Внутри и снаружи (гет)

В свои восемь он впервые забредает на чердак. Ищет, где спрятаться от отца после очередной проказы, замечает неприметную дверь в конце коридора и юркает туда. Скорпиус доволен собой хотя бы потому, что смог дотянуться до ручки, — пусть кончиками пальцев, встав на носочки, но смог же. Детская всеобъемлющая радость переполняет его целиком, заполняет до краев, но отец все не идет, а просто сидеть и ждать его Скорпиусу скучно.

Он оборачивается и не сдерживает удивленно-восхищенного вопля. Скорпиус и раньше видел, как маги на картинках двигаются, улыбаются и даже разговаривают, но эта женщина завораживает своими очарованием и грацией. Он замирает и смотрит на нее, раскрыв рот, а она наслаждается реакцией, красуется, размахивает пышными юбками. Скорпиус хлопает в ладоши, подпрыгивает на месте и просит: «Еще, еще, еще!», пока разъяренный отец не вытаскивает его оттуда. Он строго-настрого запрещает снова приходить сюда и накладывает мощнейшие запирающие чары, но Скорпиус слышит, как женщина издевается над отцом: «Ты не сможешь мне помешать». Скорпиус дает себе слово узнать, кто она.

Гермиона сидит у кровати и ждет, когда он придет в себя. Снова на дежурстве в Мунго в Рождество — уже который год подряд. Она даже не пытается маскировать мешки под глазами, горестные складки у губ, — как же она устала.

Она поднимает взгляд, замечает, что Скорпиус проснулся, и чуть улыбается:

— Похоже, я от тебя никогда не избавлюсь.

— Ты и сама этого не хочешь, — уверенно заявляет он, но тут же закашливается.

— Да неужели? — Гермиона только ухмыляется, даже не делая попытки облегчить его «мучения».

— Бессердечная! — шутливо восклицает он, но тут опускается на подушки. — Кто кроме меня будет веселить тебя в праздники.

Со стороны это кажется дружеским подтруниванием, но на губах оседает горечь. Каждый год как по часам: у него передозировка чего-нибудь эдаким, у нее сверхурочные, чтобы не чувствовать себя одинокой и ненужной.

— Пятый раз не перебор? — губы все же изгибаются в усмешке. — На ужин бы тогда пригласил.

— Считаешь? — склоняет голову набок Скорпиус и щурится. — Приятно.

Она почти на себе ощущает, как его голова тут же взрывается адской болью, желудок сводит судорогой, руки и ноги вытягиваются по швам, а из горла рвется крик: истошный, разрывающий на части. Он требует одного — убить грязнокровку.

— Ты его не получишь, Грейнджер, — шипит Скорпиус не своим голосом, но с такими знакомыми интонациями. — Не позволю.

— И тебе здравствуй, Беллатрикс. Давно не виделись, — устало и почти обреченно вздыхает Гермиона. — Выпьешь?

Скорпиус отмахивается, но Гермиона к этому готова: обездвиживает тело и осторожно вливает зелье, зажимая пальцами нос, чтоб наверняка. Пара минут — и на нее снова смотрят серые глаз со смесью страха и благодарности.

— Снова?

— Ты же знаешь, как она неадекватно на меня реагирует.

Вместо ответа в тишине палаты раздается смешок, отражается от стен и звучит, звучит, звучит, издеваясь над ними.

— Я честно пытался принимать зелья, но она тут же их сплевывает и заставляет пить антидоты, — оправдывается он. — Я так устал…

Гермиона подается вперед и сжимает его ладонь. Видимо, ее крест — поддерживать околдованные души, показывать им свет. С Гарри хотя бы было понятно: случайность, просчет, неосторожность Волдеморта, а здесь… планомерный захват власти над разумом ополоумевшей теткой.

— Мне придется сказать Драко, — осторожно возвращается она к давнишнему разговору. — Больше некуда откладывать, она все сильнее завладевает твоим разумом.

И Скорпиус кивает. Это говорит Гермионе куда больше любых слов. Он понимает, что сам уже не справится, и сдается на милость. Судорожно сжимает ее пальцы и грустно улыбается:

— Ты ангел, знаешь это?

Она отмахивается, но не в силах сдержать ответную улыбку.

— Это моя работа.

Гермиона видит, как гаснут искры в его глазах, уголки губ опускаются, брови хмурятся. Правильно, мальчик, расстраивайся, злись: чем больнее сейчас, тем проще будет потом. Пока в его голове мадам Лестрейндж, ему и думать-то о Гермионе не стоит, да и незачем. Она колдомедик, поклявшийся спасать жизни, а он пациент, в мозг которого влезла Пожирательница смерти. Больше тридцати лет прошло, а отголоски войны не стихают.

Когда Скорпиусу исполняется девять, женщина появляется на картине в холле. Чуть щурится, но все так же ослепительно улыбается. Крутится вокруг своей оси, показывая платье и себя, и посылает воздушные поцелуи. Скорпиус захлебывается восторгом и не может отвести взгляда: настолько она прекрасна.

— Беллатрикс, — различает он сквозь шорох платьев.

— Вам подходит, — тут же бесхитростно заверяет ее.

