Река (гет)

Я увидел ее очень давно. Еще мальчишкой, когда чудеса действительно существовали.

Беззаботное, светлое детство. Синее небо. Бесконечно огромный мир. Вера, что все будет хорошо.

У нее был длинный чешуйчатый хвост и заостренные зубы, обнажающиеся в нелепой улыбке.

* * *

Я лежу на кровати. Дома темно и тихо. Я ненавижу ночь. Мне тяжело заснуть. Обои на стенах со щелчками отклеиваются. Но я привык к этим звукам.

Мне не страшно.

Не страшно.

Не…

В глубине квартиры раздается неприятный звук.

* * *

Тогда у нее была удивительно прозрачная кожа. Я видел, как по тоненьким венкам бежала голубоватая кровь, пульсировало между ребер чудное, не похожее на человеческое, сердце.

И она позволяла мне на себя смотреть. Белесые большие глаза следили за каждым моим движением. Ее длинные, зеленовато-болотные волосы пахли сыростью, тиной и смертью.

* * *

Моя квартира все больше похожа на погреб. Или на могильный склеп. Зеленоватая плесень ютится по углам. Я ючусь под одеялом, стараясь не думать, не слышать, не существовать.

Где-то в коридоре снова раздается скрип и словно бы тихий всплеск воды.

* * *

Кожа ее мягкая, холодная, влажная. На тонкой, хрупкой шее размыкались красно-синие жабры.

Мелкие, острые зубы легко могли рвать плоть. Цепкие пальцы с прозрачными перепонками смыкались на шее.

Я мог только улыбаться ей.

Ее белые глаза были пустыми.

* * *

Я встаю с кровати. Под ногами чувствую мокрый ковер.

Я пристально вглядываюсь в темное пространство дверного проема. Взглядываюсь до боли в глазах. До ненависти к темноте.

— Что ты хочешь от меня? — шепчу я, и мой голос скрипит, как у столетнего старика. — Что еще ты хочешь отобрать у меня?

Скрип кажется мне почти грустным.

Но потом она смеется. Надломано, больно и остро. Мне тяжело не порезаться об этот смех.

* * *

Ее холодные руки всегда тянули меня ко дну. Она любила меня, поэтому стремилась утопить.

Издержки искренних чувств.

Мои теплые руки были сильней нее и настойчивей. Я так верил, что смогу отогреть ее и сделать нормальной, только бы дали шанс.

Издержки собственнических чувств.

* * *

В моей квартире холодно. От сырости тяжело дышать. Под ногами плёскает вода. В глубине квартиры слышится скрип инвалидного кресла моей возлюбленной.

Я выхожу в коридор, пытаюсь увидеть в темноте отблеск чешуи или металлических колес. И чем больше я смотрю, тем больше коридор становится похож на бесконечную взлетную полосу.

* * *

Я забрал ее у той реки.

Я усадил ее в это кресло.

Я дал ей возможность быть человеком.

Но быть человеком она не хотела. И продолжала меня пожирать.

Из-за нее моя квартира затянулась плесенью и тиной.

Из-за нее я больше не мог спать ночами, вздрагивая от скрипов ржавеющей инвалидной коляски и ее протяжных стонов и песен.

Из-за нее я умирал и усыхал на глазах.

* * *

Я на ощупь продвигаюсь по коридору. Склизкие стены, мокрый пол. Босые ноги режут обломки некогда волшебной серебряной чешуи, ставшей острой и каменной.

Ее кресло стоит в самом конце коридора, рядом с выходом. Мои глаза различают его только на расстоянии вытянутой руки.

Она сидит, опустив голову и занавесив лицо пожухлыми зелеными волосами. С длинного хвоста осыпается чешуя, оставляя неприятные язвы. Бывшая прозрачной, кожа стала плотной, серой, сухой. Тонкие пальцы судорожно обдирают обивку кресла.

Русалочий хвост конвульсивно дергается. Кресло тонко скрипит.

