Про Змея Горыныча (джен)

Змей Горыныч отдыхал. А кому бы не захотелось отдохнуть после баньки да трех жбанчиков знатной медовухи, которую Яга, подруга сердечная, закадычная, в подарочек поднесла на день рождения? Эх, головушки буйные! Каждой да по жбанчику досталось, и пели они хором разбитную застольную песню.

Голос имеется, не поспоришь, а слух… Медведь на ухо не наступал. Нет ушей у змея! Зато желания петь — даже больше, чем желания пить. Скучно на службишке змеевой. Мост охранять — что ж тут веселого? Ходят тут всякие. А он каждый день на посту. Бдит.

То коров проведут, или коз, или коней табун — так Горыныч свою службу знает: собирает дань исправно. Леший — тот под мостом шастает — не змеева юрисдикция. Русалки из воды дразнятся, паскуды, плевать им, что брод тиной зарос, знай, проказничают, комьями водорослей швыряют. Игра у них такая — пейнтбол называется по-научному. Кот-Баюн по перильцам, по перильцам ходит, вроде и по мосту, а вроде и нет. А вот что делать, ежели девица идет? Сарафан красный, золотом шитый, в руках корзинка, чистой тряпицей прикрытая. Может, там пирожки с мясом? Змей даже облизнулся в предвкушении и умолк, чтоб не спугнуть раньше времени. Красную Шапочку однажды пропустил за пирожки. Вкусные были. А что? Волчару, значит, оборотня шелудивого, подкармливает, а Змеюшке кукиш с маслом? Думал было к себе зазвать, да уж больно поведение ненадежное у красотки — незнакомым волкам ангажементы раздавала направо и налево. Налево больше. И глаза-то у него большие, и уши, и зубы… В общем, отнял тогда пирожки. А эта девка идет, напевает тихонько:

— Я казала у вiвторок — поцiлую разiв сорок.

Ти прийшов, мене нема, пiдманула, пiдвела.

Змей Горыныч, выглянул из-под моста и прорычал:

— Ти ж мене пiдманула, ти ж мене пiдвела.

Ти ж мене, молодого, з ума-розуму звела… Эй, дивчина, пожрать есть?

— Ааах! — девица глазки закатила, на травку упала, корзинку из рук выронила.

— Грибы… — скривился Горыныч. — За пирожки бы пропустил. А так… придется ее в пещеру тащить, а то прежнюю Василису выкрали злыдни, пока был на работе. Никому доверять нельзя!

Водрузил Змеище красну-девицу себе на спину, крылья расправил, да и полетел к пещере черной, урочищу страшному, бурьяном поросшему, где вокруг косточки белеют, да звери дикие воют. Внутри было темно. Но стоило Горынычу дыхнуть в сторону факела на стене, как зажегся огонь, освещая огромное ложе, устланное мягкими шкурами. Туда и сгрузил Змей свою ношу. Под голову — травяную подушку, козьим мехом укрыл, только кончик косы торчит.

— Эх, девка, девка! Почто понесло тебя темный лес? Али не знаешь, что здесь моя вотчина?

— Как не знать? Знаю! — пискнули из-под вороха шкур, и зеленый ведьмин глаз сверкнул.

— Очухалась, — проворчало чудище.

— А и не страшный ты вовсе! Ну, трехголовый, так с кем не бывает? — наглая добыча вылезла из-под меховых одеял с явным желанием заболтать кого-нибудь насмерть. — Слышала я, что в соседней деревне ягненок двухголовый уродился, так за ним ученые люди нарочно приезжали, издалека. Аномалия, говорят, изучать надобно. Ты, верно, тоже аномалия, как тот ягненок, — девица, вполне освоившись, устроилась в гнезде из теплых шкур.

— Рррр! Молчи, девка, язык-то как помело! — обиделся Горыныч на сравнение с

ягненком. — Лучше обед сготовь или пол подмети. Чему там вас мамки-няньки учат?

— Да из чего готовить-то? Одни косточки обглоданные у входа белеют. Это, между прочим, несанкционированная свалка называется, — девица взяла метлу, что стояла у стеночки, и начала мести. Вжик, вжик, вжик — из-под прутьев только искры летели. Прочь было выметено все, что валялось под ногами и пряталось по углам: веточки, песок, мелкие камешки, куриные перья, высохшая чешуя, древесные стружки, горка дохлых мух, дюжина пауков, клочья паутины и обрывки цветных ниток.