Улыбка на мгновение становится похожей на хищный оскал, но Скорпиус уверен: ему кажется. Свет неудачно ложится или он моргает в этот момент.

— Скорпиус, — зовет его бабушка, и Беллатрикс исчезает, подмигнув на прощание, а он все стоит и глазеет на портрет. — Мы тебя заждались, — укоряют его, и он послушно идет в залу, но не думает ни о чем, кроме Беллатрикс.

Этим же вечером Скорпиус перерывает все семейные альбомы, пока не находит ее.

Беллатрикс Лестрейндж, урожденная Блэк.

Он осторожно поглаживает уголок колдографии, где она смеется вместе с бабушкой и озорно подмигивает какому-то темноволосому парню и дедушке. Беллатрикс бросает ему взгляд исподлобья, наклоняется и лепит снежок, который летит прямиком к Скорпиусу.

Он откладывает альбом, улыбается и засыпает, подложив руки под щеку. Не замечает, как она самодовольно ухмыляется с картины на стене.

— И все это время ты знала и ничего не говорила?! Малфой орет, как будто его ритуальным ножом режут на части. И Гермиона вполне бы поняла, если бы из-за сына переживал, но того, похоже, больше факт сокрытия информации беспокоит. И главное кем? Подлой грязнокровкой Грейнджер.

— Не моя вина, что сын тебя не доверяет, — устало отмахивается она.

— Да как ты… как ты…

Похоже, запасы его красноречия иссякают, чему Гермиона несказанно рада. Получасовая истерика Малфоя все-таки утомляет.

— Давай ты письменно изложишь, как именно хотел бы меня убить, а пока поговорим о том, как вылечить Скорпиуса.

— Попытаться вылечить, — слабо возражает он, появившись в дверях, и пытается улыбнуться. Не выходит.

— Я запретила тебе вставать! — она обхватывает его поперек спины, давая возможность опереться. — Не время играть в благородство! — Скорпиус вздыхает и переносит весь вес на нее. — Малфой, помоги.

Драко наконец отмирает и подхватывает сына с другой стороны.

Когда они опускают его на кровать, Скорпиуса уже бьет озноб. Гермиона заботливо укрывает его одеялом, накладывает сканирующие заклинания, поит зельями.

— Он никого так беспрекословно не слушает, — не сдерживается Драко.

— Это нормально, — и после паузы добавляет: — Я его лечащий колдомедик.

— Ты мой ангел-хранитель. — Скорпиус ловит ее руку и целует ладонь.

— Тогда сделай мне одолжение, не провоцируй приступ, — она треплет его по волосам. — Пойдем, Малфой, — зовет спустя пару минут, когда Скорпиус засыпает.

— Ты же можешь ему помочь?

Гермиона усмехается. Горбатого могила исправит. Бравада рассыпается на куски, как только появляется страх. К чему только было устраивать это нелепое представление.

— Попытаюсь. — Не тот случай, когда стоит вселять надежду. Ей бы и самой хотелось поверить, но шансы слишком малы. — Беллактрикс была сильной волшебницей, да и воздействие беспрерывное на протяжении долгого времени. Мне жаль, — обращается к только подошедшей Астории. — Единственное, что могу обещать, — пока он жив, я не перестану пытаться.

Астория судорожно хватается за Драко, они так и застывают в неуклюжих объятиях друг друга. Им нужно время, чтобы осознать, прийти в себя. У Гермионы его нет.

Скорпиус не помнит, когда она впервые с ним заговаривает. То есть сам разговор отпечатывается в памяти до мельчайших деталей, но сколько ему было лет, при каких обстоятельствах — не знает. Наверное, во сне, а может, во время приступа лунатизма. Время от времени домовики Мэнора находили его в кладовках, на чердаке и даже рядом с подземельями: Скорпиус уверенно ходил по коридорам, толкал двери, заглядывал в комнаты, вот только глаза были закрыты, а сам он наутро ничего не помнил. С тех пор Гермиона — его лечащий колдомедик. С тех пор Беллатрикс стала появляться чаще.

— Привет, малыш, — картина появляется из ниоткуда, буквально на глазах вырастает из камня. Скорпиус трет кулаками глаза, но она не исчезает — Беллатрикс только смеется. — Не бойся, это просто меры предосторожности.

— От кого? — мгновенно спрашивает он, едва не подпрыгивая от азарта.

Наконец-то с ним поиграют во что-то новое и интересное, от занудных книжек и домовиков кружится голова, а о чем-то другом ему и подумать не дают — сразу запрещают.

— От твоего отца, конечно. Он всегда был непослушным мальчишкой. — Она подходит ближе к краю, кажется, еще немного — и выйдет из полотна. — Если узнает, что я с тобой играю, — прикладывает палец к губам, — сделает все, чтобы помешать. Ты же ему не скажешь? — Скорпиус мотает головой. — Тогда я буду приходить чаще, — подмигивает, — играть, — вертит в руках палочку, — и рассказывать секреты.

Скорпиус кивает, подается вперед и протягивает руку к портрету. Там, где он касается его кончиками пальцев, искрит магия, покалывает кожу и будто забирается внутрь.

— Но папа хороший, — завороженно глядя на разряды энергии, не возражает — по-детски заступается за отца.

