — он указывает ей куда, потом отпускает метлу. Какое-то время та остаётся висеть ровно, потом снова начинает подрагивать.

— Она слушается тебя!

— Да нет же! — восклицает он и невольно улыбается, глядя на её возмущённую физиономию. — Это просто кусок дерева.

— Хорошо, хорошо, — она пытается успокоиться, — я поняла, дело во мне. Так? Тогда я ещё попробую.

— Сделай ещё круг. Или два.

Она кивает и трогается с места. Разумеется, получается ровно так же, как и в первый раз. Она вся сосредоточенна на том, чтобы вовремя развернуть непослушную метлу, которая всё время норовит уйти совсем в другую сторону.

— Так! — он снова останавливает её и снова ловит тем же способом. — Ты не можешь расслабиться. Если бы ты сейчас видела себя со стороны — это же кошмар какой-то!

— В каком смысле — кошмар? — спрашивает она возмущённо, откидывая волосы.

— Ты ни о чём другом не думаешь, кроме метлы. Смотри, — он делает жест ладонями вперёд, — представь, что никакой метлы вообще нет. Что это просто ручка, за которую ты держишься.

Он подскакивает к ограждению и несколько раз стукает по нему кулаком.

— Гарри, но она ведь не стоит на месте. Она дёргается.

— Ты слишком на неё давишь. Слишком напряжена. И дёргаешься от напряжения. Расслабься.

— Легко сказать, — бормочет она, снова забираясь на метлу.

Из попыток «расслабиться» не выходит ровным счётом ничего.

— Хорошо, — он подходит к ней после очередной неудачной попытки, — сделаем по-другому. Двигайся.

Он легонько подталкивает её вперёд, и она послушно двигается, пока он удерживает метлу ровно, потом он усаживается за её спиной, его руки обнимают её и хватаются за древко перед ней, между её ногами. Она буквально прижата к нему, и чувствует его дыхание прямо на затылке и частично правым ухом. Она хочет отодвинуться чуть вперёд, но он не пускает.

— Нет, Гермиона, так мы потеряем устойчивость. Вся тяжесть должна приходиться на одну точку.

— Угу, — кивает она, но чувствует себя слегка смущённой.

«Это же всего лишь Гарри!» Она выговаривает себе за это неуместное смущение, кидая упрёк, что ему сейчас и в голову не приходит думать, ни о чём… таком.

Впрочем, её короткая перепалка с собой прерывается его командой.

— Вперёд!

Сейчас, когда его руки удерживают метлу в идеально ровном состоянии, ей намного проще заставлять её делать манёвры. Или, как он говорит: просто держаться за ручку. Она делает круг, другой, третий и понимает, что в таком положении, с ним вместе, она способна лететь без особых проблем.

— Давай развернёмся, — говорит он ей прямо в ухо. Она кивает головой, тогда он добавляет, — возьми чуть выше.

Она поднимается фута на три-четыре, но он говорит «ещё», и она забирается ещё чуть выше.

— Теперь просто ничего не делай.

Она не успевает даже кивнуть, как метла плавно, но быстро увеличивает скорость раза в два, несясь по прямому участку стадиона, и у самых ограждений вдруг делает резкий поворот влево и назад, так, что они буквально переваливаются в воздухе через своё левое плечо и летят обратно. Она взвизгивает и переводит дух.

— Теперь ты, — говорит он, как ни в чём не бывало.

— Так же?! Ты с ума сошёл!

— Нет, не так же, — он смеётся, — просто лети дальше сама, как можешь.

Она и правда чувствует, что он отпустил управление, и начинает потихоньку осваиваться на новой для себя высоте. Раз не надо бороться с непослушной метлой, можно попробовать повернуть влево, вправо, приподняться вверх, спуститься, как по воздушной горке, чуть-чуть увеличить скорость, полетев прямо. Кажется, она впервые начинает получать удовольствие от полёта.

— Ну, как? — спрашивает он.

— Вроде нормально.

— Теперь попробуй сама.

— В каком смысле «сама»… — начинает она, но он уже отпускает древко и кладёт ладони на её живот.

Она только резко хватает полную грудь воздуха открытым ртом, не зная, какая из ситуаций заставляет так захватить дух — его неожиданное объятие или понимание, что они движутся сейчас на угрожающей высоте прямо над трибунами, а страхующая метлу хватка пропала.

Она ахает, распахнув ресницы, и тут же их резко бросает влево, потом вправо, она уже ничем не управляет, просто судорожным усилием держится за древко, лишь бы не оторваться, потому что метлу начинает водить из стороны в сторону, вокруг быстро мелькает цветастое оформление трибун, ей кажется, что катастрофа неминуема, что они уже летят неизвестно куда, что уже через мгновение последует страшный удар,.. когда его руки крепко хватают метлу, и вот уже они снова спокойно летят по прямой на той же самой высоте.

— Гарри! — кричит она, наполненным возмущения голосом, в котором ещё чувствуются истерические нотки. — Не делай так больше! Мы чуть не разбились!

— Всё, всё, всё, — шепчет он ей в самое ухо, — всё в порядке. Извини, я не рассчитал, подумал, что ты уже готова.

— Опусти нас на землю. Немедленно!

— Нет, Гермиона, ни в коем случае. Если сейчас поддашься своему страху, больше на метлу вообще не сядешь.

— Тогда… тогда просто не делай так больше!

— Я буду осторожен.

Она пытается восстановить присутствие духа, сдувает свалившиеся на лицо волосы, и покрепче берётся за древко. Что это она действительно так распаниковалась? В конце концов, она же не одна на метле! Если что, Гарри её всегда подстрахует. Он же такой умелый летун. Она всей спиной чувствует его тело, невольно внушающее уверенность, потом вспоминает его ладони на своём животе, отчего-то вспыхивает и делает автоматическое движение бёдрами, поудобнее устраиваясь верхом.

Теперь, когда его руки снова надёжно держат древко, она вновь летит спокойно, делает несколько поворотов и манёвров.

— Хорошо, — говорит он, — давай, я снова попробую отпустить руки. Не бойся, теперь постепенно.

— Гарри… — начинает она жалобно, подняв брови, но он отпускает только одну руку, а другой обнимает её за пояс.

Сердце ёкает всего на секунду, ведь она чувствует, что ничего не меняется. И одной его руки достаточно, чтобы метла совсем не дергалась. Тем более, когда он так крепко прижимает её к себе…

«Ох ты ж господи ты боже мой!» Она едва не закатывает глаза от внутреннего восклицания. Ну о чём она вообще думает!

Она сосредотачивается и снова отрабатывает самые простые передвижения и манёвры.