— Как это «несанкционированная»? — захохотал Змей, прикатил бочонок пива из самого темного угла, зачерпнул резным деревянным ковшиком и стал флегматично отхлебывать поочередно каждой головой. — Я ее санкционировал. Специально. Чтобы все знали — с Горынычем шутки плохи! — чудовище гордо похлопало себя по чешуйчатой груди.

— Оштрафовать бы тебя, — задумчиво изрекла пленница, — да взять-то с тебя нечего, вон пусто в пещере, хоть шаром покати!

— А ты из этих что ли, из «зеленых»? — удивился Горыныч и почесал необъятное брюхо. — Приходили тут одни, по-аглицки что-то лопотали…

— И где они?

— А я знаю? Пугнул маленько, только пятки засверкали. Звать-то тебя как, малая? Васькой небось опять?

— Я тебе кот, что ли? Может, Еленой?

— Не, ко мне одни Василисы попадают. Яга говорит, планида такая, — вздохнул Змей.

— Ага, Василиса я. Только будешь имя сокращать по-кошачьи — в лоб черпаком получишь. Вон он у тебя какой большой и тяжелый, мало не покажется! Я знаю, что делать, чтоб чужие в дом не лезли.

— Что? — средняя змеева голова живо заинтересовалась, а две другие только пасти от удивления открыли.

— Увидишь. Ты вот что, — девчонка хитро прищурилась, — велел обед готовить, так лети-ка на добычу, а я тут похозяйничаю пока.

— Сбежишь ведь! Я тебя, пожалуй, привяжу и выход камнем завалю.

— Не надо меня привязывать. Я, может, твой Калинов мост нарочно искала. У двух других мостов только мавки были да болотники. Спасибо, дядька Леший присоветовал, где найти.

— Совсем сдурела, девка? Да на что тебе змей поганый сдался?

— И не поганый совсем. Пахнешь травкой и речкой, — Василиса насупилась, теребя кончик косы, — Сбежала я из дому. Может, здесь не найдут. А найдут — так ты меня не отдавай, я тебе пригожусь!

— А чего сбежала-то? — змеевы любопытные головы потянулись вперед, за свежими сплетнями.

— А ты бы не сбежал, если б тебя за дурака сосватали? Взяли моду — за первого встречного замуж выдавать!

— Так ведь царевич небось?

— И что? Мозгов это не прибавляет. Перецеловал всех жаб в саду, ждал, что царевнами обернутся. А все царь-отец: чуда хотел для сына младшенького, любимого. Вот пусть теперь на лягушке и женится!

— Ну ладно, ладно, не кипятись, — зафырчал Змей, — ты теперь мой трофей, а я свое не отдаю. Но камнем вход завалю, на всякий случай. Отдыхай, пока не вернусь.

Горыныч довольно резво развернулся, взял небольшой разбег и вылетел из пещеры, слегка ныряя в воздушных потоках своей немаленькой тушей, и случайно задел крылом факел так, что тот погас. Даже не заметил, толстокожий. А потом вход в пещеру закрыло огромным круглым камнем.

Делать нечего, полетел Горыныч на добычу пропитания. Можно поохотиться, конечно, но зачем, когда добрые люди все готовы так отдать? Сколько раз было: в каждой маленькой деревушке народ сам на поклон идет — забирай, батюшка-змеюшка, что хочешь, только улетай поскорее! И курочку поднесут, и крынку с молоком, и барашка или поросеночка. Эта схема всегда действовала безотказно, и Горыныч отправился рэкетирить по деревням. А когда он, нагруженный всякой снедью, возвращался обратно, увидел сверху, что камень от входа отвален, вместо дорогой сердцу груды костей зеленеет свежая травка, на травке той расстелен яркий восточный ковер, на котором восседает джинн Ибрагим (сказочно темная личность!) и угощает Василису горячим шашлыком прямо с шампура. Соловьем перед ней разливается и хвост распушил, как павлин, а на деле — лис в курятнике! А Васька слушает да ест. И пальчики облизывает.

— Ибрагим! — разгневанный Змей спикировал из поднебесья, аки орел на защиту гнезда, а рык его страшный гнул деревья к земле. Мощные лапы смяли нежную зеленую поросль молодых кустиков вокруг пещеры, из ноздрей повалил дым, а три пасти вместе с проклятым именем джинна изрыгнули пламя, не хуже вулкана.

— Ибрагим! Я думал, ты мне друг, а ты мою Василису увести хочешь? — Змей грозно наступал на джинна, скаля зубы и вращая глазами, но уже понимая, что никто никуда ни от кого не убежал.