— Конечно, — с готовностью соглашается Беллатрикс, — но ты лучше. Избранный, — усмехается.

Скорпиус не замечает движения палочкой, слышит только неразборчивый шепот, а спустя пару секунд видит в ее руках медальон. Маленький, простой, но очень красивый. Скорпиус тянет к нему руки, естественно, не может взять, но упрямо пытается.

— Тише, малыш, — улыбается она и протягивает медальон ближе. — Запомнил? — Он поспешно кивает. — Найдешь его в Мэноре, забери себе и никому не показывай. Пусть он всегда будет с тобой. — Она дожидается еще одного кивка. — Это будет наша с тобой тайна.

Картина с глухим щелчком исчезает так же неожиданно, как появилась. Скорпиусу даже щипает себя за руку несколько раз — ничего не меняется, но уже в следующую секунду оказывается в своей постели, судорожно сжимая одеяло. Рядом с ножкой кровати лежит тот самый медальон. Он быстро поднимает его и сжимает в руке. От гладкого металла идет тепло, на секунду чудится, что он слышит смех Беллатрикс, но морок быстро рассеивается. Скорпиус кладет его под подушку, не разжимая руки, чтобы утром надеть под одежду и не снимать.

Гермиона закрывает очередную книгу и устало вздыхает. Ни одной надежды на чудо, ни одной лазейки. Конечно, у нее есть одна идея, но это слишком рискованно, и только один человек может помочь в этом. Тот самый, что спит в палате, закутанный в сотню одеял, под неусыпным надсмотром сиделок-домовиков.

Она приоткрывает дверь палаты и смотрит на него. Совсем юный, не знающий жизни, но такой сильный: выдержать Беллатрикс не каждому дано, да еще и в своей голове. Гермиона горько усмехается.

— Скорпиус привязался к вам.

Она вздрагивает от неожиданности, даже шепот кажется криком в тишине Мунго.

— Не знала, что вы здесь, — говорит, будто не услышала слов Астории.

— Где же мне еще быть, когда сын умирает.

Гермиона так и не научилась общаться с родственниками. С пациентами проще, ты просто делаешь свою работу, не вдаваясь в детали. Гермиона не любит успокаивать и давать ложные надежды: она колдомедик, а не Мерлин.

— Он сильный мальчик, — большего она не может сказать. Гермиона и так уже обещала больше, чем когда-либо.

— Он устал, — вздыхает Астория. — Сегодня просил бумагу, чтобы… — голос дрожит, она всхлипывает, практически давится рыданиями, и Гермиона в порыве жалости обнимает ее за плечи, а та только этого и ждет, утыкается в грудь и больше не сдерживается.

За время работы Гермиона видела сотни безутешных матерей, но ни одну из них не утешала. Она снова смотрит на Скорпиуса, отказывается думать, что нет шансов его спасти. Он ведь ни в чем не виноват, мальчик, оказавшийся не в то время и не в том месте. Взгляд цепляется за блокнот, лежащий на тумбочке.

— Так зачем ему нужен был блокнот? — Гермиона отстраняет Асторию и основательно ее встряхивает, чтобы быстрее пришла в себя.

— Я… я…

— Грейнджер, не тряси мою жену. — Драко тоже выглядит усталым, но куда лучше жены. — Дневник он решил писать... — запинается, взглянув на жену, — сказал, чувствует, что осталось недолго.

Не в то время не в том месте.

— Ну конечно, дневник! — хлопает себя по лбу она. Почти подбегает к Скорпиусу, хватает блокнот и раскрывает его. — Умница, — улыбается почти счастливо. — С Люциусом могу поговорить?

Драко удивленно кивает, Астория даже перестает плакать, но Гермиона уже не думает о них. И как она могла забыть о Люциусе, если в первую очередь должна была вспомнить, впрочем, сейчас нет времени заниматься самоедством.

— Малфой Мэнор, — без запинки произносит она, бросая летучий порох под ноги.

Гермиона давно победила своих демонов и обязана помочь Скорпиусу. Он не виноват, что у Беллактрикс с ней старые счеты, весьма мелочные, стоит сказать. Гермиона хмыкает, когда видит вытянувшееся лицо Люциуса, и уверенно выходит из камина.

— Добрый вечер. Надеюсь, не против поделиться знаниями о крестражах? — Она и сама понимает, насколько ядовито это звучит. — Почему-то я уверена, что вы знаете о них куда больше, чем может показаться.

Гермиона понимает, что свалилась как снег на голову, но на любезности времени нет. Они оба это понимают, и оба знают, зачем она здесь.

— Если бы речь шла не о моем внуке…

— Меня бы здесь не было, — обрывает его Гермиона и протягивает дневник: — Взгляните. Это сегодня написал Скорпиус. Конечно, я могу ошибаться, но, по-моему, это шифр.

— И с чего вы взяли, что я знаю к нему ключ? — Он не пытается увиливать, но и совсем не ерничать не может. Потирает лоб, разглядывая символы.

— Потому что это вы подложили в книги Джинни дневник Риддла.

Люциус вскидывает брови и переводит взгляд на Гермиону:

— Не сомневаюсь, что даже на смертном одре мне не дадут забыть этого.