— Теперь вторую, — говорит он медленно.

— Нет, нет, нет, нет! — она втягивает воздух от страха, но он уже снимает ладонь с метлы. Какое-то время держит её над древком, как бы показывая ей, что он всё контролирует, и в эти секунды она ещё управляет спокойно. Но стоит ему только переместить ладонь ей на грудь, как метла дёргается, их заваливает на бок, и он едва успевает схватиться за древко вновь, в последний момент чуть-чуть не утащив её за собой, вниз. Только её мёртвая хватка до смерти перепуганного человека спасает обоих от падения.

— Чёрт! — восклицает он с досадой. — Ничего не получается.

— Может, хватит на сегодня? — предлагает она робко, едва переводя дух от только что схлынувшего страха.

— Отступать нельзя, — отрезает он, и хотя она не видит его лицо, ей сейчас живо представляется его непоколебимый вид.

— Ты же видишь — у меня ничего не выходит.

— Попробуем по-другому. Вот так.

Он накрывает её ладони своими, почти полностью скрывая их под собой, тонкие пальчики едва выглядывают между его мальчишескими пальцами, тут и там покрытыми ссадинами и порезами. Её собственные ладони немедленно начинают потеть, когда чувствуют, насколько бережно, но одновременно крепко он обхватывает их.

Теперь он не держит древко, он держит только её руки, но ей всё так же спокойно на метле. Нет, кажется, ей даже ещё спокойней, в грудь отчего-то заползает струйка приятной беспечности. Хочется радостно вздохнуть и потеряно улыбнуться.

Она словно бы опирается на эту возникшую у неё дополнительную порцию уверенности, и летит. Летит вперёд, всё быстрее, быстрее, делает поворот, вправо, влево, направляет метлу вниз, ещё увеличивая скорость, проносится над самыми трибунами, вновь забирается выше и мучительное напряжение наконец-то потихоньку отпускает её.

— Теперь давай я, — хмыкает Гарри ей в ухо, и она замирает.

Он не убирает рук, они всё так же продолжают держать её руки, но он начинает управлять прямо так. Как будто делает это сквозь них. Она вспоминает его слова о том, что метла вовсе не главное, но это только в голове, а её тело наполняется восторгом, словно какая-то странная сила проходит через её руки, словно бы от его ладоней исходит не просто обычное тепло, но то самое волшебство, с помощью которого он управляет полётом.

Он поднимает метлу в широкий штопор, взмывая над площадкой вверх, вверх, в самое небо, отчего ей кажется, что она видит до самого далёкого горизонта, за лесом, за грядой гор, весь распахнувшийся пейзаж. И ей не страшно, ни капельки не страшно на такой высоте. Потом он сваливает их вниз и мчит хитрым воздушным серпантином, нарезая круги и делая неожиданные повороты, заставляя её сердце бешено скакать вверх-вниз в её груди, а её саму беззастенчиво визжать и заливаться смехом от захватывающих перепадов эмоций. Он замедляет движение, поднимает древко вверх под небольшим углом, сдвигая её руки вниз, и практически останавливается на месте. А потом начинает закручивать хвостом метлы в воздухе плавные обороты, и это так неуловимо напоминает вальс, что у неё кружится голова от восторга. Он танцует с ней, танцует на метле, ведёт их обоих по небу в меняющемся ритме, и она не может поверить, что такие штуки вообще возможно проделать, но для него, кажется, нет ничего невозможного, когда дело касается полётов. После нескольких десятков па он снова наклоняет их вниз и словно отпускает метлу в свободное падение под острым углом, но через секунду снова подхватывает и выравнивает, потом снова отпускает и снова выравнивает, и это похоже на то, как лист срывается с ветки и планирует вниз, неожиданно проваливаясь, а потом опять зависая в воздухе. Наконец, когда земля уже совсем близко, он разворачивает древко практически вертикально вверх, и начинает медленный подъём, отчего она тут же соскальзывает под собственным весом вниз, и уже практически лежит на нём, затылок падает на его плечо, и она чувствует своей щекой его щёку. Они поднимаются с медленным вращением, поднимаются, глядя вверх, и в этот момент с ней что-то происходит.

Она смотрит в серое небо, которое всё приближается, но всегда остаётся бесконечно далеко, полной грудью вдыхает прозрачный осенний воздух и понимает, что вот сейчас, в эти самые секунды, она счастлива. Она не знает, откуда у неё такая уверенность, что это именно то самое состояние, но что-то подсказывает ей, чтобы она непременно запомнила его, что этот момент потом много раз будет всплывать в её памяти, как один из редких моментов, когда всё вокруг сходится таким образом, что не нужно больше ничего, кроме этого места, этого времени и, возможно, этого человека.

Небо, воздух, его руки, уверенно поднимающие их обоих вверх…

Конечно, такое состояние не может длиться долго, и через несколько секунд она уже просто смотрит на всё своим обычным взглядом, а он кладёт метлу в горизонтальную плоскость, и небо перед глазами сменяется на обычный пейзаж, который каждый день можно видеть из окна башни, но ей ужасно хочется сейчас поблагодарить его за то, что он подарил ей эти секунды счастья.

Она оборачивается вправо и вверх, чтобы не перекрикивать ветер, но движение выходит слишком резким, и она попадает щекой прямо в его губы.

— Ой! — говорит он, отстраняясь. — Извини.

Она хихикает и никак не может остановиться. Всё получается даже лучше, чем она хотела.

— Эй, Гермиона, — говорит он с преувеличенной строгостью, — я вижу, ты уже вполне расслабилась для того, чтобы сделать что-то самостоятельно.

Душа тут же уходит в пятки от страха, что он сейчас вновь отпустит её, ведь они на очень большой высоте, но он просто сдвигает свои ладони вверх, хватаясь за её руки чуть ниже локтей. Она понимает его замысел. Из такого положения он вроде бы никак не может удерживать метлу, но она уже привыкла к его рукам, и ей должно казаться, что ничего и не изменилось.

Теперь ей легко. Он заставил её почувствовать, что такое свободный полёт, свободное, беспрепятственное управление своими желаниями в воздухе, и она без всяких проблем проделывает элементарные манёвры даже на такой большой высоте, и один раз умудряется едва не перевернуть их через голову.

— Вот, именно так, Гермиона, здорово! — кричит Гарри. — Продолжай!

