Неродственные души (джен)

Позже, уже взрослым волшебником, Армандо Диппет не раз и не два будет подолгу засиживаться над астрологической картой, искать в ней знамения своей судьбы — и не находить их. Звёзды не пророчили ему ни долгую жизнь, ни приличную работу, ни волшебные силы; они обещали тихое прозябание в безвестности, которое вскоре закончится лёгкой и милосердной смертью от удавки или от яда. Тот же год, что у великого учителя учителей Комения[1], а какая разница судеб! Впрочем, по таблице, родись он в январе или в августе — стал бы государственным деятелем, остался бы в истории. Правда, не славными подвигами, а амурными делами[2]… Но он родился в октябре у весёлой женщины от весёлого мужчины, и всё указывало на то, что жизнь ему предстоит самая грустная.

Да и к чему гадания? Разве было что доброе в жизни английских волшебников с тех пор, как при Босворте погиб последний потомок Мелюзины, и на артуров трон впервые воссел даже не сквиб — простой маггл? Отец Колумба говорил, что это новый оборот колеса Судьбы: дважды до того приходил бастард из-за моря, дважды король погибал в бою, завершая эпоху волшебства, и вот — пришёл третий раз, а четвёртому не бывать.

— Мордред убил Артура, и мир навеки утратил волшебную страну; Вильгельм убил Гаральда, и феи ушли навсегда. Что же исчезнет теперь, когда Генрих убил Ричарда? Неужто сама магия? — порой вздыхала нянюшка Притчард.

Тюдоры боялись магов.

Сперва — обоснованно, ведь как и в прошлый раз, маги не спешили признать бастарда своим королём. Трижды Блэки, Поттеры и Пруэтты нападали на Тауэр, пытаясь выкрасть Эдварда Уорика; трижды цепные колдуны нового правительства перехватывали их на пути, трижды Азкабан забирал самых смелых и достойных, чтобы больше не выпустить. И страх властей стал пустой привычкой; даже те, кто хотел бунтовать, сидели тихо, опасаясь за судьбу своих детей. Пустой —, но очень навязчивой и неприятной привычкой, от которой не спешила отказаться даже Елизавета, дочь потомственной ведьмы Болейн.

* * *

Тяжело опираясь на трость, директор Диппет зашёл в главный зал и неспешно побрёл к столпившимся в дверях новичкам. Каждому он давал имбирный пряник, мандарин и немного шоколада, каждому задавал несколько пустых вопросов: о доме, о семье, о мечтах и целях. Выслушивал ответы — то сбивчивые, то задиристые — улыбался в седые усы, кивал.

Когда-то и он сам вот так стоял в дверях, замирая от страха и предвкушения, восторженно глазел на директрису Бёрк и мямлил что-то наподобие „Сирота, мэм. Из консерватории святого Дунстана, мэм. Я люблю музыку и книги, мэм“. И директриса улыбнулась, погладила его по голове и подарила яблоко, имбирный пряник и три куска настоящего сахара. И страх ушёл, оставив веру в то, что всё будет хорошо, и вечером Армандо уже сидел в гостиной, грыз пряник и болтал с соседями по спальне, как если бы они были его лучшими друзьями.

Тримбл счёл старый обычай „чрезмерно затратным и внушающим идеи панибратства“ и отменил, но Диппет был с ним не согласен. Он не испытал никакого панибратства к директрисе, даже наоборот. А вот пряник был вкусным и изрядно скрасил первые, самые сложные, дни на новом месте.

Очередной набор был на диво обычным. Девочка Финч, мальчики Лонгботтом и Моуди, Лестранж и Малфой… незнакомая девочка.

— Августа, сэр. Я из Гэмблов, сэр. Хотелось бы в аврорат, сэр.

— А разве Гэмблы не политики?

— Политики, сэр. Но я хочу в аврорат!

Директор Диппет тихо рассмеялся:

— Как сказал Кэдмон: „Кто крепко желает, тот путь открывает“. Может, и станешь!

— А кто такой Кэдмон, сэр? — пискнул кто-то из столпившихся вокруг Лестранжа.

— Старинный поэт. Он служил ещё великому Альфреду. Говорят, они как-то день напролёт соревновались в сочинении стихов, и король выиграл лишь хитростью, подлив сопернику холодного вина, чтоб тот осип.

— Фу, ма-агглы… — протянул Малфой, но шёпотом, чтобы не обидеть директора.

Диппет тяжко вздохнул и повернулся к следующему.

— Риддл, сэр, — представился он и как-то неохотно добавил. — Том. Я… я из приюта, сэр.