— Помогите своему внуку — все, о чем я прошу, — пожимает плечами Гермиона. Вступать в бессмысленные перепалки ей совсем не хочется, да и ни к чему. Чем им мериться сейчас, когда война давно позади, а за плечами целая жизнь после.

— Оставьте его мне, завтра утром поделюсь своими выводами.

Гермиона кивает и идет к камину. Говорить о чем-то еще излишне. Они — люди дела, переливать из пустого в порожнее, не обладая полнотой информации, глупо и не свойственно обоим. «Завтра, — думает она. — Все будет завтра».

Прежде чем скрыться в каминной сети, она ловит задумчивый взгляд Люциуса и возникшего перед ним домовика. Что ж, эта ночь будет трудной и для нее: Гермионе придется взвесить все «за» и «против», чтобы решить, готова ли она пойти ва-банк: спасти или убить Скорпиуса — другого варианта не будет, если она рискнет.

Он в последний раз оглядывает свою комнату: завтра «Хогвартс-экспресс» увезет его далеко отсюда. Скорпиус инстинктивно стискивает медальон в кармане. Там Беллатрикс не будет.

— Не будет, — повторяет одними губами.

— Конечно, буду.

Он вздрагивает и резко оборачивается, но в комнате никого нет.

— Как это возможно? — крутится на месте, но ни картин, ни зеркал, в которые она обычно приходит. Даже призрачной дымки нет, если бы вдруг фантом…

— Все может быть, — он слышит усмешку в голове, — в твоей голове. — Неосознанно сжимает рукой медальон, ставший почти талисманом. — Умница.

Он вздрагивает и отшатывается.

— Неужели?..

— Наша связь крепче и глубже, чем кажется.

Скорпиус ощущает пальцами выемку, которой раньше не было, — или он просто не замечал? — и посреди комнату появляется неясный туман. Он клубится, но постепенно в нем вырисовываются очертания Беллатрикс. Она откидывает волосы на спину и улыбается, манит к себе, Скорпиус, как гипнотизированный, тянется, но ладони проходят сквозь Беллатрикс — она смеется.

— Ты будешь со мной, — завороженно смотрит на нее, — ты всегда будешь со мной.

Прозрачные пальцы дотрагиваются до груди, и Скорпиус почти уверен, что чувствует это касание. Иллюзорное, но такое реальное.

— Конечно, — обещает она. — Я тебя не брошу…

Морок разрушает хлопок аппарировавшего в комнату домовика, образ Беллатрикс рассеивается.

— Пора, молодой хозяин, — Динки кланяется до пола. — Вас уже ждут.

Он кивает.

Скорпиус не один, а с Беллатрикс ничего не страшно.

Гермиона засыпает только под утро, так ничего и не решив. За все время работы ей, пожалуй, никогда не было так сложно.

— Личное всегда мешает, — говорит колдомедик Тодеус практикантке Грейнджер в первый ее день в Мунго, и она соглашается.

Со временем срастается с этим правилом, потому что так и вправду проще. Она не имеет права позволять собственным эмоциям заслонять профессиональное чутье, поэтому следует этому правилу беспрекословно. Пока Малфой не приводит к ней на прием своего сына. Смешливого, непосредственного, милого ребенка с проблемами сна. Практически неизученная область медицины как магической, так и маггловской. Все лечение строится на догадках и экспериментальных методах, но, глядя в глаза этого мальчишки, Гермиона не смогла отказать, хоть и ничего не обещала. А сейчас она смотрит, как он спит, и чувствует себя как никогда беспомощной.

Тусклый свет не может скрыть ни болезненную бледность, ни запавшие щеки, ни глубокие круги под глазами. Беллатрикс терзает его изнутри, а Гермиона ничего не может сделать. Только пытаться как можно меньше времени проводить рядом, чтобы не провоцировать приступы, и искать, искать, искать. Она вздыхает и привычным жестом накладывает диагностирующие заклинания. Без изменений: физическое истощение, нестабильный магический фон, стихийные выбросы энергии.

— Начинаю думать, что ты игнорируешь меня, — усмехается Скорпиус.

Она и не заметила, как он проснулся.

— Тебе кажется, — она достает из кармана зелья и протягивает ему. — Я же твой колдомедик.

Он грустно улыбается, быстро выпивает и чуть морщится.

— Гадость.

— Знаю.

Гермиона забирает склянки, но уходить не торопится. Нужно, но хочется еще немного побыть с ним. Совсем чуть-чуть.

«Нельзя привязываться к пациентам, — напоминает себе и сразу признает: — Поздно, эта грань давно пройдена».

— Ты ничего не можешь сделать, — не спрашивает — утверждает он. — Я чувствую, что…

Гермиона накрывает его губы ладонью. Чересчур поспешно, как ей кажется.

— Рано сдаваться.

Он усмехается — она ощущает это под своими пальцами, — а потом берет ее руку в свою и неожиданно крепко сжимает.

— Ты не сможешь помочь, — его голос насквозь пропитан горечью, — потому что всего не знаешь, но даже если расскажу, все равно не получится.

— Скорпиус…

— Посиди со мной.

И Гермиона не спорит. Есть в его взгляде что-то такое, чему она не может сопротивляться. Тоска? Смирение с неизвестностью? Усталость? Мрачная решимость.