И снова решает предоставить ей управление полностью, скользит ладонями по её рукам, плечам, обнимает, и на этот раз попадает прямо на её грудь. Его отставленные большие пальцы настолько беспокоят её сквозь толстую ткань свитера, что она жутко краснеет и даже решается вымолвить:

— Гарри, ты не мог бы…

Но её сдавленный возглас едва слышен в шуме набегающего ветра, она слишком смущается, чтобы повторить, поэтому делает глубокий вдох и сосредотачивается на полёте, убеждая себя, что ему даже в голову не может придти, что она сейчас чувствует. И нечего ему об этом сообщать, пускай уж лучше остаётся в неведении. К счастью, после нескольких её манёвров он перехватывается по-другому, и беспокойство исчезает. Остаётся лишь уже привычное ощущение его надёжных рук, в любую секунду готовых придти на выручку.

Она летает ещё некоторое время, пока он не удостоверяется, что она не имеет больше никаких проблем с управлением. Конечно, ей ещё далеко до уровня умелого летуна, но для первого раза и так прогресс огромный. Теперь ей надо попробовать всё сделать самостоятельно, без всякого его участия.

Они опускаются вниз, Гарри слезает с метлы и отходит чуть в сторону. Он выглядит слегка озадаченным и поминутно потирает лоб. Волосы, конечно, взлохмачены ветром так, словно кто-то намеренно зачесал их наверх, глядя на него, она вспоминает о собственных волосах, достаёт из кармана резинку и начинает собирать их в хвост. И почему она сразу об этом не подумала?

Она возится с непослушной копной некоторое время, прежде чем замечает, что он смотрит на неё. Смотрит пристальным взглядом, не отводя глаза. Она приподнимает брови в немом вопросе, но он не отвечает, так что она только пожимает плечами и завершает возню со своим импровизированным хвостом.

— Ну что, я готова! — сообщает она, а с его лица никак не сходит озадаченное выражение.

Он хмурится, морщит лоб и словно пытается успокоить что-то внутри себя, старательно выдыхая воздух сквозь приоткрытые губы.

— Эй, всё в порядке? — спрашивает она.

— Гермиона… — он прерывается, как будто хотел сказать что-то, но потом передумал, — тебе… мм… не холодно?

Она беспечно крутит головой.

— Нет. Всё в порядке, Гарри. Свитер… он тёплый.

— Правда-правда не холодно?

— Правда, — улыбается она слегка удивлённо. — И вообще, — добавляет она наставительно, — о таких вещах надо сразу думать. А то вспомнил!

— Да, раньше, раньше, — кивает он, озабоченно морща лоб, — и как я раньше…

— Всё, Гарри, я полетела.

— Ага, — кивает он, отходя к ограждениям, всё ещё наполненный какими-то своими размышлениями.

Сейчас ей кажется, что она способна разом оседлать метлу и легко взмыть в воздух. Но, как выясняется, только кажется. Конечно, метла больше не дрожит в её руках и не ходит ходуном. Да и вообще, она больше не задумывается о том, чтобы её укрощать. Но без Гарри за спиной движения медленные и какие-то заторможенные, как будто выполняются после секундной паузы. Всё же и это уже большое достижение. Она теперь может летать и даже вполне сносно. Ещё несколько тренировок, и она, если и не будет способна участвовать в чемпионате по квиддичу, но, во всяком случае, ничем не будет отличаться от прочих других студентов в этой дисциплине, а большего ей и не нужно. Как Гарри она всё равно сможет летать только в одном случае. Вместе с Гарри.

Она невольно улыбается пришедшей в голову мысли и снова вспоминает момент, как они вдвоём поднимались в осеннее небо.

Она сама не замечает, что забралась уже довольно высоко, уже кружит над чашей, а не внутри неё. Ещё пара кругов и можно опускаться вниз. Она поворачивает и… попадает под резкий порыв ветра.

Сперва она болталась где-то там внизу в чаше стадиона, где ветер почти не беспокоил её. Потом сзади неё сидел Гарри, прижимая её к себе и не давая возможности произойти очевидному. Сейчас она одна и полностью во власти воздушной стихии. Её юбка, она…

Ветер врывается прямо туда, прямо внутрь, она умудряется, положив корпус на бок при повороте, каким-то образом подставиться прямиком под порыв. И теперь чёрная ткань взлетает вверх, словно затрепетавший парус, вырывается, доселе зажатая между ногами и древком, и едва не нахлобучивается буквально на голову Гермионе.

Разумеется, ей только кажется, что на голову. На самом деле, ткань всего лишь хлопает перед ней, захлестывает её руки, облепляется вокруг корпуса, но и этого для неё вполне достаточно, чтобы потерять управление, она немедленно взвизгивает и начинает выписывать в воздухе причудливые фигуры.

Руки сразу слабеют, внутри возникает холодная пустота, она чувствует практически нутром высоту под собой, её голые ноги и задница в тонких трусиках покрываются волной мурашек, вокруг мельтешит земля-небо, земля-небо, её бросает из стороны в сторону, горизонт пляшет, пляшет… она цепляется за него, цепляется изо всех сил за эту полоску, напрягает мышцы, выравнивает, выравнивает её, борется с подступающей тошнотой от охватывающего тело ужаса, дышит, тяжело, яростно, напрочь забыв про ветер, про холод, тормозит, тормозит изо всех сил… пока не видит что всё, её усилия увенчались успехом. Никакой тряски и вращения, никаких поворотов. Она не падает, не летит невесть куда, она просто висит на месте, висит под странным углом всё ещё над чашей стадиона, уже довольно невысоко, и облегчение накатывает на неё мощной волной, так что она даже издаёт что-то похожее на длинное мычание, сопровождающее выдох. А потом она вспоминает про задранную юбку. И про то, что Гарри всё это время наблюдал за происходящей сценой. И, между прочим, продолжает наблюдать.

Паника вновь охватывает её, но на этот раз паника совсем иного рода. Она делает судорожные попытки поправить задравшуюся юбку, но стоит ей оторвать одну руку от метлы, как она начинает качаться и переваливаться в воздухе. Её руки мечутся туда-обратно, от древка к юбке, как назло, шерстяная ткань прилипла к свитеру, завернулась, собралась в складки, она барахтается в воздухе, как безумная, сердце ёкает от резких наклонов в разные стороны, она сгорает от стыда, она напугана и жутко, до умопомрачения зла! На себя, на метлу, на ветер, на проклятую юбку, на Гарри, в конце концов.

Наконец, устав от беспорядочных попыток, она ныряет вниз, пытаясь приземлиться на площадку как можно дальше от него, втыкается подошвами в песок, едва не валится на бок и остервенело пинает проклятую метлу ногой. Гарри бежит к ней, бежит через всю площадку, и она только сейчас справляется со своей проблемой, со всех сторон сбрасывая вниз задравшуюся ткань и прикрывая свои белоснежные худые ноги.

