Шатокуа (джен)

Электа забыли. Его вытеснили и сбросили в пропасть. Электа больше нет.

— Что такое шатокуа?

— Читал про это в книжке, — отвечаю я, — раньше тоже не знал.

Мэри продолжает смотреть — ждёт, что продолжу. На самом деле, продолжать мне не хотелось. И говорить с ней — тоже. Но Мэри всё ещё смотрит.

Мы сидим на остановке. Столкнулись случайно, и каждый из нас пропустил свой автобус. Хотел бы я знать, зачем, если разговор всё равно не клеится. Пока мы вот так сидим, сгустились сумерки, а владелец магазинчика, что через дорогу, успел повесить табличку «закрыто». Все торопятся домой, а мы с Мэри сидим так, словно рады друг друга видеть.

— И что же это за шатокуа? О чём книжка-то вообще? — не унимается она.

— О разном. Там герой скучает по тем временам, когда люди собирались и обсуждали разные вопросы. Делились друг с другом разным… Это и есть шатокуа. Разговор друг с другом.

— Интересно.

Мэри шмыгает носом, отворачивается от меня и смотрит куда-то вперёд. Она сутулится, как и раньше. Как и раньше, от неё пахнет дешёвым дезодорантом и тяжёлыми сигаретами.

— Книжка совсем не интересная, если честно. Автор в психушке лежал, про себя и написал. И про свою альтер-личность.

— Чё с ним было?

— Шизофрения.

— Фигово.

— Да уж.

Мэри вытягивает ноги и смотрит на них, разглядывает. Затем достает из кармана поношенной куртки пачку сигарет «Marlboro».

— Будешь?

— Нет, спасибо.

Она затягивается и блаженно выдыхает, а меня окутывает запахом табачного дыма. В носу щекочет и дыхание перехватывает — тело помнит, что Элект курил.

— Почему ты статью так озаглавил? — спрашивает Мэри, после чего высвобождает лёгкие от дыма. — Шатокуа? Нафиг. Я б и читать не стала, если бы твоё имя не увидела.

Неопределённо пожимаю плечами, хотя сказать есть что.

Пару минут мы молчим. Напротив нас проезжают машины. Все куда-то едут: к семье и к любовнице, на работу и в клуб, за наркотой и в библиотеку. Весь мир куда-то движется, а мы с Мэри — застыли.

На меня незримой волной обрушивается воспоминание о давних временах: мы и раньше с ней были оторваны от реальности, пока за окружающими нас стенами лечебницы каждый куда-то торопился. Мы были отщепенцами в механизме, где каждый винтик гордо называет себя личностью.

Прошло где-то полчаса, как я и она столкнулись на этой остановке. Тему, которая нас ненадолго когда-то объединила, старательно обходим стороной. Оба знаем, что края у такого разговора будут мерзкими, неприятными и навеивающими воспоминания обо всём, что хочется забыть.

— Зачем ты вообще читаешь книжку шизофреника? — спрашивает Мэри.

Она докуривает сигарету, бросает её на оплёванный асфальт и тушит ботинком.

— Взгляд изнутри. По-своему интересно.

Мэри вдруг раскатисто и громко начинает смеяться. Закидывает голову назад и хватается за живот. Искоса поглядывая на это зрелище, я и сам дёргаю уголками губ.

— Взгляд… изнутри… — сквозь смех произносит она. — Ну даёшь, блин! Изнутри?.. А на себя… на себя что… не насмотрелся?

Губы затекли — так мне кажется, когда я перестаю улыбаться. Складывается ощущение, что они принадлежат не мне, а какому-то механическому незнакомцу. А Мэри всё ещё смеётся: постепенно, правда, затихает, и у меня почему-то создаётся впечатление, что она вот-вот заплачет.

Когда заговорил про писателя-шизофреника, сам ступил на эту скользкую дорожку. Края у дорожки мерзкие. Неприятные. Навивают воспоминания обо всём, что хочется забыть.

Мэри посмеивается и снова достаёт пачку. Порывисто и быстро, как будто находится на морской глубине и ищет ускользнувшую кислородную маску.

— Ты в бога-то своего всё ещё веришь? — приглушённо спрашивает она уже с сигаретой во рту.

Со смехом покончено. Мэри больше не смеётся, и я знаю: она хочет подвести разговор к тому самому.

— Я не верю. Это он верил, а я не верю.

Мэри дырявит меня взглядом. Я это чувствую, и мне становится немного не по себе, поэтому тоже поворачиваюсь к ней лицом, а механический незнакомец, натасканный обществом и воспитанием, даже улыбается.

— Ты помнишь? — спрашивает.

У Мэри ужасно некрасивые губы и пожелтевшие зубы. Когда смотрю на неё, становится мерзко. Но улыбаться — продолжаю.

— Конечно помню. С чего бы мне не помнить.

— И что он чувствовал?

Мэри понимает.

Она знает, что себя прошлого, больного и счастливого, я обозначаю иначе, нежели себя нынешнего — здорового и несчастного.

Мэри знает, что я не Элект.

— Он был счастлив, — отвечаю я и отвожу от неё взгляд. Делаю вид, что открывающаяся перед нами картина грязной дороги меня интересует.

— Как счастлив?

По её голосу и интонации создаётся впечатление, что ей необходимо это знать: если она не затянется ответом на этот вопрос и не вберёт его внутрь себя, то не выдержит, как не выдерживает без никотина.

— Чувствовал себя особенным. Не таким, как все, кто куда-то торопится, понимаешь? — говорю я и вновь смотрю на Мэри. Она тоже смотрит на меня. Смотрит как человек, который изголодался по счастливому детству. Поэтому, не в силах больше молчать, я рассказываю дальше: — Увидел место, где якобы воскрес его бог. И сам себя почувствовал посланником. Кажется, что он псих, но голоса-то он и вправду слышал, понимаешь? А эти современные врачи… Они что, и господа посадят, если тот придёт снова? — Я осёкся и добавил: — То есть… Я хочу сказать… Ну, он так думал. Я-то так не думаю, понятное дело. — Облизываю высохшие губы и продолжаю: — Это чувство, когда сердце быстрее бьется, когда ты понимаешь: ты знаешь то, чего не знают другие. Чувство, когда всё тело приятно немеет, когда ощущаешь, что ты не принадлежишь себе… Понимаешь?

Мэри глядит на меня во все глаза.

— Поэтому и шатокуа… — примирительно произношу я после слегка затянувшегося молчания. Хочется ударить себя от ощущения, что сболтнул лишнего. — Если бы люди просто чаще говорили друг с другом… Понимаешь?

Мэри не понимает. Глядит во все глаза, а затем затягивается и выдыхает мерзкий вонючий дым рядом с моим лицом.

И фразу я оканчиваю совсем тихо:

— Если бы говорили без масок, тогда бы, возможно, воспринимали друг друга лучше, понимаешь?..

Примечания:

Иерусалимский синдром — относительно редкое психическое расстройство, вид мании величия, при котором турист или паломник, находящийся в Иерусалиме, воображает и чувствует, что он владеет божественными и пророческими силами и как будто является воплощением определённого библейского героя, на которого возложена пророческая миссия по спасению мира.

"Дзэн и искусство ухода за мотоциклом" — книга, про которую говорил герой.