Третья, самая мелкая голова, оказалась и самой ревнивой. Она шипела и плевалась огнем даже тогда, когда у других двух кончился запал и включились мозги.

— Ну, один идиот из трех, это еще ничего, пережить можно, — сказала Василиса, аккуратно снимая с шампура последний кусочек мяса.

Джинн поднялся навстречу Змею, широко распахнув объятия:

— Какой горячий! Настоящий джигит! Только друг дорогой, Горыныч-Змей, разве можно такой красивый девушка оставлять одну в темноте? Такая пери не должна жить в пещере, ей место во дворце, как алмазу в ларце, где есть спальни, купальни, сады и пруды. И прости, Гоярын, ей нужен принц, а не ты!

— Опять ты, Ибрагим, по-дворцовому заговорил! — скривился Змей в три морды. А я тебе по-нашему, по-простому, скажу: Ваську я тебе не отдам, и точка!

Перед лицом джинна замаячила огромная дуля. Эту фигуру Ибрагим знал и хитро-прехитро подмигнул Горынычу:

— Если не отдашь, так, может, поменяешь? Фатиму помнишь? А ее танец живота помнишь? Гурия, богиня, жемчужина из жемчужин! Ну что, по рукам? Ты мне — Василису, я тебе — Фатиму?

У Василисы из рук от изумления выпала гроздь винограда, который она в тот миг ела, глядя на это представление. В сердцах строптивица выплюнула виноградную косточку прямо в наглый джиннов глаз.

— Чтоо? Какая такая Фатима? Увижу — все патлы повыдергаю! А ну прочь из моей пещеры, сводник! Катись в свои дворцы-сады-пруды, и чтоб я тебя, сын шайтана и ослицы, больше здесь не видала! — в руках красавицы откуда ни возьмись появилась тяжелая сковородка. — Ты еще здесь? Подольститься хотел, едой подкупить? Случайно, значит, пролетал мимо из своих Арабских Эмиратов?

Растрепанная Василиса со сковородкой наголо, решительным лицом и сверкающими глазами кого-то Змею неуловимо напомнила. И он в три головы пытался вспомнить, кого же? А когда Васька энергично сдула с глаз мешающую челку и замахнулась на Ибрагима, при этом хищно оскалившись, он понял.

А Ибрагимка-то девки испугался! Не проста, ох, не проста! Только что крылья за спиной не выросли, сила так и вьется вокруг, так и вьется, вихрем вертится. Глядь, а Ваське на подмогу метла прилетела и давай джинна охаживать по спине, да чуть пониже. Аж искрится метелка от усердия, и шальвары-то искрами прожгла аккурат против мягкого места. Так и усвистал бедный джинн, сверкая прорехами с тыла, только реактивный след остался. Даже ковер свой летучий, златотканый, забыл.

Засмотрелся Горыныч на Василису, а ведьма с метлой наизготовку тем временем повернулась к Змею. Уперев одну руку в бедро и держа чугунную сковороду во второй, словно палицу, она медленно пошла навстречу. Захотелось втянуть головы в плечи, да вот незадача — длинношеим уродился.

— Что, джигит, шашни на стороне водим? Тогда зачем меня воровал? Зачем в дом тащил? Зачем запирал? Что за Фатима крутобедрая взор твой танцем услаждала?

— Все не так, Василисушка, — Горыныч попятился к спасительным сводам пещеры, — Да и не было там ничего, ели, пили, кальян курили, а Ибрагим похвалялся гаремом своим. Но я ни-ни! Не по мне эти тощие гаремные мощи! Мне бы чтобы кругленько было, да аппетитненько, вот как у тебя, например! С Ибрагимкой у нас общее дельце имеется. Ковер-самолет видишь? Узор яркий, да без души. То ли дело, наши девки ткут — с выдумкой, да с огоньком!

— Огонька, значит, захотелось? А ну, метелочка, поддай жару!

И послушная метла, пыхнув, заискрила, и досталось Змею не меньше, чем джинну. И за Фатиму, и за кальян, и за танец живота, и просто, чтоб неповадно было.

Сидит, бедолага, у Калинова моста, охает, водоросли лечебные к обожженному хвосту прикладывает. Глядь — лошадка скачет, Сивка-Бурка, вещий каурка. А в седле-то — Иван-Царевич. Доспех золотом сверкает, меч-кладенец огнем горит.

— Мало мне огня сегодня, — проворчал Змеище. Спрятался под мост, чтобы кавалерия эта мимо проехала, да не судьба. Встал конь перед мостом — с места не сдвинешь, чисто мул. Спешился Царевич и начал на бой вызывать:

— Змей страшный, чудище трехглавое! Выходи, сразись со мной, меча моего отведай!

