Зрячий (гет)

Дом стоял за окраиной Чернолеса, утопая в густых кронах могучих древ. Прямо перед ним расстилалось полотно дороги, утекающее в никуда. Никто бы не рискнул это проверять, но Слепой немного знал об этом «нигде» и «никогда». За домом распускался густыми ветвями Лес. В отличие от дома, Лес был настоящим. Он шелестел травой, звучал ручьями и разговаривал с каждым, кто осмеливался в него ступить. Солнце здесь не дотягивалось до земли, и только призрачный ветер шевелил ветви и разносил тепло.

Саара жил на болоте. Он — и лягушки. Саара сладко пел, голосом заманивая добычу, и молчаливо душою скулил.

Его нора — царство полутьмы и влаги. Иногда он скучал по солнцу.

Дом стоял старый, с покатой залатанной крышей, крыльцо его застилали высокий кустарник и сорняки. Ветки обматывались вокруг него плющом и укрывали в прохладный кокон из листьев и темноты.

В лунные ночи Саара пел, а в безлунные он плакал.

Дом стоял хлипкий и некрасивый. Заросший мхом, плющом и ободранными ветками. Дом принадлежал Слепому. В одной из его стен затаился мир с узким проходом — тамбуром.

Две комнаты, два матраса и одна грубо сколоченная кровать. Кухня, раковина с отбитыми краями и кран, из которого хорошей воды не жди. Одна ванная, два окна и много-много пустых коробок.

Так Слепой и жил, онемевший, зрячий. С лужицами глаз и сигаретой меж застывших пальцев.

— Я устала, — призналась Крыса, потому что теперь могла это сказать.

Она и Горбач развезли детей по их новым домам и отдали в семьи. Это заняло больше времени, чем можно перенести, не превозмогая усталость и самого себя. Но никто бы не посмел сказать, что они неважно со всем справились.

Когда даже Крестная была пристроена, Крыса нашла Слепого. С отсутствующим видом он сказал, что рад.

— Я хочу отдохнуть, — добавила она и закурила. — Так сильно меня даже Наружность не выматывала.

Слепой слушал молча, тоже курил и выглядел рассеянным, мысли его были не здесь. Крыса сразу поняла, что он затаился в себе и теперь выжидает. Что именно, она так и не догадалась.

Слепой сказал: можешь остаться, мне все равно. На груди у него болталось железное кольцо поверх тонких белесых шрамов. Рубашка Слепого была застегнута только на несколько нижних пуговиц, верхняя из них едва прикрывала ребра. Полоски шрамов белели на них, как подпись на договоре. Почерк принадлежал Крысе.

— Ага, — кивнула она и затушила сигарету. Во рту стало гадко и сухо, ей нестерпимо захотелось пить. Слепой мимолетно взглянул на нее, растянув рот в снисходительной некрасивой улыбке.

Крысе тоже было все равно, она не осталась. Она жила под землей, меж корней толстых деревьев, иногда в узкой норе, украшенной ракушками, иногда на болоте, приманивая к себе свистунов и губя небольших лягушек. Иногда Крыса оставалась у Слепого. Ей было все равно. Она тоже сохранила свое кольцо.

Слепой жил в комнате, маленькой, как клетка, без единого окна и с полосатым матрасом, брошенным у стены. Матрас он утащил с кровати, оставив на ней второй такой же — тонкий и никчемный. В комнату Слепого Крыса не заходила, только заглядывала издали, когда он открывал дверь, чтобы проскользнуть внутрь. Бочком, как краб. Слепой что-то прятал, и Крысе отчего-то было страшно узнать, что именно.

Однажды Крыса узнала.

Он сидел на полу, выпрямив спину, и таращился в зеркало. Руки его покоились возле коленей. Он сидел по-турецки, безмолвный и спокойный, и смотрел на себя во все глаза, будто ожидая нападения. Он походил на зверька. Глупого. На цепочке.

— Хочешь потрогать? — спросила Крыса, опустившись на пол в стороне от стены.

Вдоль нее были расставлены коробки, пустые и помятые, некоторые вывернутые наружу, изувеченные и растоптанные. Коробки были брошены, как сам дом.

