Три на пять (джен)

Я точно знаю, когда моя жизнь пошла под откос. На выпускном, который я так и не успел отгулять. Декан передал мне письмо в самом начале церемонии, и когда прозвучала моя фамилия, я уже ничего не слышал, вглядываясь в двоящиеся перед глазами буквы. Это было так странно. Я не понимал, как это возможно. Тут праздник, а там смерть, которая забрала единственного близкого мне человека — отца.

Не помню, что происходило дальше, а попросить воспоминания у однокурсников так и не решился. Кажется, я что-то кричал, выкрикивал проклятия, возможно, даже плакал. По крайней мере, у меня сильно болели потом глаза. Так в парадной мантии я и оказался на похоронах. Из беззаботных школьных будней в реальную жизнь, в которой мне не на кого было положиться.

Друзья отца отводили глаза, когда я спрашивал их о причинах смерти. Правду мне так и не удалось узнать, возможно, она откроется мне за гранью, куда я мечтаю отправиться как можно скорее.

Память сохранила лишь обрывки тех дней. Упрямый взгляд Рабастана, Беллатрикс, дрожащими руками опускающую белый букет на свежую могилу, старших Блэков, пытающихся меня поддержать, волшебника в простой черной мантии с капюшоном на голове, который ушел, едва гроб отца коснулся земли.

Пришел в себя я только через несколько недель. Внезапно, как это всегда бывает. Просто проснулся и понял, что жизнь идет дальше. Костяшки на кулаках были сбиты, саднили колени, сквозь дырки на мантии виднелись порезы. Комната была усыпана осколками.

Не приводя себя в порядок, я вышел из комнаты и пошел бродить по пустым коридорам. В поместье было на удивление чисто, хотя я не представлял, кто мог отдавать приказания эльфам после смерти отца. Моя мать умерла еще в пятьдесят третьем году, родив Рабастана. Сейчас я могу рассказать о ней гораздо больше, чем тогда, но не уверен, что это не плод моей фантазии. Столько лет спустя мне трудно отличить одно от другого. Как я и не уверен, что мне не померещился в тот день брат, спокойно сидящий в библиотеке. Простая черная мантия, приличествующая траурному положению, аккуратно причесанные волосы, спокойное выражение лица, и книга в руках. Я видел нас обоих будто со стороны, сравнивая, и не понимая почему мы такие разные.

Я всегда был любимым сыном. Отец так и не смирился со смертью жены, и иногда мне казалось, что он винит в ней Рабастана. Меня же растили настоящим Лестрейнджем. Но вышло совершенно наоборот, настояшим Лестрейнджем стал мой брат...

Так и не произнеся не слова, я вернулся в свою комнату, опустился на колени и начал руками собирать осколки. Боль окончательно протрезвляла сознание, не позволяла расплакаться снова. Она была той хрупкой нитью, что связывала меня с реальностью. Наверное, я так и уснул, в разгромленной спальне, на кое-как расчищенном ковре, перепачканном моей собственной кровью.

А проснулся в постели, куда меня перенесли эльфы. Кожу пощипывало от лечебных зелий, на столе стоял завтрак, в комнате был порядок. Запах кофе не вызвал привычной тошноты, и я выпил его, но так и не смог запихнуть в себя хоть что-нибудь из еды. Умывшись, я отправился в кабинет, который так никогда я и не смогу назвать своим. Сначала он будет для меня кабинетом отца, потом — Рабастана. Мои попытки управлять делами семьи окажутся слишком ничтожными, как и многое из того, что я делал.

Осенью Рабастан вернулся в Хогвартс, и я остался в доме один. Недели, последовавшие за смертью отца, казалось, выпили у меня все эмоции. Ничто не вызывало отклика в душе и в последующие годы. Даже свадьба с Белластрикс, состоявшаяся следующим летом, прошла словно мимо меня. Вскоре после нее мы оба приняли метки — тогда это казалось таким логичным и правильным. Следовать заветам отца — единственное, о чем я думал. Но мне было не суждено стать достойным его сыном.

