Всё существенное (джен)

Он смотрел вперёд ничего не понимавшими, почти осоловелыми, как от долгого сна глазами. Знакомая коробка с тремя дырками, криво нарисованная среди кучек разных букв. Назвать их словами не получалось: то, что было написано на пожелтевших листках, было совершенно… несущественным? Быстро сглотнув, он постарался отвести взгляд. Где-то глубоко внутри, скрытое тысячами замков, всё ещё жило… что-то. Что-то старое, что-то новое, что-то забытое… узнать, вспомнить не получалось никогда. Но и забыть тоже.

Обычно, приходя в свой существенный дом самостоятельного взрослого человека, после, конечно же, существенной полезной обществу работы, он, существенно поужинав, валился в кровать лицом вниз, чтобы — существенно же — выспаться для нового существенного дня. Часто только планы эти, как и большая часть собственной жизни, летела куда подальше: Мистер Принц не мог заснуть — он думал. И мысли эти были далеки от существенности.

Мир, где ему не повезло жить (не дай Бизнесмен кто-нибудь узнает, что за крамольные мысли по ночам селились в и так не вполне светлой голове), был полон одних взрослых, существенных людей. Быть существенным — приносить пользу, быть исправным винтиком в большой машине общества — было самым важным. Дети так не могли, дети были глупы. Быть ребёнком было запрещено. Почему этот мир, собственно, ещё не вымер — понять никто не мог. Просто в один день на Бирже появлялся новый Кандидат, который, если того требовала работа, проходил дополнительное обучение. Что с ними было раньше, откуда кандидаты приходили и почему им, взрослым, уравновешенным людям, приходилось получать дополнительные знания… Принц этого не знал, это не было частью его работы.

Он не любил такие ночи — ночи, когда приходившие мысли ничем нельзя было разогнать, когда они нещадно жалили, не оставляли: зачем ты здесь? что ты делаешь? очнись же, очнись, что-то не так! неправильно, совсем неправильно! берегись, опасно! В такие ночи Принцу снились совсем недружелюбные сны (пусть дружелюбие и не поощрялось, как несущественная, для многих она была вполне… важной). Ему не снились говорящие чудовища или космические корабли — вот же детские глупости, да? ДА? Нет, Принцу снился серый высокий потолок, витой рисунок стен, бесконечный поток бессмысленного текста, вливавшийся в уши, в нос, даже в глаза. Порой ему казалось: ещё немного — и не захлебнуться не получится. Было страшно. Не так, как когда-то и где-то, совсем иначе. Неправильно.

Принцу не хотелось оставаться, идти вперёд, а только свернуться в клубочек — маленький, беспомощный — где-то на полу и, дрожа, повторять одно и то же, снова и снова, заставляя себя поверить, впиваться коротенькими ногтями в ладони, лишь бы поверить, поверить себе. Не так, всё было совсем не так. Но ему не позволяли. Холодный металл давил на виски. Невозможно было не то что отвернуться — но даже просто моргнуть. Вокруг были только тёмно-серые бессмысленные буквы на светло-сером фоне; был только не смолкавший гул, тихий бубнёж о существенности, от которого не удавалось отделаться. И так сильно хотелось кричать, срывать голос — лишь бы заглушить, лишь бы не пропустить внутрь… Но каждый раз он проигрывал.

Не хватало сил, не хватало уверенности: что есть и другое, тёплое, такое родное… не хватало просто цвета, хоть какого-то, кроме отвратительно серого, безликого… На этом моменте Принц обычно просыпался, отключал будильники и падал с кровати.

Наступал новый день, чаще — новая работа; и мысли вновь скрывались в глубине сознания, чтобы никто-никто не нашёл, как бы глубоко внутрь не проник, каким бы ядом не отравил. Но сейчас — подумать только! Почти за час до конца рабочего дня! — мысли возвращались. Кружились вокруг небольшого старого рисунка среди мягко цеплявшихся друг за дружку слов. И эта девочка… подумать только! Ребёнок! Что же она такое бормотала… авиатор какой-то… роза… лис… Слова едко щекотали сознание, не отпускали, будили что-то давно забытое, то самое, тёплое… Он испугался, снова оказался в том жутком классе из сна, что покинул… дайте-ка подумать… да целую вечность назад покинул! А всё никак не мог оставить, действительно уйти. Он просто хотел, чтобы взорвавшаяся внезапным фейерверком жизнь успокоились, чтобы те самые отвратные мысли оставили в покое.

Он не знал,что делать, потому и пошёл сюда… Вот только теперь, совсем рядом кричала маленькая девочка, потому что, казалось, ей тоже не нравились здешние методы обучения. Казалось… она… тоже… не хотела… забывать?

Принц не помнил. Ничего не помнил. О том, что было до того, как он попал в этот безумный муравейник, почему-то названный миром. О том, что было, когда его, ничего не понимавшего ребёнка, схватили и притащили сюда. Он всё забыл — это и разъедало изнутри, не давая слиться с общей серой массой общества, стать послушным винтиком. Он, повторяя себе под нос "нетнетнетнет", сам не заметил, как яд отравил его, заменил что-то важное внутри, что-то цельное, оставив лишь колкие руины. Может, этот рисунок и не был существенным для Корпорации, но для него — одного-единственного — он значил всё. Не был существенным, всего-то важным, но от этого слова в душе почему-то становилось особенно тепло.

И ноги больше не приковывало к полу страхом. И руки действовали словно сами по себе. Но с этим… с этим можно разобраться и позже, а пока нужно было делать то, что казалось важным. В кои-то веки Принц заметил что-то, кроме опостылевшей, набившей оскомину серости. Какой-то лёгкий блеск, тихий мелодичный перезвон. И ему очень хотелось подольше быть рядом с ними.