— Трогать? — удивленно переспросил Слепой, не глядя в ее сторону. Лицо его оставалось серьезным. Усталые глаза широко распахнуты и неподвижны. Рубашка висела на нем, как на вешалке, плечи сползали к локтям, из вспоротых рукавов, как из темных норок, выглядывали кончики пальцев. Слепой качнул головой и ответил: — Нет. Ни за что.

Он сидел босой и лохматый, волосы падали ему на глаза, но он даже не шелохнулся. Застыв изваянием, Слепой сидел перед зеркалом, обвитым, как рамой, тонким деревцем. Ветки его торчали в разные стороны, корни уходили в деревянный пол и уже там достигали влажной земли. Питались. Домом или Слепым — сказать было сложно.

Слепой выглядел изможденным. Дом тоже. Они были похожи. Они были — одно.

Крыса приоткрыла рот и потянулась к биркам-зеркальцам на груди. Она посмотрела на массивную — могучую — раму в отражении и быстро отвела взгляд. Ей не понравилось то, что мелькало в бирках на груди, и она обернула их закрашенной стороной одну за другой. Спряталась. Успела.

Слепой больше не был слеп, но он все так же обладал чутким слухом. Слышал мысли и видел сны. У Слепого все было чужое, он умел воровать.

Для Слепого так чужим все и осталось.

— Какое, да? — с гордостью протянул он и повернулся к ней острым лицом с запавшими глазами и безумием на губах.

Крыса отпрянула, придавив спиной коробку. Та хрустнула, словно в ней хранились остатки мышиных косточек, но она не перестала к ней льнуть.

— Опусти взгляд, Крыса, — попросил Слепой. — Все эти бирки на твоей груди — тоже зеркала. — Он заметил, что они перевернуты, и с замирающим от восторга предвкушением спросил: — Что ты успела в них рассмотреть?

Крыса не ответила.

Слепой скис, отвернулся к зеркалу и, едва размыкая рот, прошелестел:

— Зачем ты пришла?

Ему было все равно.

Этот вопрос показался Крысе легким, он ее не задевал.

— Было не заперто.

— Понятно.

Крыса вытянула ноги, обутые в тяжелые кожаные ботинки. Ботинки ей нравились. В них было больше Крысы, чем в самой Крысе. Вшивая на ее плече протестующе зачесалась, и она неохотно поскребла ее бока одним пальцем, заметив, что татуировка слегка выцвела.

— В следующий раз дверь будет закрыта? — сказала Крыса, окончательно подминая под себя коробку. Затылок ее уперся в стену, и она расслабилась.

Крыса не спрашивала, Крыса знала ответ наперед.

Пальцы Слепого шевелились и ползали по полу возле ног. Нащупав помятую сигарету, которую однажды уже тушили, тыча в пепельницу, они потащили ее ко рту. Слепой прикурил и затянулся. Взгляд его лениво — по стенам и по полу, от ботинок к голове — перебрался на Крысу.

— Нет, с чего бы это? — без всякого интереса поинтересовался Слепой и дернул уголки губ вверх. Словно на веревочках, они ему подчинились.

Крыса знала наперед, Слепому все равно.

— Давно ты здесь сидишь?

Слепой промолчал и в липкой тишине безмятежно выкурил сигарету. Дым обволакивал комнатку без единого окна и мешал здраво мыслить. Крысе захотелось откашляться. Комнатка, маленькая, как клетка, сводила с ума. Зеркало в раме из живого деревца, с корнями, уходящими в подпол дома, таращилось на нее молчаливой тайной.

— Эй, я к тебе обращаюсь! — закричала Крыса, отводя непослушный взгляд от зеркала. В его отражении ей были видны одни коробки да угол матраса, на котором отдыхал Слепой.

— Нет, — неохотно отозвался он, будто загипнотизированный. — Не так давно.

— И ты никуда не выбирался за все это время?

— Нет.

Крыса встала, распахнула дверь и застыла на пороге, не решаясь уйти. Дым поплыл по коридору, расползаясь по второй комнате и въедаясь в стены.

— Ты еще помнишь Лес?

Слепой просиял, его мертвые глаза на мгновение ожили. Он пробормотал теплым от нежности голосом:

— Я был его любимцем.