Она садится на стул рядом с кроватью, пусть ей и нужно обойти еще несколько пациентов; молчит, пытаясь по выражению его лица понять хоть что-то, но впервые за время их знакомства она не видит ничего. Глаза лихорадочно блестят, а пальцы поглаживают ее ладонь. Гермиона упрямо убеждает себя, что это благодарность пациента.

— Беллатрикс взбесилась, когда я понял, что ты мне нравишься.

Эти слова ставят реальность с ног на голову, и Гермиона принимает решение.

Она не появляется в общей спальне, но Скорпиус слышит ее голос почти постоянно. Ехидные замечания за завтраком, фырканье на занятиях, когда она не согласна с преподавателями, возмущенные цоканья при взгляде на девушек. И если поначалу это и казалось ему странным, то со временем становится второй натурой. Он никогда не чувствует себя одиноким и в любой момент может поговорить с Беллатрикс. Она плюет на правила хорошего тона: не стесняется в выражениях, говорит, что думает, нашептывает делать, что вздумается. Это не чопорные родители с их высокоморальностью, не дедушка с бесконечными беседами о традициях и долге, не бабушка с уроками этикета. Беллатрикс его не сдерживает, наоборот, раскрепощает, и Скорпиусу это нравится. Он носит медальон на шее и не снимает даже в душе, несмотря на двусмысленные комментарии в голове. Если бы только можно было ее воскресить…

— А кто сказал, что нельзя, — озорно подмигивает она и взмахивает нижними юбками.

Сейчас в спальне никого нет, все еще за ужином.

— Как? — он загорается этой идеей.

Если бы Беллатрикс рядом, то было бы еще лучше. Тогда бы все было совсем по-другому: лучше, интереснее, свободнее.

— А если я скажу, что придется убить, пойдешь на это? — прищуривается она, наблюдая, как у Скорпиуса вытягивается лицо и он инстинктивно отшатывается.

— А нужно?— все-таки спрашивает дрожащим голосом.

— Нет, конечно, — но ухмылка остается ехидной, — к тому же ты еще слишком маленький. Даже на девчонок не заглядываешься, — добавляет лукаво.

— Так не на кого смотреть же, пластиковые все и с одинаковыми ужимками, — морщится он и передергивает плечами.

— И мне не нравятся, — хмыкает Беллатрикс.

— И это тоже, — соглашается он.

— Да и зачем они, если есть я, — обольстительно улыбается она, Скорпиус чувствует невесомые прикосновения к коже, каждое проносится электрическим разрядом по телу.

Он будто со стороны — хотя так и есть, это ведь лишь видение — видит, как касается губ Беллатрикс. Пробует их на вкус, втягивает в рот, посасывает. Она чуть стонет, прижимает всем телом к нему. Голова идет кругом от нахлынувших эмоций, его ведет. Хочется больше, ближе, острее. Еще…

Беллатрикс отстраняется, когда ему уже нечем дышать, и облизывает губы. Его.

— Ни одна с тобой не сравнится, — едва слышно выдыхает Скорпиус.

Она довольно улыбается и растворяется в воздухе.

Через пару секунд с ужина возвращается Перкинс.

Она уходит, когда Скорпиус засыпает. Еле разжимает пальцы на своей руке, мельком смотрит на часы: Люциус уже должен прийти. Вряд ли он найдет нечто сверх того, что она и так знает, но все же Гермиона надеется. Она не любит терять пациентов, особенно тех, кто дорог. Этот мальчик и так прошел через многое. Мальчик, который только что признался, что она ему нравится. Гермиона фыркает и толкает дверь своего кабинета.

— Здравствуйте, целитель Грейнджер, — Люциус поднимается из кресла и чинно кивает.

— Здравствуйте, — она садится в кресло напротив. — Давайте без церемоний, время на исходе.

— Как он? — маска степенности сразу слетает. Сейчас перед ней обеспокоенный дед, так-то лучше.

— Без изменений, и это куда хуже, чем звучит. Приступ может накрыть в любой момент, и не факт, что в этот раз смогу его остановить.

— А как они… она… они проявляются? — Люциус запинается, но быстро берет себя в руки. «Еще бы, годы практики не пропьешь, — ехидно думает Гермиона, но тут же одергивает себя: — Нашла время».

— Единственное, что могу сказать наверняка, — это зависит от эмоций Скорпиуса. С остальным сложнее. Беллатрикс и при жизни была весьма непредсказуема, после смерти мало что изменилось, — невесело усмехается она. — И на меня по-прежнему реагирует весьма ярко.

— То есть? — у Люциуса округляются глаза. — Когда ты рядом, она показывается чаще?

Гермиона кивает, а Люциус начинает судорожно листать одну из принесенных с собой книг.

— Вот, — тыкает пальцем в начало страницы он, — читай.

— «Крестраж активнее всего проявляет себя рядом с тем, кто для него наиболее опасен...» И что с того? Я колдомедик, и так понятно, что я хочу его уничтожить.

— Дальше, дальше, — отмахивается он. — Читай между строк.

— «… поскольку он порождение темной магии, ослабить его может только самая светлая». Люциус, ну это же чушь! — почти кричит Гермиона. — Яд василиска и меч Гриффиндора...