Он подоспевает вовремя, ещё секунда, и она уже готова выхватить палочку и сжечь ненавистную метлу так, чтобы даже уголёчка не осталось. У него на лице беспокойство, глаза раскрыты, брови приподняты, он кричит:

— Гермиона, с тобой всё в порядке?!

Она бросается к нему.

— Нет! Не в порядке! Со мной не всё в порядке, ясно тебе! Почему ты не предупредил меня?! Почему ты не предупредил меня, я спрашиваю?!

— Я пытался… — разводит он руками с беспомощным видом.

— Пытался?! Пытался?! — орёт она и в эту секунду вспоминает, что он действительно пытался, в самом начале предлагал переодеться в форму. Просто все эти полёты; она напрочь забыла о его словах, о том, что он хотел, но постеснялся ей как следует объяснить.

Она замолкает и просто тяжело дышит, отходя от своей вспышки. Ей становится невыносимо стыдно, особенно, когда она видит его виноватое лицо. Он же ни о чём таком не думал. Он нёсся к ней, потому что жутко испугался за неё, испугался, когда она беспомощно закувыркалась в воздухе, он думал о её безопасности, в то время как она… Да что она такое о себе вообразила?! Подумаешь, юбка! Тоже мне — Мэрилин Монро! Да ему в такой момент и в голову бы не пришло на неё глазеть. Это же Гарри! Гарри!

Она краснеет, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы разрядить неловкое положение, но он всё ещё думает, что она полна гнева, и прикладывает руки к груди.

— Гермиона, поверь, я бы никогда… Я правда пытался сказать… Я… Ты… — он бормочет совсем как ребёнок, у него просто нет подходящих слов, наконец, он формулирует, — я бы никогда не обидел тебя, Гермиона!

Эта формулировка заставляет её проглотить предательские слёзы. Она подбегает к нему и берёт его за руки.

— Прости, Гарри! Всё в порядке! Слышишь? Всё в порядке. Ну?

Она быстро кивает в подтверждение своих слов, и он через некоторое время начинает кивать ей в ответ, потом на его лице появляется улыбка, и вот уже они оба начинают хихикать, сперва смущённо, едва-едва, потом сильнее и громче, в конце концов, уже смеются во весь голос, хватаясь друг за друга, отходя от противоречивых переживаний.

— Стой тут, Гермиона, — говорит Гарри отсмеявшись, — я сейчас принесу тебе одежду.

— Хватит! — выкрикивает она. — Я уже видеть не могу эту метлу!

— Нет, тебе нужно, — говорит он с нажимом. — После того, как ты чуть не грохнулась, нужно полетать. Иначе опять потеряешь уверенность.

— Ох, ну Гарри! — кривится она.

— Нужно, нужно, не спорь!

— Ну, хорошо, неси.

Оказывается, он может командовать. Да ещё так, что нельзя не подчиниться. Она размышляет о том, что, скорее всего, придёт время, когда он сам станет капитаном и будет набирать команду. А может, и не только капитаном по квиддичу. Вполне возможно, он сможет командовать и чем-то более серьёзным. Она чуть улыбается, когда пытается представить себе его более взрослым, как он отдаёт приказы с важным видом… Из её губ сам собой вырывается смешок. А кем будет она в это время? Она же не позволит ему собой командовать? Или…

— Держи, — он протягивает ей скомканную одежду, на которой сверху водружены жёсткие щитки на локти и колени. Громоздкие перчатки он бросает рядом, видимо, в последний момент решив, что они ей не понадобятся.

Она берёт это всё в руки, аккуратно опускает на песок, поднимает одни штаны и пытается сообразить, как она сможет напялить их на себя. Она держит их в руках перед собой, такие огромные и плотные, рассматривая нашитую между ног широкую кожаную вставку, и поднимает глаза на Гарри.

— Не волнуйся, они подгоняются под любого игрока. Вот тут…

Он берёт их у неё из рук, прикладывает к нижней части её фигуры, и возится с какими-то завязками и застёжками.

— Они под любые ноги сгодятся, — бормочет он себе под нос, — даже под такие длинные и тонкие…

— Аааах! — она вытаращивает глаза. — Аах, ты…

Она хватает с земли жёсткую перчатку и молотит ему по голове. Он бросается бежать, она бежит за ним и пытается попасть ему перчаткой по спине.

— Я убью тебя! Я убью тебя, Гарри Поттер!

Он заливается смехом и уворачивается от её бешеных ударов. Она вытаскивает палочку и отправляет перчатку в полёт, в погоню за ним. Он ловит её в прыжке, валится на песок, она подбегает к нему и усаживается на него верхом, отталкивает его руки и утыкает кончик палочки прямо ему в нос.

— Ты — хам и невоспитанный тип! Сейчас же признай это и извинись за своё поведение!

Он никак не может сдержать смех, его грудь сотрясается от рвущихся из неё взрывов хохота, но он с трудом сжимает челюсти и в результате получается какое-то квохтанье.

— Что… что я такого сказал, Гермиона?!

— Ты знаешь!

— Всего лишь только…

— Молчи! Молчи, или я за себя не отвечаю. Ты будешь извиняться или нет?

— Хорошо! Хор… рошо! — похоже, ему удаётся слегка успокоиться.

Он смотрит на неё на первый взгляд виновато, но в действительности за этим кроется потаённое лукавство.

— Ну?! Скажи мне, что ты больше не будешь… не позволишь себе…

— Они красивые, — роняет он всё с тем же выражением и смотрит на неё как на дракона, которого он дразнит.

— Кто? — не понимает она в первую секунду, но потом до неё доходит, и она начинает молотить кулаками по его груди. Раз, другой, третий, четвёртый.

Под конец она отвешивает ему подзатыльник и слезает с него, бросая напоследок убийственный взгляд, а потом гордо удаляется с видом человека, выполнившего свой долг. Просто мальчишка! Обычный гадкий мальчишка, как бы там его ни звали!

Она подходит к лежащей форме, подбирает штаны и снова начинает рассматривать все эти странные петли на них.

— Давай я тебе помогу.

— Хватит, ты уже помог! — гневно восклицает она.

— Ты не справишься.

— Не беспокойся, справлюсь! — и добавляет. — Отвернись!

— Но…

— Немедленно! И если решишь подглядывать, получишь по голове чем-нибудь потяжелее, чем перчатки. Я за тобой слежу.

Он виновато пожимает плечами и, перелезая через ограждение, идёт куда-то на трибуну. Она бросает ему вслед сердитый взгляд и начинает напяливать на себя эти странные штаны.