Крыса обернулась. Слепой пнем сидел перед зеркалом, чьи ветви уже было обвили руки Слепого, становясь его локтями и пальцами, его коленями и пятками. Становясь самим Слепым. Дерево росло и развивалось, его корни, грубые и крепкие, уходили глубоко в землю. Слепой делался меньше, его острое лицо еще сильней осунулось, глаза увеличились и слезливо поблескивали.

Слепой этого не видел. Он не смотрел на себя, только в зеркало и, если Крыса говорила что-то интересное, на Крысу. Но ей больше нечего было рассказать, и она только спросила:

— И что, ты счастлив?

— Я не знаю, как это. — Слепой нахмурился, пошарил рукой по голым доскам в поисках сигарет. Не найдя, похлопал возле себя и попросил то, что всегда умел просить: — Покажи.

Крыса покачала головой.

— Хочешь, я для тебя спою?

— Нет, — отказался Слепой, потому что это означало, нужно уходить прочь из дома, а он этого не хотел. — Не сейчас, — добавил он уклончиво, и Крыса поняла: сейчас никогда и не наступит.

Ей стало неприятно. Она ушла.

Бледногубый Саара в тот день на болотах только печально выл и распугивал комаров.

Они жили бок о бок и видели друг друга, как во времена Дома до принятия Нового Закона. Девочки и мальчики — два разных крыла… одного существа.

Крыса могла бы не слышать Слепого, он был безмолвен и непритязателен. Крыса могла бы не видеть Слепого, он почти не выбирался из своей комнаты. В конце концов, Крысы могло здесь просто не быть. Но Крыса была, и она ощущала его присутствие.

Она часто уходила. Слепой никогда не спрашивал куда, и ей некому было рассказать про дно реки и густую вязь болот, про солнце, обжигающее дороги, если мчаться по ней, обгоняя небеса. Оседлав мотоцикл, Крыса чувствовала себя собой, свободной и настоящей. Иногда она всерьез разыскивала выход в Наружность, но находила только пустыри и расколотые бутылки. Возвращалась она реже, но если уж возвращалась, то надолго. Навсегда ей не нравилось. «Всегда» звучало как муторная бесконечность.

Слепой ждал всегда, но вовсе не ее. Если он с ней заговаривал, она тосковала по времени, когда он молчал.

— Крыса, — негромко позвал Слепой. — Посмотри.

Подойдя, она едва взглянула на зеркало, в которое указывал Слепой.

— Ну и что? — раздраженно спросила Крыса.

— Что ты видишь? — спросил он, перебирая пальцами сигарету.

— Себя. И тебя, потому что ты сидишь рядом. — Крыса отошла в сторону, ей не нравилось стоять перед своим отражением в полный рост. Угнетало. — А что ты видишь?

Слепой потрогал свои коленки, будто проверяя, не собрались ли ноги разогнуться, вскочить и броситься бежать, утягивая его за собой. Куда-то. На кого-то.

— Его, — произнес Слепой, застыв перед своим отражением. Он почти не шевелил губами, когда говорил: — Я всегда знал, что он там, но не догадывался, что он настолько меня хуже.

Крыса сделала вид, что не разобрала его слов, и неловко сменила тему разговора:

— Кофе будешь?

— Нет, — буркнул Слепой и удивленно добавил: — У нас есть кофе?

— Есть. Немного. Так будешь?

Он промолчал, прикрыв глаза и тихонько раскачиваясь на месте. Крыса подождала, сколько хватило терпения, его у нее было куда меньше, чем у Слепого, а потом равнодушно произнесла:

— Хорошо, я ухожу, — и шагнула к двери.

Слепой словно проснулся, крикнул:

— Стой! — и, резко бросившись вперед, обхватил рукой Крысу за щиколотку.

Она дернула ногой, а он только подключил пальцы второй руки и крепче уцепился. Тогда она прошипела:

— Что тебе тогда нужно?

— Принести какой-нибудь еды.

Он расцепил пальцы и вскинул голову, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Что в этих коробках? — спросила Крыса, отводя взгляд.