Глаза у него были большие и очень тёмные. Страх, стыд, обида — чего только в них не было.

Директор ободряющие улыбнулся ему и ответил:

— Я тоже вырос в приюте. Только тогда их называли консерваториями. Не вижу в этом, — он слегка повысил голос, чтобы всем было слышно, — ничего постыдного или мешающего вырасти хорошим волшебником. Как видите, у меня вот получилось. И у тебя, Том, непременно получится. Ты кем хочешь стать?

Тот сморгнул и ответил, немного заторможенно:

— Хорошим волшебником, — и, замешкавшись, прибавил, — сэр.

* * *

Консерватория святого Дунстана была единственным в Англии приютом, созданным волшебниками. Она пряталась в трущобах Риверсайда, невдалеке от театра Блэкфрайарс, притворяясь развалинами церкви. Здесь находили кров и стол дети тех, кто пал в охоте на ведьм и тех, кто отрёкся от своих корней и не рисковал воспитывать дитя-мага в обычной семье. А ещё — маленькие магглы из католических семей. По странной иронии судьбы, колдунам и папистам нынешняя власть равно готовила гибель, а общие враги хорошо способствуют рождению дружбы.

Именно сюда — в жутковатые развалины, скрывавшие изрядно обветшавший дом с соломенной крышей — мадам Ланье привела своего сына зябким январским утром 1597 года. Она была ведьма и тайная католичка, так что и выбора особого перед ней не стояло.

Мадам Ланье знавала времена куда более славные. Детство она провела при дворе графини Кентской, юность — в Хогвартсе и при дворе леди Маргарет Клиффорд, для которой она составляла гороскопы и варила несложные зелья. Потом был блистательный взлёт, должность придворной музыкантши, благоволение самого лорда Хансдона[3]… но всё сгинуло, как сладостный сон, и остались долги, муж-пьяница и сын-бастард, вдобавок родившийся волшебником.

Видел Бог, она не была бездумной кукушкой. Она любила сына: всякая итальянка любит детей. Она, может, хотела бы оставить его себе, самостоятельно обучить, как следует, подготовить к поступлению в Хогвартс. Но бывший любовник пристроил её за драчуна, пьяницу и, что хуже всего, суеверного ханжу, который даже на дружбу с соседом-астрологом смотрит косо (а ведь услугами доктора Формана пользуются даже при дворе!). А уж после того, как три года назад проклятый полу-гоблин Лопес сварил для королевы вместо зелья красоты какую-то дрянь,..

Нет уж, лучше консерватория.

Да, её Армандо не будет постигать Divina по книжке с золотым обрезом и разбирать греческие буквы по дедовскому Ксенофонту, но он будет жив. А начитается всласть потом, в Хогвартсе.

Тем более что и Данте, и Ксенофонт были уже отложены в уплату мужниных долгов.

— Мой сын, Армандо… ну же, поклонись святому отцу… да, он уже левитировал и может передвигать небольшие предметы силой взгляда… Да, я готова возместить вам все возможные расходы, но не сейчас. Ближе к Пасхе у меня, наверное, появятся деньги… Безграничная благодарность…

Кто-то из старших воспитанников ухватил мальчика за плечо и поволок его вглубь дома, в пропахший потом и усталостью сумрак.

Там, позади, с гулким стуком закрылись тяжёлые железные двери, ставя жирную точку в прежней, такой короткой и счастливой, жизни.

* * *

— Мерлин мой, Альбус, дорогой, мне начинает казаться, что кузина Гризельда не врала относительно ваших склонностей! — директор Диппет раздражённо покачал головой.

— Кузина?!

— Мы вышли из одной консерватории. Так вот, мне кажется, она была права. Ваш интерес к молодому Риддлу по меньшей мере нездоров, а по большей — прямо подозрителен.

— В нём есть зло. Он с детства…

— Мучал кошек и отнимал конфекты у малышей? Альбус, ваши взгляды на жизнь недозволительно наивны для человека старше полувека. Нет, для человека старше пятнадцати! Том — обычный мальчик. Иногда жестокий, иногда добрый, особенно к своим. Хороший организатор, примерный ученик. Ничего необычного, кроме таланта.

— То есть, вас не смущает его откровенный интерес к тёмным и запретным знаниям? Привычка в одиночку шариться по тёмным коридорам и закрытым комнатам? Наконец, неприкрытая враждебность ко мне?

— Вот последняя точно не смущает. Если бы ко мне ворвался странный тип, который сперва напугал меня до полусмерти, отнял всё моё имущество, а потом ещё и преследовал меня, пользуясь своими полномочиями, я бы, наверное, тоже был к нему не слишком-то приветлив.