На самом деле, её смущение уже давно всё куда-то ушло, сгорело ещё в тот момент, когда он стоял вот тут перед ней с прижатыми к груди руками. Тогда это было серьёзно, теперь это просто игра, и удивительно, как он точно понял момент, когда это стало игрой. Пошути он так чуть раньше — всё могло бы кончиться куда как более неприятно. Ей льстит, что он так хорошо чувствует изменение её настроения, но что-то тут есть и пугающее. Что именно — она не может разобраться, потому что всё её внимание сейчас занято хитрыми застёжками. Она подумает об этом потом — обязательно подумает, а пока она долго и безуспешно возится, прежде чем улавливает главный принцип, с помощью которого штаны подстраиваются под фигуру, умудряется даже поранить пальцы об острый край застёжки. Разумеется, она тут же забыла о своём обещании следить за Гарри, она всецело занята обмундированием, поэтому, когда он вновь подходит к ней, она глядит на него так, как будто только что вспомнила, что он ещё здесь.

— Вот, — он протягивает ей свой «Нимбус».

Она склоняет голову на плечо с усмешкой.

— С чего это вдруг? Снова подлизываешься?

— Гермиона, я тебе ещё в прошлый раз говорил — я не подлизываюсь. Просто доверяю.

Он осторожно убирает с её лица выбившийся из-под резинки локон.

— Доверяешь, значит? Вот так сразу?

— Почему сразу? — удивляется он и всучивает ей в руки древко. — Держи-ка.

Потом опускается на корточки и начинает переворачивать неправильно закреплённые ею наколенники.

— Ты же уже можешь летать. И даже справилась с опасной ситуацией. Сама. Почему я должен тебе не доверять?

— Ну да, — кивает она, признавая правоту его слов. — Послушай-ка… — у неё неожиданно появляется вопрос, о котором она раньше не задумывалась.

— Да? — он поднимает голову, принимаясь за другой её наколенник.

— Ты говорил, что метла — всего лишь инструмент, а летаем мы сами. Так?

— Ага.

— Тогда не всё ли равно, на какой метле летать? В чём разница между твоим «Нимбусом» и обычными мётлами?

— Ну, как это в чём? — он поднимается и разводит ладонями. — Вот, помнишь, я тебе говорил о перьях? Для того, кто не умеет писать, все перья одинаковы. Какая ему разница, хорошее перо или плохое? Но вот для тебя, например, это же имеет значение. Хоть ты и не задумываешься, когда пишешь, но тебе же не всё равно — хорошее это перо, которое выводит тонкую, ровную линию или дрянное, которое царапает пергамент и ставит кляксы. С мётлами та же история. Пока ты не умела нормально летать, для тебя все метлы были одинаковы. Но как только стало получаться — разница тут же появится, вот увидишь.

— Ну, так уж и стало, — говорит она слегка смущённо. — А вообще, Гарри, ты хорошо объясняешь. Понятно. Молодец.

Он расплывается в довольной улыбке и тут же возвращает ей комплимент.

— Я у тебя научился, между прочим. Да, да, не скромничай, Гермиона, вот просто спасибо тебе за всю твою помощь. Без тебя я бы и половины не выучил из того, что знаю.

Она чувствует, что уже начинает краснеть от таких похвал, признавая внутри себя, что вот это именно то, что ей так хочется услышать в благодарность за свои усилия от двух этих оболтусов.

— И я знаешь, о чём ещё думал, Гермиона?

Она вопросительно смотрит на него и никак не может сдержать улыбки. Он глядит куда-то поверх трибун.

— Я думал о том, что дальше. Ну, вот как оно дальше всё будет происходить.

— Дальше надо учиться ещё лучше, чем сейчас. Я, конечно, буду помогать, но вы и сами…

— Нет, нет, я не про учёбу. Не про Хогвартс совсем. Тут-то всё понятно. Дальше, в смысле — вообще. Про жизнь.

— Про жизнь? — она бросает на него недоумённо-ироничный взгляд.

— Ну да. Что будет потом. Вот мы закончим учёбу, я же не буду жить у Дурслей, правильно? И ты тоже… наверное, переедешь куда-то. Мы, наверное, устроимся на какую-нибудь работу, так?

— Так, а что здесь…

— Вот! А я этого не хочу!

— То есть?! — она широко раскрывает глаза.

— Нет, я, конечно, хочу где-то работать, где-то в интересном месте, и от Дурслей уехать тоже, конечно, хочу. Но я не хочу, чтобы всё кончалось. У НАС всё кончалось! Чтобы, когда школа кончится, мы бы разошлись, и на этом всё.

Он переводит на неё глаза и буквально впивается взглядом, так что ей становится слегка не по себе.

— Ну, конечно, Гарри! — она взмахивает руками. — Мы же друзья! Конечно, ничего не кончится. Мы будем встречаться. Как… как я смогу вас оставить? Тебя, Рона? Вы же мои друзья!

Его лицо отчего-то кривится. Она не понимает — от чего, ведь она всё, вроде бы, сказала правильно, именно то, что он от неё и ждал, то, что он должен был бы от неё ждать, но, вместе с этим, каким-то нутром чувствует, что в действительности, он ждал чего-то другого. Его губы сжимаются в линию, брови досадливо морщатся, между ними залегает складка, он как будто борется с тем, чтобы броситься что-то ей объяснять, но в последний момент решает, что не стоит. Так что он просто засовывает руки в карманы и идёт к ограждению, как бы давая понять ей, что пора продолжить занятие.

Она бросает взгляд на часы — и правда, пора. Скоро подойдёт к концу время, которое она выделила сама себе на обучение полётам, ей надо просто удачно завершить то, что так хорошо началось, и возвращаться назад, к своим привычным прерванным занятиям.

Она садится на метлу, теперь уже намного уверенней, чем раньше, и взлетает, неожиданно понимая на собственном опыте, что Гарри имел в виду, когда рассуждал о качестве инструментов. То ощущение заторможенности, которое она испытывала на старой метле, исчезло напрочь. Эта выполняет все команды так, словно является одним целым с её — Гермионы — телом. Все движения становятся гораздо резче, но и гораздо опасней. Входы в поворот, разгон и торможение, набор высоты — всё происходит тут же и так быстро, что ни на секунду нельзя терять концентрацию. Она хмурит брови и старается выкинуть из головы все посторонние мысли. Полёт на такой модели — уже действительно никакие не шутки, одно неверное движение, и можно легко перевернуться в воздухе или, разом потеряв высоту, впечататься со всего размаху в трибуны.

