Семь дней Эдуарда Ивановича (гет)

Эдуард Иванович Глускин шёл на свою новую работу с бьющимся невпопад сердцем, волнением в груди и надеждой в глазах. Сегодня всё в его жизни изменится, причём непременно к лучшему. Он шёл, глазея на девушек, и улыбался так лучезарно, что девушки невольно улыбались в ответ.

Статистика — великая сила! Проведя титанический труд по изучению женщин самых различных профессий, сфер деятельности и социальных слоёв, Эдуард Иванович пришёл к выводу, что искать идеальную жену лучше всего в статистическом учреждении. Все статистические дороги вели к этому высокому и невероятно солидному зданию. Закономерно? Вполне.

Посетив отдел кадров, Эдуард Иванович сыпал комплиментами, флиртовал и улыбался так, что даже закалённая Софья Ардалионовна безотчётно поправила свою пергидрольную причёску. Эдуард Иванович читал романтические стихи, пел оды, сонеты и дифирамбы; был обаятелен, словно сам Дьявол, но работу в учреждении статистики получил.

Хмурая, московская осень, лужи и непрерывная, мелкая морось не портили настроения Эдуарда Ивановича. Освежённый утренней гимнастикой в переполненном троллейбусе, где его то и дело прижимали к юным девушкам, новый адепт статистики остановился перед массивным, многоэтажным сооружением и с интересом осмотрелся.

Двери с приглушённым жужжанием открывались и закрывались, учреждение торопливо заглатывало утренние порции офисного планктона. Быть съеденными спешили невзрачные, лысоватые мужчины, бойкие молодые люди, юркие старушонки, крикливые тётки и девушки, девушки, девушки…

Мелькали остроносые сапожки, яркие, кокетливые платочки и задорные, вязаные беретики. Трепетно дрожали разноцветные зонтики, стряхивая редкие дождевые капли. Шаркали галоши и звонко цокали тонкие каблучки.

Эдуард Иванович решил, что попал в рай, а войдя в здание, убедился в этом окончательно. В вестибюле у большого зеркала толклись самые отборные девушки. Попадались там и тётки со старухами, но девушки преобладали, бесспорно. Они кокетничали с пробегающими мимо мужчинами, с собственным отражением и друг с другом. Пококетничали и с Эдуардом Ивановичем.

Он улыбнулся девушкам и юркнул в лифт в самый последний момент. Створки сомкнулись перед его лицом, изолируя от внешнего мира, и кабина мягко пошла вверх. Тотчас к Эдуарду Ивановичу протолкалась плотная блондинка с короткими волосами, стриженными под «каре».

— Здравствуйте. — Крысиная мордочка блондинки светилась чрезвычайным радушием, а острые глазки меж тем осматривали, ощупывали, препарировали. — Вы наш новый сотрудник?

— Здравствуйте, — поклонился Эдуард Иванович, потрясённый её проницательностью. — Вы угадали. Моя фамилия Глускин. Эдуард Иванович к вашим услугам.

Он ослепительно улыбнулся. Блондинка слегка покачнулась, но женщина оказалась крепкая на удивление. Вот что значит общественный работник, активистка месткома!

— Шура, — представилась она и вдруг безо всякой связи сказала: — Вы знаете, у Маши Селезнёвой прибавление семейства, сдайте двадцать копеек.

Услышав такую новость, Эдуард Иванович немедля удивился, умилился и прослезился. И конечно с готовностью расстался с наличностью.

— Семья для меня всё! — пылко сказал он. — Возьмите пятьдесят.

— Вот! Как хорошо, когда человек так реагирует! — Шура похлопала короткими, некрашеными ресницами и отчалила в глубины лифтовой кабины. Однако её визгливый голос продолжал раскалённым сверлом ввинчиваться в уши — Шура требовала деньги с кого-то ещё. В ответ раздавались слабые протесты, которые вскоре были сметены могучим напором общественной деятельности.

К счастью лифт прибыл на место. Найдя в общей мешанине свой рабочий стол, Эдуард Иванович сел и начал осматриваться. Его окружало бескрайнее море женских мордашек, в котором там и сям островками торчали неинтересные мужские физиономии. На лицах женщин не было ни грамма косметики, волосы скромно стянуты на затылках. И никаких побрякушек. Эдуард Иванович счастливо вздохнул — столько старомодных, прекрасно воспитанных потенциальных невест.

Звонок, должный ознаменовать начало рабочего дня, вызвал среди женщин страшную и удручающую реакцию — они вдруг принялись красить глаза, губы, ногти и вообще всё, что поддавалось окрашиванию. Волосы взбивались в высокие причёски, а из ридикюлей извлекалась богомерзкая бижутерия. Никто не работал.

Эдуард Иванович страдал. Он чувствовал себя так, словно заглянув на минутку в монастырь, обнаружил там публичный дом. Его опять жестоко обманули. Разнузданная косметическая оргия меж тем продолжалась.

Эдуард Иванович сатанел. Он уже нащупывал в кармане свой любимый походный нож, как статистические красавицы внезапно, словно по мановению волшебной палочки, попрятали свои румяна, помады и крема и погрузились в сладостный мир сводок, отчётов, списков и смет.