Я видел, что Белла все больше увлекается Лордом, видел, что он привлекает ее не только как лидер. Но продолжал молчать, даже не зная почему. Боялся или просто был слишком слаб? Не верил в собственные силы? Знал, что все равно проиграю? Не помню, да и неважно это...

Единственным за те годы ярким воспоминанием выделяется одно. В тот день была суббота, я сидел в гостиной и перебирал старые колдографии отца. Сил заговорить с его портретом у меня так и не хватило, но я любил вглядываться в колдографии, задаваясь вопросом, что бы он сделал на моем месте. Несмотря на летний день, на улице было очень пасмурно и холодно, в камине горел огонь. Неожиданно двери распахнулись, и я будто воочию увидел ожившую фотографию. Нет, это была не игра моего воображения. Это был просто мой младший брат, так похожий на нашего отца в молодые годы.

Мы с Рабастаном так и не смогли стать близки... Ни в детстве, ни потом. Между нами всегда что-то стояло. Сначала отец, потом разность интересов, непонимание, моя зависть. Даже не хочу пытаться понять, когда я начал завидовать младшему брату. Возможно, это всегда было частью меня. Сначала я завидовал его свободе, когда сам вынужден был корпеть над учебниками и проводить свободное время в обществе репетиторов. Потом завидовал его таланту, его отношению к жизни, его силе и храбрости. Год за годом я видел, как он растет, меняется, все больше становясь похожим на отца.

В семьдесят третьем Белла, после долгих уговоров Вальбурги Блэк, наконец забеременела. Я впервые позволил себе надеяться, что жизнь, наконец, налаживается. Даже делал вид, что не слышал злых шуточек коллег, зубоскалящих на тему, кто является отцом ребенка Беллатрикс. Это было так странно — думать о будущем. Строить планы, мечтать... Но и это разбилось о суровую реальность, когда мы попали под аврорский рейд.

Несколько Круцио и закономерный итог — выкидыш. Белла никогда не сможет иметь детей. Я никогда не возьму на руки своего сына...

Безразличие окончательно поглотило меня. Постепенно я все больше и больше дел стал передавать Рабастану. И от того, что он со всем справлялся, мне становилось едва ли не еще хуже. Я отчаянно ему завидовал в те годы. Его положению, которое он заработал среди Пожирателей смерти, его твердости, умению держать лицо. Его будущему, которого я был лишен...

Я привык срывать свою злость на магглах и магглорожденных во время рейдов. Нет, не Круцио, оно вызывало слишком болезненные воспоминания. Банальное Секо, раз за разом вспарывающее кожу моих жертв. Запах крови, ее вид, крики и стоны — все это позволяло хоть ненадолго, но почувствовать себя живым. Иногда, в особо скверном расположении духа, я брал нож и своими руками наносил тонкий узор из порезов на тела людей, оказавшихся в моей власти.

Когда на Хэллоуин восемьдесят первого поблекла Метка, я сначала ничего не почувствовал. Просто ходил по дому, заглядывал в пустые комнаты, даже несколько раз подошел к портрету отца. Рабастан был, как всегда, занят, Белла придумывала план, как найти Лорда. В его смерть она не поверила. Я просто оказался предоставлен сам себе и впервые в жизни так остро ощутил одиночество. Это было странно.

Я никогда не прощу себе, что привел Рабастана к Лонгботтомам. Когда Белла разыскала их дом, она уже не могла думать ни о чем другом. Месть — единственное, что волновало ее... Я даже не уверен, что тогда она думала о Лорде. А я испугался — едва ли не впервые в жизни испугался за другого человека, не за себя. Понимая, что не смогу остановить Беллатрикс в одиночку, я кинулся к брату. Но было уже слишком поздно.