Он раздраженно выхватывает книгу из ее рук и почти выплевывает концовку абзаца:

— «Опасным для крестража является человек, к которому источник украденной энергии испытывает сильные чувства». Понимаешь наконец?

— Если вы о том, что Скорпиус меня любит или что-то около, то он мне об этом уже поведал, — фыркает Гермиона и складывает руки на груди. — Вот только сомневаюсь, что это тот случай, когда поцелуй истинной любви расставит все по своим местам.

Люциус смотрит на нее несколько минут, раскрыв рот, а затем нервно смеется.

— Видимо, это что-то маггловское, но я не о том. Мы можем спровоцировать приступ, без прямого контакта с крестражем никак, и тогда уничтожим. Сможешь достать яд василиска?

— По-моему, вы до сих пор знаете больше, чем я, потому что совершенно не вижу логики. Не понимаю, зачем ее выманивать и при чем тут чувства?

Она хмурится, пытаясь собрать все известное воедино, но мозаика не складывается. Ключевая деталь ускользает.

— Объект, в который запечатывается осколок души, нейтрализовать не так сложно, а вот освободить от его власти источник возможно, если только…

— Я спровоцирую Беллактрикс, случится очередной приступ, и только после этого смогу уничтожить медальон ядом, если хочу, чтобы у Скорпиуса был шанс жить нормально, — побелевшими губами договаривает Гермиона.

— У нас нет другого выхода.

Достаточно одного взгляда на Люциуса, чтобы понять: вариантов на самом деле больше нет. Она ведь и сама думала об этом, но сказанное вслух, да еще и другим человеком, это кажется еще более пугающим. Страх пробирает до костей, и она вдыхает поглубже.

— Отвлеките Драко с Асторией. — Дожидается утвердительного кивка. — Через час. Ему нужно немного поспать.

Люциус молчит, но она чувствует спиной испытующий взгляд, когда собирает карты других пациентов.

— У меня обход, извините.

— Он ведь и тебе небезразличен, — говорит Люциус, когда она уже открывает дверь.

— Он мой пациент, — не оборачиваясь, бросает она и выходит.

И когда она перестанет врать хотя бы себе?

Гермиона всегда собранная и тактичная, задает прямые вопросы и ждет таких же ответов, но Скорпиус не может. Сказать о Беллатрикс — все равно что признать себя сумасшедшим во всеуслышание. Все чаще он думает: может так оно и есть? Все чаще он слышит ее голос и без медальона. Все чаще ощущает себя не в своей тарелке, будто кто-то подглядывает за ним в замочную скважину.

— Тебя что-то беспокоит. — Гермиона читает его, как открытую книгу. Ему некуда прятаться от ее внимательного взгляда. — Но по какой-то причине ты не хочешь рассказывать.

Скорпиус пожимает плечами.

— Все в порядке, — срывается с языка привычная ложь.

— Если беспокоишься, что я скажу родителям, не стоит. Все, что ты скажешь, останется между нами. — Все колдомедики говорят нечто подобное, это оговаривается в их контрактах, Скорпиус уверен, но, несмотря на это, он верит ей. Она не закрывается, он не чувствует даже намека на ментальный щит. Гермиона дает ему выбор: поверить на слово или проверить, но ему это не нужно. Слишком боится испортить единственные в его жизни честные, доверительные отношения.

«Единственные?» — раздается отголосок недовольного голоса Беллатрикс.

— Я по-прежнему хожу во сне, — заученные фразы комом застревают в горле. — Иногда помню все до мельчайших деталей, иногда только смутные образы и шорохи, а иногда совсем ничего.

— И от чего это зависит?

Он передергивает плечами. Почему она такая понимающая? Он не может рассказать ей про Беллатрикс, а обманывать с каждым разом все больнее.

— Откуда я знаю, — огрызается он, и Гермиона приподнимает брови.

— Ты первый раз так агрессивно себя ведешь, — спокойно замечает она, без обвинения или обиды.

«Ты всего лишь ее пациент», — ехидно усмехается внутренний голос. Его или Беллатрикс? Он путается, теряется в эмоциях, не всегда различает, где заканчивается его личность и начинается ее.

— Наверное, это нормально.

— Ты так думаешь?

Он удивлен. Он говорит это вслух!

— Нет, — тушуется он. — Я не должен был.

— Скорпиус, посмотри на меня. — Он покорно поднимает голову, взгляд замирает на ее улыбке. — Ты никому ничего не должен, запомни это. Расскажешь, когда сам захочешь.

«Нельзя быть такой идеальной! Так просто не бывает!» — эхом отдается в мозгу крик Беллатрикс.

— А если я боюсь? — невольно вырывается у него.

— Значит, когда наберешься смелости, — улыбается она и встает. — На сегодня все.

Скорпиус не хочет уходить, но время и правда вышло. Он поднимается, неуверенно улыбается и медленно идет к выходу, будто надеется, что Гермиона передумает, окликнет его, и они еще поговорят. Но за ним уже закрывается дверь, ничего не происходит.

«Я всего лишь ее пациент», — думает он и с пугающей ясностью осознает, что ему этого недостаточно.