Но она не ударит в грязь лицом. Раз уж Гарри сказал, что ей доверяет, значит, она и вправду может, она справится. Она с улыбкой вспоминает, что ещё совсем недавно, в самом начале занятия, не могла как следует удержать метлу на ровной линии. Сейчас она с лёгкостью кружит над полем, выполняет простые манёвры, стараясь не увлекаться, потому что «Нимбус» словно бы так и соблазняет её увеличить скорость. Но она благоразумная девушка, лихачество не входит в её натуру. Ещё пять минут усердных поворотов и подъёмов, и она видит, как он машет ей снизу, скрещивая руки. На сегодня урок окончен.

— Ну, так значит, что — я теперь могу летать? — спрашивает она с сияющей физиономией, когда её башмаки утыкаются в песок рядом с фигурой её сегодняшнего наставника.

Он чешет в затылке со смущённой улыбкой.

— Я бы так не сказал.

— То есть как?! — возмущается она, вручая ему метлу.

— Ты можешь держаться в воздухе, Гермиона, — он закидывает метлу на плечо и направляется в сторону раздевалки.

— Как, но ведь… эй, погоди! — она бежит за ним, но злополучные штаны теперь только мешают, и получается какое-то нелепое семенение. — Я же могу поворачивать и подниматься высоко. Ты же сказал, что надо просто пожелать сделать и всё.

Он оборачивается, видит её усилия и кричит:

— Запрыгивай!

Она забирается ему на спину, схватив за шею, и он тащит её до раздевалки, её и метлу, и умудряется отвечать на её вопросы.

— Летать, Гермиона, это не думать о том, как и что ты делаешь. А ты пока что освоила только умение не думать о метле. Тебе надо ещё много тренироваться.

— Но я не собираюсь становиться мастером полётов.

— Мастером ты и не станешь.

— Почему ещё?! — возмущённо восклицает она, и у неё внутри немедленно загорается привычный огонёк азарта доказать всем, что она лучшая.

— Потому что ты боишься высоты.

— Я?! Боюсь высоты?! Да я…

— Не кричи мне на ухо, пожалуйста. Я же вижу, что боишься.

— Как ты видишь? Ничего ты не видишь!

— Пока я летал с тобой, я видел. Чувствовал.

— Как?!

Он ссаживает её на пол и смотрит на неё мягко и с иронией.

— Телом. Этого не объяснишь. Просто поверь.

Она смотрит на него исподлобья, пытаясь понять, всерьёз он или просто пытается её поддеть. Это трудно, почти невозможно сейчас сделать. Она швыряет на скамью сорванные с рук налокотники.

— Ну и ладно!

— Душ вон там, — сообщает он, указывая пальцем, хотя она и так знает, как-то раз уже заходила сюда.

Ей отчего-то не хочется идти в этот душ, он ей кажется каким-то слишком уж примитивно сооружённым, чуть ли не дачной самоделкой, дощатым и хлипким. Но она идёт, не желая показать себя привередой перед Гарри. Забирается в кабинку, и он буквально через пару секунд заходит в соседнюю.

Она окидывает скептическим взглядом узкое пространство и отчего-то даже прикладывает палец к одной из стенок, как будто ждёт, что он продавит тонкую стенку насквозь. Ей неуютно здесь, неуютно и отчего-то стеснительно, как будто сама ненадёжность конструкции каким-то образом может выставить её напоказ. Но долго раздумывать некогда, она деловито начинает снимать одежду, в этот момент вспомнив о ранке на пальце, которая ноет от прикосновения и делает привычные движения некомфортными.

Когда она раздевается полностью, в соседней кабинке резко включается вода, и она вздрагивает от неожиданности, рефлекторным движением обняв себя за плечи. Стенки и правда такие тонкие, что кажется, будто их и нет вовсе. В ней вспыхивает огонёк раздражения на Гарри за то, что он выбрал именно соседнюю кабинку. Как будто специально, как будто нет других. Но голос разума резонно замечает ей, что, скорее всего, он, как и каждый на его месте, просто зашёл туда, куда привык обычно заходить, и это именно она виновата, что оказалась по соседству. Она снимает с шеи и вешает на крючок цепочку с хроноворотом и поскорее сама включает воду, чтобы заглушить шум, идущий из-за тоненькой стенки.

Сперва она не может понять, как они все умудряются принимать душ здесь, в таких некомфортных условиях, все эти квиддичисты, но потом представляет себе дружную компанию, закончившую тренировку, весёлые выкрики, гвалт, взаимные беззлобные шуточки, наполняющие это помещение вместо тишины, разбавляемой только шумом ветра и поскрипыванием деревянной конструкции, и понимающе улыбается. А сейчас здесь только одна она… и Гарри за стенкой. На миг её воображение привычными штрихами пытается достроить ей то, о чём только что сообщила мысль, но она немедленно словно обрушивает перед глазами прочную стальную задвижку. Еще не хватало!..

Тёплые потоки воды заставляют её тело ощутить приятную истому. Сейчас она понимает, что её мышцы устали. Хотя, на первый взгляд, она не давала им никакой особой работы, видимо, полёты на метле требуют значительного мышечного напряжения, которое, вроде как, сразу и не чувствуешь. Теперь она чувствует, и её охватывает приятная расслабленность. Удовлетворение после физической нагрузки — ей мало знакомо это ощущение. Она привыкла к другим удовольствиям, а те, что дарит спорт, для неё чужды. Сейчас она впитывает их, нежась под струями воды, и мало помалу невольно начинает понимать, что они потихоньку смещаются не совсем туда, куда следует. Она решает, что пора уже сделать что-то с ними, освободиться, намыливает губку, но стоит ей только поднести свои руки к груди, как её пронизывает такая мощная фантазия, что она задыхается и едва не набирает полный рот воды. Она до сих пор не видит Гарри, её мысленная заслонка прочно висит перед глазами, но его руки! То, как он случайно прикасался к ней, когда они летали вместе… эти фрагменты кожи, где лежали его пальцы… они помнят, они посылают такие явственные ощущения, как будто он касается её прямо сейчас… его шёпот на ухо… тепло его щеки на её щеке, случайное прикосновение губ, когда она поворачивается к нему… Это просто невозможно пережить!

«Спокойно, спокойно, спокойно!» Она начинает твердить себе, что это просто гормоны. Да, это вполне естественно в её возрасте, незачем паниковать. Со всеми это происходит. Бла-бла-бла! И она не исключение.

Она переводит дух и пытается дотронуться до себя снова, но тело всё как будто горит огнём. Грудь, ноги, юбка задрана, его глаза смотрят, смотрят на неё… Мерлин! Она слишком расслабилась. Фантазия слишком сильна, она отчаянными движениями закручивает краны и упирается обеими руками в заднюю стенку. Сразу же наваливается стыд. Не за то, что она фантазировала, это естественно, она знает, что это естественно и не корит себя за это. Стыд за то, кто стал объектом. За то, чьи именно руки прикасались к ней, чьи глаза беззастенчиво разглядывали.