— В этих? — Слепой схватил ближайшую и вытряс из нее нутро. Вывалился разный мусор, мелкий и не очень, кучка рассыпалась на глазах. Растекалась. Здесь были кусочки земли, покрытые густым и плотным мхом. Чья-то серая шкурка. Ракушки и цветные камушки. Ремешки от часов и старый голодный ботинок. Слепой сгреб все в ладонях и высыпал обратно в коробку. Он сумел расправиться со всем этим мусором в два подхода. Потом вытер руки о штаны и пояснил: — В основном то, что удалось выловить с той стороны.

— Вот уж не думала, — ошарашенно протянула Крыса, — что страсть к коллекционированию доберется и до тебя.

— Спятила? — Слепой толкнул коробку, и она пришвартовалась у стены с глухим стуком. Он хотел было еще что-то сказать, но Крыса взвинчено перебила:

— Ты сидишь тут безвылазно. Не ешь и не спишь. И зачем, Слепой? Чтобы насобирать побрякушки?

Он показал ей ладонь. Ладонь была узкая и длинная, она почти физически ощутимо говорила: «Заткнись, пожалуйста!» Крыса на удивление послушалась.

— Сидела ли ты хоть раз тихо и неподвижно, вглядываясь в тишину и слыша безмолвие? Оно негромкое и очень хрупкое, понимаешь? Сидела ли ты так, позволяя деревьям прорасти сквозь тебя, и стать веткой, и слышать шелест листьев в волосах?

— Но ты не ветка, — разозлилась Крыса. Слова Слепого не оказали на нее должного впечатления, и он огорченно вздохнул. — Ты пень, уже вон и корни пускаешь.

— Чего ты ждешь?

Она поняла, что стоит, замерев и почти не дыша, и потому прошептала:

— Не знаю.

— Я тоже, — грустно признался Слепой. — Хочешь сказать, ждать не следует?

Крыса не ответила, и, подумав, он добавил:

— Может быть, ты и права. Да, может быть.

Слепой поднялся в молчании и вышел из комнаты первым, оставив Крысу наедине с вросшим в дом деревцем, сквозь которое наружу выпячивалось зеркало. Крыса в него больше не смотрела, она вышла за Слепым и плотно заперла дверь. Добредя до кухни, он сказал:

— Мне нужно перевести дух.

— Совсем заработался, — съязвила Крыса.

Рухнув на ближайший стул, он подпер рукой подбородок и так застыл. Она стояла в дверях, привалившись плечом к косяку, и ждала. Наконец Слепой собрался в менее-более пристойное состояние и заговорил:

— Крыса, а я ведь называл тебя своей любовью…

Крыса поморщилась, да так и не отошла. Наскребла немного мелочи и с перекошенной физиономией добрела до ближайшего магазина. Купив хлеба и сыра, она поспешила вернуться в дом. Слепой сидел на том же месте и с тем же отрешенным выражением лица. Он думал, Крыса резала хлеб и лепила на них неровные куски сыра.

— Держи, — сказала она, ставя перед ним целое блюдо бутербродов. — Кофе не предлагаю.

Слепой как будто ожил, проснулся. Он отошел от дум, пальцы его заскользили по поверхности стола и сами нашли тарелку.

Слепой глотал, не жуя. Отхватывал большой кусок от бутерброда и, едва поработав челюстями, толкал в рот следующий кусок. Пару раз он все-таки подавился, но быстро откашлялся и продолжил трапезу. Прикончив два или три бутерброда, он запил их стаканом холодной воды прямо из-под крана. Вода была нехорошего цвета с рыжим оттенком, но Слепого это не волновало. Он постоял у раковины, пошатываясь, и через мгновение его вывернуло.

— Черт, — простонала Крыса.

Слепой присел, оперевшись на колени, и глухо выругался. Крыса оглядела кухню в поисках какой-нибудь тряпки. Слепой ускользнул в ванную, через пару минут послышался звук воды. Тряпок Крыса не нашла, но на стуле у окна обнаружилось потрепанное довольно большое полотенце.

— Слепой, — крикнула она и прошагала к ванной, не дождавшись ответа.

Дверь он не запер. У порога кучей свалил одежду, как будто сбросил ее на ходу. Брызги воды летели во все стороны. Крыса отпрыгнула, вода оказалась холодной.

Слепой не принимал душ, это совсем не так называлось. Раздевшись догола, он окатил себя водой, и ленты грязи ползли от него к сливному отверстию.