Найти яд василиска куда проще, чем собраться с силами. На кону невинная жизнь мальчика, который ни в чем не виноват. Сколько еще она будет сталкиваться с отголосками войны? Сколько неуничтоженных артефактов искалечат чужие жизни? Сколько Пожирателей смерти выползут из темных углов и начнут убивать? Гермиона видит смерть постоянно, но по-прежнему не умеет с ней смиряться. Винит себя в том, что не может спасти всех, как ни пытается. Она всегда неравнодушна, даже если кажется наоборот, но этот случай, этот мальчик — тот самый момент «икс» для колдомедика, который изменит все. Личное перевешивает, с Беллатрикс у нее свои счеты, и сегодня она спросит с нее по полной.

— Не знал, что яд василиска так просто достать, — Люциус кивает на склянку в руках Гермионы.

— Личные запасы, — бросает она. — Вдаваться в подробности не намерена.

Ни одна живая душа не знает, что после битвы она припрятала несколько клыков на всякий случай. Всерьез она не думала, что такое может случиться, но уж лучше быть готовой ко всему, чем расслабиться и получить удар в спину.

— Я и не собирался…

— Пора, — обрывает она. — Я пойду одна. Без вариантов, — жестко добавляет, когда Люциус уже открывает рот. — Вы не целитель, я — да. К тому же лишние эмоции нам ни к чему, их и так будет с избытком.

Она не дает ему возможности возразить, заходит в палату и тут же накладывает запирающее заклинание.

Скорпиус уже не спит, непонимающе переводит взгляд с Гермионы на дверь и обратно.

— Что случилось?

Гермиона вдыхает поглубже. Пришло время пойти ва-банк.

— Ты больше, чем просто пациент, — в омут с головой, — но это ничего не меняет. Я старше тебя на целую жизнь.

Скорпиус резко садится на постели, морщится, но, кажется, не обращает внимания на боль.

— Зачем давать надежду, чтобы сразу забрать? — задает вполне логичный вопрос. — А я знаю. — Гермиона приподнимает брови. — Ты боишься сделать неправильный выбор, поэтому вообще ничего не делаешь!

И она не возражает. Не столько потому, что прав, сколько потому, как он это говорит. Твердо, убежденно и почти зло, будто долго об этом думал. Хотя почему будто.

— Так будет лучше для всех. — Она крепче стискивает медальон, чувствует, как он нагревается: Беллатрикс просыпается.

— Знать, что чувства взаимны, и упрямо отказывать от них — верх глупости, — он сжимает кулаки и пытается встать, но тут же падает.

— Мальчишка! — Гермиона инстинктивно подбегает к нему. — Идиот, — выхватывает палочку и проверяет показатели. Всплеск активности может привести к приступу…

Она еле сдерживается, чтобы не рассмеяться истерично. Инстинкты выше разума. Несмотря на необходимость спровоцировать крестраж, она рефлекторно заботится, чтобы этого не случилось, потому что тогда Скорпиусу будет больно.

— Это твоя вина, — выплевывает ей в лицо. — Все из-за тебя, — сминает в кулаках одеяло. — Беллатрикс не вредила бы мне, если бы у меня был другой колдомедик, она любит меня.

Гермиона отшатывается и только сейчас замечает, что медальон горячий, а радужка Скорпиуса становится темной.

Начинается.

— Твой отец лично просил главного целителя об этом, — голос почти не дрожит, она рада уже этому. — Я этого не хотела и уж тем более не просила, претензии не по адресу.

— Дрянь, — он что есть силы хватает ее за руку. От неожиданности Гермиона вскрикивает, и на нее снова смотрят серые глаза Скорпиуса. — Прости, прости, пожалуйста. Это все она, я не хотел…

Гермиона накрывает его губы ладонью.

— Извиняться придется мне, когда все закончится.

И улыбается настолько ласково, насколько сейчас способна. Она уже тянется к медальону, когда Скорпиус резко дергает ее на себя, шепча: «Пожалуйста» — и впивается в губы жадным поцелуем, в который вкладывает все чувства, что испытывает: отчаяние, боль, страх, смятение, удивление и любовь. И Гермиона не может не ответить просто потому, что сама устала сопротивляться, потому что через несколько секунд появится Беллатрикс, потому что она больше не позволит себе этого, если он останется жив.

Крестраж проявляет себя секунд через тридцать. Гермиона не рассчитывала и на пять. Видимо, Скорпиус борется с ним постоянно, или ему так дорога Гермиона… Ей некогда об этом думать, от одного взгляда на его искаженное лицо больно. Беллатрикс шипит, обводит зубы языком.

— Поганая грязнокровка, — почти ласково тянет она губами Скорпиуса. Губами, припухшими от поцелуя, Мерлин ее побери. — Ну здравствуй. Снова.

— Прощай, — произносит Гермиона и выплескивает яд василиска на медальон.

Тело Скорпиуса выгибается, лицо искажается мукой, вопль нечеловеческой боли разрывает барабанные перепонки. Момент истины. Время идет, крики становятся только громче. Гермиона с замиранием сердца отсчитывает минуты: она не знает, чего ждать теперь.

— Предатель! — заходится визгом Беллатрикс. — Ты знал, ты все знал и позволил ей это!