«Это же Гарри, Гарри, Гарри!» Она твердит это, сжав зубы, буквально едва не бьётся головой о дерево, словно домовик, наказывающий себя за проступок. Вот так занятия, вот так уроки полёта! Хороша подруга, нечего сказать!

Она мотает головой, разбрызгивая капли по кабинке.

— Эй, Гермиона, ты скоро там? — он как нарочно молотит прямо в дверь.

Она содрогается и берёт полотенце. Правда, сколько можно здесь торчать?

Нет, нет, нет, оно слишком шершавое! Она не может дотрагиваться им сейчас до своей возбуждённой кожи, особенно в некоторых местах! Она швыряет полотенце обратно на крюк, хватает палочку и читает осушающее заклинание, водит палочкой с головы до ног, неуклюже заводит её за спину, пока последние капли, наконец, не исчезают. Волосы, как обычно после мытья, превращаются в огромный одуванчик, с которым попробуй справься. Она судорожно напяливает одежду, кажущуюся сейчас особенно грязной по сравнению с вымытым телом, и выскакивает из кабинки с полным переполохом в голове, однако телесная расслабленность пока так и не отпускает.

Сейчас эта расслабленность переходит в нечто другое, в ощущение какого-то удивительного уюта. Она видит Гарри, который уже собрался, но всё ещё пытается пригладить свою причёску, и на неё накатывает совершенно непривычное для неё в обычных условиях умиление. Она следит за его движениями, и чувствует, как вся буквально растекается внутри лужицей сладкого восторга.

— Ну-ка, — она отстраняет его руки и как следует читает высушивающее заклинание, превращая его волосы из дикорастущих зарослей в длинный стоячий мех какого-нибудь огромного кота. — Есть расчёска?..

Он тянется куда-то, передаёт, поправляет ей воротник, она начинает его причёсывать, он привычно хмурится, произнося односложное проклятие в сторону своей вечной лохматости, она отталкивает его ладонь, пытающуюся пригладить то, что она уже причесала, он смахивает пальцами с её одежды какой-то мусор, нападавший с потолка, она говорит «спасибо» одними губами, продолжая сосредоточенно оглядывать его причёску…

Во всёх этих будничных движениях есть что-то такое... Что-то, для чего и определения-то никакого нет, оно просто ощущается вдруг, и встаёт перед тобой простой и ясной истиной. Какие-то кадры… Какие-то кадры из кино… сериалов… Неважно! Какие-то кадры мелькают перед глазами быстрой, почти моментальной вереницей. Это всё видено, всё так знакомо. Сперва душ, её фантазии, то, как остро они врываются в неё, не ожидавшую такого напора. Потом это. Их жесты, их движения, то как они передают друг другу предметы, поправляют одежду, обмениваются ничего не значащими замечаниями… И при этом будничность, будничность всего этого, словно только сейчас обнаруженная со стороны. Она ведёт себя как… Они ведут себя как…

Мгновенная фраза вспыхивает у неё в голове, загорается ярким транспарантом и тотчас гаснет.

ЭТО НИКАКАЯ НЕ ДРУЖБА!

И всё, словно ничего не остаётся на этом месте, словно этого осознания и не было. Она опускает голову и смотрит на свои руки. Сейчас всё это пройдёт.

Это проходит сразу же, как только они выходят наружу. Ветер неожиданно поражает своей прохладой, щедро бросая в лицо поток ледяного воздуха. Всё как будто пережито и забыто, она снова просто Гермиона Грейнджер, ученица третьего курса, а рядом с ней просто её лучший друг.

Он суёт руки в карманы.

— Пойдём через лес, что ли?

Она соглашается. Чуть-чуть времени у неё ещё есть.

«Через лес» они называют, конечно, не прогулку в самом Запретном лесу, но лишь небольшой крюк через его опушку, это просто веселее и приятней, чем идти прямо по тропе, тем более, с этого маршрута можно легко разглядеть хижину Хагрида и, может даже, увидеть его самого за привычными занятиями.

Они идут молча. Он всё так и не вытащил руки из карманов, и ей это не нравится. Он выглядит в такой позе как какой-нибудь прихвостень Малфоя. Она хочет сделать ему замечание, и… вдруг понимает, что ничего не кончилось. Будничность, они гуляют вместе, «Гарри, вынь руки из карманов». Её рот сам собой захлопывается, она сопит, трёт пальцами кончик носа и морщится от боли. Забытая ранка снова даёт о себе знать, на пальце даже выступает капелька крови. Она с ненавистью смотрит на неё, суёт палец в рот и со страдальческим видом слизывает кровь. Ей сейчас не до этого, не до каких-то там ранок, есть проблемы посерьёзней, что-то происходит, и если она не найдёт способа справиться с этим, последствия могут оказаться ужасными.

Он останавливается.

— Миона, ты же поранилась!

— А, ерунда! — она автоматическим движением потирает руку.

— Нет, не ерунда, дай я посмотрю.

Она не хочет. Не хочет показывать ему, не хочет давать ему свою руку, потому что и так уже слишком. Слишком много всего произошло. И продолжает происходить. Ей кажется, что чем скорее они разбегутся сегодня по своим делам, тем безопасней. И уж хватит на сегодня прикосновений! Но всё-таки протягивает с наполовину безразличным, наполовину опасливым выражением. Проклятая вежливость не даёт ей послать его куда подальше.

Он осторожно принимает её ладонь, обхватывает двумя своими, смотрит на то место, где на коже виднеется небольшой порез. Смотрит, кажется, целую вечность. А потом словно ныряет головой вниз, резко наклоняется, прижимая её руку к своему лицу, к своим губам.

Она делает резкий вдох, приоткрывает губы, распахивает ресницы от неожиданности. Сердце ни с того, ни с сего начинает стучать с бешеной скоростью.

Что-то приближается. Что-то огромное. Оно уже совсем близко, его дыхание уже ощущается затылком, и внутри возникает противная слабость от ожидания страшной катастрофы.

Его плечи содрогаются. Кажется, он готов сейчас заплакать.

— Эй! — произносит она еле слышно. — Эй, что с тобой? Гарри? Что с тобой, Гарри? Га…

Она дотрагивается другой ладонью до его волос. Нет, сперва просто подносит к ним, не решаясь дотронуться. Потом…

Потом она просто видит, как её собственная рука словно сама собой начинает гладить его шевелюру, перебирать волосы, как будто она… как будто они…

Она резко отдёргивает руку. Ей надо бежать! Вот прямо сейчас, пока ещё не поздно. Она пытается высвободить ладонь из его рук, бережно, чтобы его не обидеть, но он сам отпускает её и поднимает голову.