Альбус тяжело вздохнул. И к этому сводились все попытки поговорить с директором о той опасности, которую малолетний Риддл несёт в себе…

— Но зачем, по крайней мере, оставлять его в школе на лето? Это уникальная привилегия!

— Альбус, вы не знаете, что такое эти консерватории… то есть, приюты. А я знаю. И Том плакал, умоляя не отправлять его туда. Тем более сейчас, когда враг стёр с лица земли половину Лондона.

— Но…

— Альбус. Это дело решённое. Будь добр, уйми подозрения и позволь наконец перейти к твоим непосредственным обязанностям. Я хотел бы посмотреть учебный план на первый триместр 1943 года…

* * *

Нельзя сказать, что у святого Дунстана было плохо.

Просто там всегда чего-нибудь не хватало. Чаще всего — света, тепла и воздуха. И еды.

Полегче было в церкви и в школе; там, правда, было ужасно сыро и холодно даже в самый тёплый день, зато всегда хватало места, чтобы сесть и разложить нехитрые пожитки как хочется, а не как скажут старшие мальчики. Хуже всего — в спальне, где даже соломенных тюфяков хватало не всем и не всегда, а чтобы допроситься от старших, которые уже учились в Хоге, заклятья-дупликатора, надо было отдать им три завтрака подряд и ещё дополнительно услужить как-нибудь. Например, сбегать с письмом до девчоночьего общежития, подвергаясь постоянному риску: если Брат Наставник поймает, то не миновать хорошей порки…

Нет, если бы пятнадцатилетнему Армандо предложили оставаться на лето в Хогвартсе и не возвращаться в консерваторию, он был бы счастливейшим из смертных.

И всё-таки, было хорошее и там.

Отец Колумба, если оказывался в добром расположении духа и не скитался неприкаянным духом, мучимый очередной — никакими зельями не истребимой — простудой, собирал всех в пустом классе, садился сам и начинал рассказывать. Про короля Артура, про волшебный народ и их потомков, магов, про походы доброго короля Эдуарда против валлийцев и шотландцев… про то, как в знак его победы директриса Эленхильд Гэмбл с отрядом лучших мастеров аппарации перенесла в шотландские горы из предместий Лондона целый Хогвартс с Хогсмидом вместе… про доброго короля Ричарда и его прекрасную жену, леди Анну. Про то, как оболгал обоих чёртов борзописец Билли Шекспир, беспокойный сосед консерватории[4], из-за которого зимой не протолкнуться от разномастного люда, спешащего на очередное театральное игрище…

Однажды Гриззи сказала, что святой отец рассказывает так, будто и сам во всём участвовал. То-то поток она вызвала — никакому Акваменти не сравниться! Их воспитатель, как оказалось, справил не так давно свой трёхсотый юбилей. Родился он вообще на Святой Земле, а до того, как стать монахом — был наёмником. Служил он и английским королям, и французским, и даже византийским кесарям довелось.

Видел саму Жанну Деву — и клялся самыми страшными клятвами, что ведьма из неё была такая же, как из той охапки гнилой соломы, что лежала на кресле вместо подушки…

Интересно, если бы директор Диппет сел вот так рассказывать о своей жизни студентам — было бы им интересно?

„Фу, ма-агглы“, — насмешливым эхом аукнуло в ушах.

Были ведь времена, когда это никого не волновало!

Взять хотя бы то, как они получали фамилии. Отец Колумба просто взял обрывки испорченной бумаги, написал на каждом известную колдовскую фамилию и предложил тянуть жребий.

— Раньше ты, Армандо, был бы Фиц-Генри, а ты, Диана — Фиц-Пол[5], но нынче так не принято. Так что — тяните, дети, тяните!

Так вот он и стал Диппетом.

* * *

А Гриззи ничего менять не стала. Её отец, что забавно, был самый что ни есть маггловский маггл, да и мать, наверное, тоже…

Интересно, знают ли об этом чистокровные чинуши, готовые ножки целовать госпоже экзаменатору, лишь бы она не была слишком строга к их деткам?

Едва ли.

Да и пусть не знают. В их с Гриззи годы вредно становиться мишенью для ядовитых плевков, вредно…

Директор сидел в читальной комнате при библиотеке и просматривал учебные пособия, назначенные на грядущий год.

Он аккуратно взял со стола новенький учебник истории магии за авторством Батильды Бэгшот, открыл наугад.