— Полотенце, — сказала Крыса и протянула ему.

Слепой не взял, крупно дрожа, он сунул руки под мышки и перешагнул бортик ванны. Его зубы тихонько постукивали друг о друга. Крыса накинула полотенце ему на плечи и отошла, освободив дорогу.

— Извини, я не в лучшей форме, — прошептал Слепой, вышел на полусогнутых и, странно пригнувшись, добрался до кровати. Влез на нее и замер.

Крыса шла следом.

— Я очень устал, — сказал он, рассеяно, ни к кому вроде не обращаясь. — Мне нужно подумать, — добавил и через мгновение уронил голову на подушку, тут же вырубившись. Крыса заметила не сразу, а как заметила, так тут же вышла из комнаты.

Прибравшись слегка на кухне, она вернулась и присела на кровать. Слепой спал, не шевелясь, он занял ее место, Крыса бросила на него одеяло и прилегла с самого краешка. Сон ее оказался тяжелым.

Кто-то держал ее руку. Крыса проснулась и попыталась вырваться. Руку не просто держали, ее методично ощупывали и тщательно изучали. Распахнув глаза, Крыса ощерилась. Слепой сидел, привалившись спиной к кровати, он держал ее руку у своего лица и принюхивался. Его пальцы сами по себе гуляли по ее руке от запястья до предплечья.

— Что ты делаешь? — прошипела Крыса и дернула руку. Слепой только крепче ее сдавил и нерешительно спросил:

— Я должен поохотиться?

Ладонь у Крысы вмиг вспотела, но он не замечал и продолжал ее жамкать. Он выбрался из-под одеяла, бросил в изножье полотенце и уже нацепил на себя видавшие виды ободранные джинсы. Проснувшись довольно давно, он сидел в тишине и думал мысли. Мысли Слепого Крысе не нравились.

— Совсем рехнулся? Отпусти, мне неприятно.

Слепой тут же ее выпустил с таким видом, будто хотел отбросить, но вдруг передумал. На нем была старая рубашка, рукава которой он прорезал до локтей.

— Неужели ты подумала, что я собираюсь поохотиться на тебя? Я не хочу, — произнес он и нетвердо поднялся на ноги. Он бросил на нее взгляд и добавил: — Хотя пахнешь ты нормально.

Крыса фыркнула.

— Нужно проветриться. — Слепой склонился над ней и доверительно тихо-тихо прошелестел: — Мне кажется, здесь что-то не так.

Крыса посмотрела ему в глаза, они до сих пор казались ей незрячими. А он смотрел и смотрел, Крыса призналась:

— Я прибрала за тобой на кухне.

Слепой кивнул и прошагал к двери пятками вперед.

— Да, — сказал он и улыбнулся, как сумасшедший. Улыбке его не хватало одного клыка. — Не мешало бы мне и мозги прочистить.

— Не делай так, пожалуйста, — бросила Крыса и растянула пальцем рот в одну сторону.

Слепой замер и так, не оборачиваясь лицом, поинтересовался:

— Страшно? — голос его дрожал от тихого, почти неосязаемого торжества.

И он ушел без ответа. По-видимому, на прочистку.

Первым делом Крыса сгрудила матрас из комнатки Слепого на законное место — вернула на кровать. Затем набрала бутылку воды и дала ей время отстояться. Сварила кофе из этой воды и выпила, растягивая сомнительное удовольствие, две кружки подряд.

Слепого она так и не дождалась. Он не вернулся к темноте, и Крыса выбралась из дома, скользнув в гущу Леса не раздумывая.

Ночь была лунная, почти светлая и стрекочущая. Саара пел, растянув широкий рот до самых ушей. Он пел громко и нетерпеливо, с надрывом. Он знал, что его песня прекрасна для всяких ушей, что способны слышать. У него тоже были такие уши. Кожа его просвечивала до костей, насекомые его не трогали, лягушки старались подпевать.

Саара был счастлив принимать в гостях свою добычу. Он его не кусал.

Две тощие фигуры, сплошь состоящие из острых коленок и острых локтей, сплелись в одну. Сделалось много коленок и много локтей, Слепому нравилось то, что получилось. Он ни с кем никогда не играл, потому что не умел. Но Крыса знать не знала, какие игры он водит.