Слёз нет, но он выглядит сейчас как потерявшийся мальчик, внезапно нашедший свою маму.

— Ты!..— произносит он, разглядывая её лицо. — Ты такая красивая, Гермиона!

— Ну вот ещё! — отвечает она, ненатурально усмехаясь. Отвечает автоматически, как будто это обычная беседа, как будто она не понимает, что он хочет сказать совсем другое, что внутри него бродят сейчас тысячи слов, которые он просто не умеет правильно выразить, они все написаны на его лице. Она просто делает вид, что он не сказал ничего особенного, пытается удержаться на этой грани, на которой оба балансируют, и сама знает, что это всего лишь притворство.

— Я не понимаю, почему я не видел этого раньше. Почему мы не видели этого раньше? — говорит он и остаётся стоять с открытым ртом.

— Чего?

— Этого! — он делает руками круговое движение как бы направленное на них обоих. — То, что мы… должны быть вместе. Сейчас и потом. В жизни.

Она инстинктивно дергает шеей отрицающим движением, отпрянув назад, внезапно чувствуя, что упирается спиной в дерево, и смотрит на него пристально, не отводя глаз. Взгляд становится слегка испуганным.

— Гарри… — шепчет она, и слово похоже на обычный выдох.

Он делает шаг и снова сближается с ней вплотную, вроде бы глядя только в глаза, но скользя при этом по всему её лицу.

— Гарри, — повторяет она, чуть приподнимая брови, — мы же друзья.

Конец фразы звучит совсем тихо, но, тем не менее, в нём кроется и толика недоумённого упрёка.

— Конечно, — кивает он, не оставляя сомнений в этой бесспорной истине.

— Это неправильно. Такие вещи…

— Я знаю, — снова кивает он, прерывая готовый сорваться поток её разъяснений, — но ничего не могу с этим поделать.

— Почему? — произносит она уже одними только губами.

— Потому что это правда.

— Что?

— Что я люблю тебя…

Её ресницы немедленно распахиваются, глаза застывают, как у восковой фигуры, губы приоткрываются, она замирает на месте, как будто поражённая обездвиживающим заклинанием, только руки делают рефлекторную попытку взвиться вверх к губам, но так и остаются внизу, в самом начале своего движения. Она резко бледнеет, и сквозь эту бледность на щеках начинают проступать красные пятна. Несколько секунд оба стоят в абсолютной тишине, не меняя позы, как будто время остановилось, как будто эти самые секунды вычеркнуты, выхвачены из их жизни, потом она резко срывается с места, проскальзывая между ним и шершавым стволом, и несётся по широкой поляне с крепко стиснутыми челюстями и слегка ошалевшим взглядом.

Внутри что-то большое. Что-то, словно надутый шар из плотной резины, мешает дышать, мешает думать, делает всё тело лёгким и каким-то слегка не своим, совершающим хаотические движения в попытке избавиться от этого внезапно возникшего чужеродного элемента, незнамо каким образом появившегося и захватившего контроль над всем тем, что с рождения считалось своим. Поэтому она бежит.

В абсолютно пустом пространстве головы блуждает маленькое жёлтое солнце, разбрасывающие вокруг яркое сияние, которое должно сейчас литься из ушей, из глаз, пробиваться из-под сжатых зубов мимо раскрытых губ. Грудь распёрта изнутри, так что кажется, сейчас полопаются рёбра, горло сжато отчаянным спазмом, непонятно, как она умудряется дышать. Глаза почти ничего не видят сквозь жидкие солёные линзы. В ногах… в мышцах на внутренней части бёдер противная сладкая слабость, неизвестно откуда возникшая, мешающая бежать, в любой момент могущая заставить споткнуться о кочку маленькой ступнёй в измазанной землёй простой чёрной туфле без каблука и растянуться со всего размаху посреди высокой травы, и тогда… Тогда он догонит её, и станет ещё хуже. Произойдёт что-то ужасное, что-то, от чего она бежит как безумная. С ней, с ними обоими. Что-то изменится навсегда, страница перевернётся, и возврата к прошлому больше не будет. Хотя её бедное, бешено бьющееся сердечко сквозь застилающую сознание яркую пелену всё настойчивей и настойчивей подсказывает ей, что бежать всё равно уже бесполезно, что этот забег заранее обречён быть проигранным. Даже если её не преследуют. Изменения всё равно уже в ней, внутри, они закрались туда давно, когда она и понятия об этом не имела, и просто ждали подходящего момента. И вот он настал, этот момент, и она застигнута врасплох. Но пока в ней остаётся хоть капля сил, хоть отголосок инстинкта, контролирующего движение слабеющих ног, она бежит.

Она останавливается, только когда понимает, что к тому большому внутри, не имеющему объяснения и описания, чужеродному и пугающему, примешивается что-то вполне знакомое, но не становящееся от этого менее мучительным. Её лёгкие буквально горят. Хотя она рада сейчас и этому, такому привычному, ощущению. Она стоит на вершине крутого пригорка, возвышающегося над озером. Её сумасшедший забег в результате напоминает крутую дугу прямо по опушке леса. Она чувствует, что ноги не в состоянии больше нести её, и усаживается прямо на землю, на край небольшого обрыва, и дышит, тяжело и жадно, хватая воздух частыми вдохами, заканчивающимися слегка истерическими отзвуками из её горла.

Проходит пара минут, прежде чем она слышит сзади его шаги, прежде чем он не настигает её, но осмеливается к ней приблизиться; к этому времени она уже почти совершенно спокойна и внимательным взглядом, слегка нахмурившись, смотрит на очертания ближайших гор. Он садится рядом, сложив ладони в замок у себя на коленях, и тоже обводит взглядом пейзаж, окружающий окрестности замка.

Какое-то время они сидят в полном молчании, потом она тихо, недоумённо произносит, едва приподняв левую бровь:

— Так странно это всё…

Как будто прислушивается к чему-то внутри себя.

Он поворачивает голову в её сторону, не глядя на неё задаёт вопрос и на мгновение как будто замирает в ожидании.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Она несколько раз коротко кивает, продолжая смотреть куда-то в сторону горизонта, и он снова отворачивается от неё, начиная покачивать скрещенными ногами над невысоким обрывом.

— Так странно… — повторяет она, откидывается назад, упираясь растопыренными ладонями в бурую почву, и неосознанно повторяет его движения.