Эдуард Иванович недоумённо осмотрелся и на небольшом возвышении увидел Её! Короткие, тёмные волосы этой женщины были зачёсаны на затылок так тщательно, что казались нарисованными. Бледные губы, похоже, ни разу не оскверняла не то что алая помада, но даже и розовая. Одета она была в бесформенное нечто носочного цвета, похожее на оружейный чехол. Что находилось под этими тряпками оставалось только гадать.

С каждой зубодробительной деталью Эдуард Иванович влюблялся всё неистовей и отчётливо понимал — это она. Та, которую он искал так долго. Идеальная жена, которая создаст идеальную семью и будет растить идеальных детей. Сомнений не было никаких — эта мымра принадлежит только ему! Прежде, чем закончился рабочий день, план захвата был готов.

День первый

Цветы и конфеты. Классика! Приняла, поблагодарила, велела переделать отчёт.

День второй

Пригласил в кино. Отказ. Велела переделать отчёт.

День третий

Пригласил в ресторан. «Арагви». Хотел угостить сациви, купатами и шашлыками. Отказ. Накричала, велела переделать отчёт. Чёрт! Что я делаю не так?

День четвёртый

Не смог сегодня пробиться. Верочка хуже Уокера! Записался на четверг по личному вопросу. Завтра Самохвалов устраивает вечеринку. Пойду. Может там что получится.

P. S. Кто такой Уокер?

День пятый

Не смог к ней пробиться на вечеринке. Идиот Новосельцев танцевал ей лезгинку, пел народные песни, плагиатил стихи и вообще, всячески утомлял своей самодеятельностью. Хотел срезать ему всю вульгарность, да народу было слишком много. Ладно, потом. А пока пожалуюсь на него в местком.

День шестой

Переделал отчёт, отнёс Верочке. Два раза велел передать в самые руки товарищу Калугиной. Полдня проторчал в коридоре, а она не пришла. Говорят, поехала к министру. Вот кому надо срезать вульгарность! На министра в местком не пожалуешься.

День седьмой

Приняла отчёт, очень хвалила. Сказала, что назначит поощрительную премию, если я повышу показатели. Я знал, что она от меня без ума! У-ух, моя скромница. Сегодня вечером я заполню твою пустоту.

Позднее.

Ушла! Ушла с работы пораньше, а я и не видел когда, повышал показатели. Что же делать? Пойти с Шурочкой что ли посоветоваться?

Эдуард Иванович трепетно ожидал в дальнем углу коридора свою мымру. Обычно она приходила раньше всех, но сегодня что-то пошло не так. Вот учреждение заполнилось сотрудниками на треть, потом наполовину, а там и полностью, но мымры всё не было. И вдруг она появилась. Ну, и появилась же она! По коридору, покачивая бёдрами, плыло существо в вульгарнейшем платье с неприлично голыми руками, с жутким количеством косметики на лице и — о, ужас! — увешанное побрякушками.

Эдуард Иванович застонал. Где, о, где же то бесполое создание, облачённое в носочного цвета оружейный чехол?! Эта новая женщина, эта пошлая антимымра была весела, шумлива и от неё прямо таки разило сексуальностью. А на устах у товарища Калугиной было только одно, точнее, один — товарищ Новосельцев. Анатолий Ефремович.

Эдуард Иванович был безутешен. Ему не хотелось даже удалять вульгарность. И жаловаться в местком тоже было бесполезно. К середине дня его надежда было воспрянула при виде товарища Калугиной, колотящей зонтом товарища Новосельцева. Анатолия Ефремовича. Но выскочив вслед за ними на улицу, Эдуард Иванович увидел чёрную, директорскую «Волгу», которая умчала целующуюся парочку в туманную даль, и надежда его снова обратилась пеплом. Его снова бросили.

Грустный, потерянный Эдуард Иванович возвратился в учреждение и, немного подумав, устремился к отделу кадров — увольняться. В статистическом учреждении не осталось никакой, даже самой завалящей мымры, значит, тут ему делать нечего. Эдуард Иванович твёрдо решил уволиться и попытать счастья на ткацкой фабрике, но по дороге к отделу кадров его настигла Шурочка.

— Эдуард Иваныч, сдайте пятьдесят копеек, у Боровских юбилей, я пойду лошадь покупать. Бронзовую.

Расстроенный Эдуард Иванович, не глядя, сунул ей рубль и прошагал по инерции несколько шагов, как вдруг остановился. Обернувшись, он окинул Шурочку с ног до головы оценивающим взглядом. Приземистая, крепкая фигура, широкие бёдра и грудь, с которой младенец не будет голодать. Лицо без следа косметики, а на шее только какие-то неприметные бусики.

Глядя, как Шурочка гарцует по коридору, сшибая у сотрудников кровно заработанное, Эдуард Иванович медленно улыбнулся про себя. Эта женщина конечно слегка вульгарна, но всё можно поправить, ежели умеючи. Эдуард Иванович нащупал в кармане свой любимый походный нож и двинулся вслед за активисткой месткома.

— Шурочка, дорогая…