— Можешь делать все, что захочешь. — Слепой распластался на кровати, раскинув руки в стороны. Он даже не смотрел.

— Ты мне доверяешь? — Крыса зажгла сигарету и, вздохнув, закурила. Ничего она делать не собиралась.

— Разве этого так не видно? — Он стек на пол, будто стал полужидким, и только кости торчали, придавая ему нужный объем. Сел, поджав ноги, усталый и отрешенный, и прислушался. Дом не был тих. Он скрипел половицами, дышал щелями и смотрел мутными от грязи стеклами. Крыша его была засыпана сухой листвой. Дом ожил или очень умело сделал вид.

Слепой оделся, с решительным видом пару раз пересек небольшую комнатку, рассовывая в щели между досок какую-то мелочевку из карманов узких джинсов. Крыса сразу все поняла.

— Собираешься уйти насовсем?

— Я думаю, хватит уже с нас. — Он обнял себя за выпирающие ребра и похлопал по ним бледными ладонями. Выглядел он несчастным, как может выглядеть пес, которого выставили за порог теплого дома в долгую метель. — Заканчивается, ты не заметила?

Слепой ничего с собой не взял, только одежду, которая на нем болталась.

— Так все и оставишь? — удивилась Крыса. Ей всегда казалось, что на свете есть вещи, которые даже Слепой мог бы полюбить. Но все те вещи, к несчастью, никогда вещами не были. Слепой не мог просто так их украсть, как чужие сны. Как чужие мысли.

Жадный, он все же был честным. Он всегда отдавал чужое — чужим, а своего у него ничего не было. Он оставлял всё, жег мосты и уходил, чтобы никогда не вернуться. Он был честным.

— Это мусор, — ответил Слепой, лицо его стало каменным и совсем уж белым. — И он не наш. Придется оставить его или остаться с ним. Выбор есть.

Руки Слепого задрожали, он дернул плечами, но не сумел ничего скрыть в этом жесте. Крыса отвернулась, не стала вглядываться и спрашивать ни о чем.

Она бросила в углу бирки-зеркала на шнурках разной длины и, шагнув за порог, напрочь забыла, зачем они такие были ей нужны.

Слепой кусал ее рот и называл это поцелуями. Отчего-то злился. Крыса вцепилась пальцами в его плечи и сказала, что любит. Делать это. С ним. И вообще его самого, наверное, тоже, но договаривать не стала. Слепой поморщился, то ли оцарапавшись о ногти, то ли о мысли, до неприличия громкие, он отодвинулся в сторону.

Крыса даже испугалась, что он рухнет на землю, кувыркнется пару раз и обрастет шерстью. Поднявшись шестилапым, навострит уши и как припустит вглубь Леса. Поминай потом, как звали. Пиши: пропало. Ну и так далее.

Слепой усмехнулся печально, но промолчал.

Так они и ушли, одинаковыми полупрозрачными тенями.

Лес приветствовал их шуршанием листвы и царапал ноги колючими травами.

А потом им везло, они жили под землей, а не на поверхности.

Дом стоял за окраиной Чернолеса. Старый и некрасивый. Ветки, росшие изнутри, прямо из центра дома, выбили оба окна, пробиваясь наружу к солнцу. Ослепнув, дом стал светлее. Чумазый, с лужами от дождя по всему полу и почерневшими листьями. Дом сиял изнутри и плохел снаружи. Таким он и стоял. Осколки стекол впились зубами в землю, и она кровоточила. В дождь листья мокли, фундамент оседал и проваливался, выгрызая нору размерами под себя. Дом гнил. Плющ обвивался вокруг него и уже съедал крышу.

Однажды дом исчез.

Лес разрастался, зацветал, он пах травой и болотами. Жители Чернолеса обходили Лес десятой дорогой и пугали небылицами о живущих там тварях своих детей. Лес боялись, его не любили.

Лес рос и цвел, он не нуждался в чужой любви.

Дом провалился в сказку, обернутый ветками снаружи и изнутри, заросший мхом, плющом и мясистыми листьями. Дом принадлежал Слепому.

Лес для него был прекрасен.