Она поднимает на меня белесые пристальные глаза и улыбается. Губы трескаются, и из них сочится прозрачная, вязкая жидкость.

Русалка протягивает ко мне изящную руку, будто умоляя о жалости. Мое сердце предательски сжимается от боли, и я почти касаюсь ее руки. Но различаю в темноте ее острые когти и свою посеревшую кожу, так похожую на ее.

— Чудовище, — едва различимо произношу я, отдергивая свою руку. — Ты только и ждешь подходящего момента уничтожить меня. Сожрать заживо. Утянуть в свой омут.

Я резко разворачиваюсь и бегу в свою комнату. Скрип ржавой коляски упрямо преследует меня. Я бегу от него, но он везде. Даже внутри моей головы.

Я хочу убежать от темноты, от этого кошмара, но свет включать нельзя — проводку замкнет. Все узнают мой секрет.

Дверь захлопывается. Скрип становится тише. Я пытаюсь перевести дыхание.

Нужно просто дождаться утра.

Потом все будет хорошо.

Все будет хорошо.

Все будет…

Скрип. Ее пальцы царапают дверь.

Я отшатываюсь и отхожу к кровати. Краем глаза улавливаю искаженное отражение в зеркале. Медленно поворачиваю голову и вижу себя. Серая тонкая кожа, натянувшаяся пергаментом на кости. Глаза темные, впалые, полные первобытного ужаса и безумия. Я нервно улыбаюсь. Губы трескаются. Из ранки сочится красная кровь.

Я заторможенно качаю головой. Нет, это не могу быть я. Это все шутки темноты. Я хватаю со стола зажигалку. Только с третьего щелчка появляется оранжевый язычок пламени. Тени причудливо пляшут по моему новому лицу и, словно издеваясь, делают его еще более уродливым.

Во мне вспыхивает ярость. Я бросаю в зеркало зажигалку, но этого мне мало. Я ударяю по нему кулаком. И еще.

И еще.

И еще.

И…

Мне хочется, чтобы зеркало превратилось в пыль.

Ей хочется, чтобы я превратился в ее реку.

Ей хочется, чтобы моя кровь стала такой же холодной.

Ей хочется утянуть меня в омут своими неосторожными руками.

Мне хочется жить как прежде и никогда больше не слышать скрипа инвалидного кресла.

За треском и звоном разбивающегося зеркала я не слышу, как дверь открывается, и коляска подъезжает ко мне. Только когда в поле зрения попадают два больших колеса и русалочий хвост, я замираю. Из рук торчат обломки зеркала. Ими же усыпан пол. Мое отражение множится в сотню раз. От этого некуда бежать.

— Зачем ты это со мной делаешь? — дрожащим голосом спрашиваю я. — Я ведь просто хотел тебя спасти. Спасти.

Она бережно берет мои руки и бесцеремонно выдергивает осколки, бросает их на пол, множа мое уродство.

— Это просто любовь, — говорит она, и белые глаза как никогда человечны. — Я дарю тебе себя. Бери или уходи. Прими или убей. Это был твой выбор. Ты сам себе выбрал смерть и темноту. Но ты можешь стать со мной единой рекой. Только позволь мне тебя утопить.

Острые зубы обнажаются в нелепой улыбке. Я закрываю глаза и кладу голову ей на хвост. В щеку врезаются окаменевшие чешуйки.

Хрупкое речное чудо, которое я привез домой в инвалидном кресле, веря, что люблю ее. Но я просто хотел, чтобы она была рядом, только моим достоянием.

Страшное речное чудовище, о котором слагались легенды многие веки, кои я, к сожалению, узнал слишком поздно. Она согласилась покинуть свой дом из любви к глупому человеку. И эта любовь с каждым днем все больше сжирает меня.

* * *

Это началось очень давно, когда я был еще мальчишкой. И, надеюсь, кончится скоро, когда мы станем единой мертвой рекой.

Издержки любви.