Вы когда-нибудь были в аду? Нет? Вам повезло. Я провел в нем долгие четырнадцать лет моей жизни. Нет, когда прилетали дементоры, я не видел лица своих жертв. Я снова и снова переносился на кладбище. Видел со стороны, как опускаюсь на колени на сырую землю возле могилы своего отца. А еще видел портрет, его разочарованный взгляд, который ранил в самое сердце. Изо дня в день. Я перестал отличать реальность от воспоминаний. И слезы, капающие из глаз, разбивались о воображаемую могилу, и о каменный пол моей камеры...

Три шага в ширину, пять шагов в длину. Узкое окошко под самым потолком, куда почти не проникает солнце, зато задувает ледяной ветер, донося брызги моря или дождя. И бесконечные часы, сливающиеся в дни, недели, месяцы, года… Закономерное продолжение моей не слишком красивой жизни. Не о таком я когда-то мечтал. Но ведь никто не обещал, что мечты сбываются. Хотя иногда это действительно происходит.

Но это была не моя мечта. Странно, не правда ли? Я никогда не думал о том, что однажды это прекратится. Не представлял, что выйду на свободу. И, как следствие — абсолютно не представлял, что делать. Нет, сначала было все просто. Азкабан — не курорт. Лечиться пришлось долго, но и после этого ничего не хотелось. Слишком давно я утратил цель в жизни. Я видел, как постепенно приходит в себя и возвращается к делам мой брат — и ничего не чувствовал. Не было даже давно привычной зависти и раздражения...

Оказавшись в Азкабане во второй раз, я, наверное, даже почувствовал облегчение. Там было все просто и понятно. Не надо было задавать себе вопросы, ответы на которые я по-прежнему не знал.

Год — это много или мало? Его оказалось недостаточно, чтобы умереть или хотя бы окончательно сойти с ума. Да, я был согласен и на такой вариант. А может, это и произошло, просто я ничего не понял. Ведь сумасшедшие никогда сами не осознают этого.

А еще, когда Лорд пришел к власти, я осознал, что всю жизнь боролся за чужие идеалы. Отца, Лорда, супруги… Но никогда не задавался вопросом, в что же верю я сам. А времени найти ответ у меня уже не было.

Тот год мы провели рука об руку со смертью. Хороня своих соратников и забирая жизни у врагов Лорда. Незримое присутствие смерти ощущалось в каждой комнате Малфой-менора, и я стремился сбежать оттуда — пусть даже в старый заброшенный дом, где я вырос. Но и там мне не становилось легче. Казалось, что с каждой картины меня преследует неодобрительный взгляд отца. В приступе ярости я сорвал портрет со стены и спалил его. А потом горько рыдал, сидя прямо на земле возле его могилы...

Когда Лорд решил напасть на Хогвартс, мне было все равно. Ведь гораздо проще подчиняться приказам, не задумываясь об их сути. Лучи, рассекающие непроглядную тьму, заклятия, сбивающие с ног, запах крови, который давно перестал пьянить, крики людей, которым я никогда не умел сочувствовать... Все это слилось в причудливую мозаику, над которой господствовала смерть.

Но однажды всему приходит конец. И оказывается, так бывает, что Экспелиармус отбивает Аваду. Кто-то рыдал, кричал, собирался праздновать или наоборот горевал о поражении. И в этом калейдоскопе обычных человеческих эмоций мне было все равно. Понимая, что конец близок, я поднял палочку и приставил ее к виску, но в последний момент рука дрогнула, и я не успел произнести заветные два слова. Красный луч врезался в спину, принося совсем не спасительную темноту.

Потом был суд, которого я не запомнил, и я снова оказался в камере. Три шага в ширину, пять шагов в длину. Узкое окошко под самым потолком, куда почти не проникает солнце, зато задувает ледяной ветер, донося брызги моря или дождя. И бесконечные часы, сливающиеся в дни, недели, месяцы, года… Закономерный итог моей никчемной жизни.