— Понятия не имел, — оправдывается он, когда тело сводит новой судорогой.

— Как посмел! Разве нам было плохо вместе?!

— Хорошо, — стонет он, но веревки скручивают по рукам и ногам, душат.

— Я оберегала тебя, холила и лелеяла, давала все, что только просил!

Из ушей течет что-то горячее и липкое. Кровь? Крики доносятся как сквозь вату. Скорпиус закрывает глаза: он не может видеть Беллатрикс, под веками красный туман. Суставы выкручивает, кожу стягивает. Он уверен: именно так чувствует себя умирающий.

— Неблагодарный щенок, как и папаша. — И последнее, что он слышит: — Не достанешься никому.

Пустота обволакивает его коконом. Ни слуха, ни зрения, ни осязания. Мир распадается на тысячи осколков, и каждый вонзается в мозг. Все кончено. Беллатрикс больше нет, значит, и его тоже, иначе просто не может быть.

Больше он ничего не помнит.

* * *

— Сынок...

Скорпиус чувствует, как его гладят по волосам.

Это рай?

— Астория, тебе нужно отдохнуть, — непривычно мягкий голос отца только убеждает в нереальности происходящего.

— Оставь, — резкий тон деда заставляет усмехнуться. Вот уж кто не изменяет себе.

— Он… он… — дрожащий голос матери выдергивает из морока, Скорпиус продирается сквозь него. В раю она не может быть такой несчастной.

— Я позову Грейнджер.

Скорпиус даже не понимает, кто это говорит. Все затмевает одно слово: «Гермиона». Воспоминания сплетаются в вязкую паутину: какофония звуков и образов сосредотачивается на поцелуе. Невозможном, но единственно важном. Он должен услышать, что это правда. От нее. Она должна признать это.

Секунды растягиваются до бесконечности: причитания матери, тихие уговоры отца, стук открывающейся двери, вздохи деда.

— Его жизни ничего не угрожает, — режет по ушам отстраненный голос Гермионы. — Чего-то более конкретного пока не могу сказать.

Скорпиус слушает только ее голос, не слова. Она снова надевает маску колдомедика. Ни одной эмоции, только по существу. Она колдомедик, он пациент. Скорпиус закусывает губу, чтобы не застонать от отчаяния. Снова, все начинается снова.

— Чувствуешь ее внутри? — Он не будет ей отвечать. Не сейчас, иначе выдаст себя с головой. Скорпиус не хочет. — Я знаю, что ты не спишь. Не хочешь открывать глаза, твое право, но глупо молчать, не из любопытства спрашиваю.

— Глупо делать вид, что ничего не было.

От шелестящего смешка кулаки сжимаются сами собой.

— Хотел бы обсудить это с родителями?

Скорпиус распахивает глаза и тонет во взгляде карих глаз. Она сидит у его постели так близко, что он чувствует запах ее духов — или это ее собственный? Гермиона улыбается и, кажется, не собирается уходить.

— Я не чувствую ее внутри. Ничего не чувствую. — Она чуть хмурится и кивает, что-то записывает. — Кроме желания поцеловать тебя.

Гермиона выгибает бровь.

— И никакой путаницы в мыслях, агрессии, стука в висках? Видимо, Беллатрикс и правда больше нет.

— Только не говори, что лучше все забыть, — он берет ее за руку и крепко сжимает. — Не будет лучше.

— Не сразу…

— Обманывай себя, если так хочется, — вдруг покорно почти соглашается он.

— И в чем подвох? — Гермиона прищуривается, но руку не отнимает. Она достаточно его знает, что заметить хитрый блеск в глазах.

— Я чудом выживший пациент, который не может обойтись без своего колдомедика, — тянет ее на себя. — Естественно, в сугубо медицинских целях, — закрывает рот ладонью. — На ближайшие несколько лет, а там посмотрим, — и целует, пока Гермиона не опомнилась.

— Видимо, с моим внуком и правда все в порядке, — насмешливо цедит дед. Скорпиус еле успевает прикусить себе язык, чтобы не послать его куда-нибудь прогуляться.

— Пока не могу дать каких-либо гарантий, — Гермиона отстраняется и поправляет прическу. — Нужно время, чтобы убедиться наверняка.

— Разумеется, — дед растягивает гласные так, что хочется в него запустить чем-нибудь тяжелым. Неприкрыто издевается. — Вы закончили осмотр?

Гермиона кивает и одергивает халат.

— Позже встретимся в моем кабинете, заберете ваши книги, а сейчас извините, у меня есть и другие пациенты.

Скорпиус не видит ее лица, но уверен, что он бесстрастно. Она так быстро переходит от одного состояния к другому, что он только удивляется.

Когда она уже почти берется за ручку двери, ее догоняет лаконичное, но прочувствованное «спасибо» деда.

— Это моя работа, — усмехается она и выходит, а Скорпиус смеется до колик в животе, вызывая недоумение у родителей, которые заходят спустя несколько минут.

Похоже, ему придется смириться, что в первую очередь он пациент, а уже потом… Это он выяснит в ближайшее время, когда пригласит ее на ужин. В первый и далеко не последний раз. Теперь, когда Беллатрикс больше не сдерживает его, Скорпиус может себе это позволить.