«…так, Венделина Странная очень любила „гореть“ на костре. И чтобы испытать это ни с чем не сравнимое удовольствие, сорок семь раз меняла обличье и предавала себя в руки магглов…»

Не поверил своим глазам. Перечитал. Перелистнул страницу назад и уточнил контекст.

Нет, он не мог ошибаться: в учебнике действительно был написан болезненный бред о том, что якобы волшебники умели замораживать пламя (как? или им любезно позволяли пронести на костёр палочку?), а потому некоторые особо изысканные личности превращали сгорание на кострах в своеобразный спорт. Вдобавок учебник клялся, что было это безобразие в неких неведомых „средних веках“.

И это собирались преподавать детям!

Диппет достал чистый лист пергамента, обмакнул перо в чернильницу, поправил на носу очки.

— Дорогая мадам Бэгшот! Я имел несчастье ознакомиться с вашим творением, неосмотрительно именованным „учебником истории для средних магобразовательных заведений“. Могу заверить вас, со всем моим сочувствием, что единственное верное название сему труду — „болезненный бред, почерпнутый из дурно понятой прессы самого низшего толка“. Читая строки вашего труда, многие мученики прошлого, и в их числе отец нашей общей доброй знакомой, мастер Марчбэнкс[6], — (а всё равно ведь никто не знает, что он не маг!), — пылают от гнева не менее, чем их бренные тела некогда пылали под воздействием огня…

Скрипнула дверь, и в комнату — довольно неожиданно — зашёл Риддл. Год назад он закончил школу и теперь подрабатывал где-то — по слухам у Борджина с Бёрком. Что ж, вполне достойное начало для молодого честолюбца. Директор Диппет вон начинал вообще фиддлером, играл на скрипочке в Вайтчепеле на потеху толпе…

— Здравствуй, Том. Что привело в наши края? Нужна какая-нибудь помощь.

— Да, сэр, совсем небольшая, — тот приветливо улыбнулся и нервно потеребил в руках волшебную палочку.

Вредная привычка, между прочим. Не одни штаны так пострадали — пара искр или спонтанный выброс, а позора на всю жизнь...

— Какая же? Садись, рассказывай.

— О, я постою, сэр. Понимаете, я обнаружил, что для завершения очень полезного артефакта мне недостаёт одной детали, а та, которую я использовал — ненадлежащего качества.

— Бывает. И что же за деталь? Надеюсь, не слишком дорогая?

— Как сказать, сэр. Все расходятся в оценке. — Том снова улыбнулся и шёпотом добавил: — Авада Кедавра!

Воровато огляделся и громко позвал:

— Госпожа библиотекарь, госпожа библиотекарь! Директору плохо, посмотрите, что с ним!

Смерть Миртл наступила не от рук Волдеморта. Нужна была правильная, хорошая смерть.

Старый маразматик, мнивший себя знатоком человеческих сердец и „тоже приютским“, подходил как нельзя лучше.

[1] также известен как Ян Амос Коменский; знаменитый теоретик педагогики, создатель классно-урочной системы

[2] в январе 1592 года родился Шах Джахан, создатель Тадж Махала; в августе — Джордж Вилльерс, первый герцог Бекингем

[3] https://spydersden.files.wordpress.com/2010/11/amelia-bassano-lanier.jpg — мама героя, Эмилия Бассано-Ланье

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/c/cd/Steven_van_Herwijck_Henry_Carey_1st_Baron_Hunsdon.png — папа героя, Генри Кэри, граф Хансдон. Печальная семейная жизнь мадам Ланье тоже, к сожалению, реальность историческая; тот самый доктор Форман оставил крайне неприятный портрет её мужа.

[4] Ну сосед же. Там и Глобус невдалеке, и Блэкфрайарс, оба театра Шекспировской труппы. Блэкфрайарс использовали зимой — он был крытый.

[5] Фиц+Имя Отца — стандартные фамилии для бастардов знатных фамилий в первые века норманнского владычества; зачастую эти бастарды основывали собственные семейства, становившиеся вполне знатными.

[6] Некий Марчбэнкс, лондонский купец, принимавший некоторое участие в торговле с Россией, действительно был примерно в интересующее нас время сожжён как еретик. To add insult to injury, в Англии и в принципе по Европе жгли не колдунов, а еретиков. Колдунов, то есть заподозренных в злокозненном ведовстве, вешали. И да, между колдуном и еретиком большая разница; сглазы и порча — просто преступление, а принадлежность к ереси — государственная измена. Потому, собственно, и жгли: костёр предназначался именно для совершивших high treason. И мужеубийц с убийцами хозяев или нанимателей, поскольку это petty treason, малая измена.