— Нашел дурака, — прошипела из-под моста глупая младшая голова.

— Вот ты где, змей подколодный! А ну, отдавай Василису, или меча моего отведаешь!

— Ну, раз ты настаиваешь… — выполз Горыныч из укрытия, пасти разинул, да и откусил лезвие меча от рукояти. — Ну, отведал… — Змей выплюнул обломки и уселся на пригорочке. — Ненастоящий, обманули тебя, Ванюша. Садись, поговорим, что ли?

Иван-Царевич вздохнул и уселся рядом.

— Горыныч, отдай Василису. По-хорошему прошу.

— Не пойдет она за тебя, Ванька, — Горыныч дружелюбно похлопал парня по плечу, от чего Иван завалился навзничь, да так и остался лежать, глядя на бегущие в небе облачка, затем сорвал травинку и начал жевать. Змей тоже улегся рядышком обожженным брюхом кверху. Валяться на земле было хорошо. Сивка-Бурка мирно щипал травку неподалеку. На желто-полосатое змеево брюхо тут же опустилась бабочка-капустница.

— Вот ведь, пакость! Лети отсюда! — махнул когтистой лапой Горыныч.

— Отчего это не пойдет? — Иван отбросил травинку в сторону и повернулся к Змею.

— Не нравишься ты ей.

— Сама сказала?

— Ага. Ты жаб-то зачем целовал?

Иван покраснел как маков цвет.

— Так это… подумалось мне тогда, раз первая же встреченная мной лягушка девицей заколдованной оказалась, что, ежели остальные тоже? Я уйду, а они в жабьем обличии останутся жить. Нехорошо как-то.

— Пожалел, значит? И что, была еще хоть одна царевна?

— Нет, — тяжко вздохнул Иванушка.

— Добрый ты, Вань. Да не кисни так! Скажу по дружбе, не по тебе Василиса. Во, смотри, какой темперамент, — Змей демонстративно повернулся к Ивану хвостом с обожженной чешуей, где Васька приложила от души предметами обихода. — И ничего не поделаешь — гены.

— За что это тебя?

— Ни за что. Влюбииилась! — ощерился в зубастой улыбке Горыныч. — Бьет, значит, любит!

— А что за слово такое «гены»? Не понял я…

— Дурак ты Ванька, верно говорят. Наследственность это. Есть у меня одна теория… То есть версия… То есть… Как бы тебе понятно-то сказать? Мысль одна верная. Ведьма она, да не просто ведьма, а Бабы-Яги родственница. Вот хочешь, об заклад побьемся?

Царевич задумчиво осмотрел змеевы ранения, почесал в затылке и сказал невесело:

— Я, пожалуй, верю. Что, своею белой ручкой била?

— Ага, — снова заулыбался Змей, — метлой и сковородкой еще. Любовь у нас, Ванятка, так что езжай-ка ты домой несолоно хлебавши, сыщи себе какую-нибудь Елену Прекрасную, а Васеньку мне не тревожь.

Уехал Царевич. Оглянулся напоследок с грустной улыбкой:

— Ты это… хоть ромашек нарвал бы. Любит она их.

Вернувшись к пещере, увидел Змей над входом надпись крупными буквами на доске сосновой: «НЕ ВЛЕЗАЙ — УБЪЕТ!», и помельче, с краешку, витиевато: «Частная собственность Змея Г.» Видать, имя полностью не влезло. Большой он, Горыныч, что и говорить. «Ах да умница Василисушка! Премудрая, одним словом», — подумал он. А заглянув внутрь, увидал, что рыдает Васенька в три ручья, а в доме опять гости, да какие! Аж попятился, да подумал, не убраться ли восвояси, пока шкура местами еще цела? Не успел.

— Бабушка! — плакала навзрыд девица-красавица, на постели большой, мехами устеленной. — Улетел он в края далекие, за горы высокие, оставил меня одну-одинешеньку! Обидела его уж очень шибко! Вернется ли теперь?

Рядом с девицей сидела старуха древняя, горбатая, лицо в морщинах, нос крючком, изо рта клык торчит. И только глаза молодые да зоркие из-под кустистых бровей сверкают. Утешала красавицу, обнимала да гладила.

— Что ж ты, Змеюшко, у входа топчешься? — прокаркал хриплый голос. — Входи уж, болезный наш, хватит прятаться. Извелась уж внученька моя, тебя ожидаючи.

Вошел Горыныч, лапы за спиной прячет, головы повесил, а меньшая голова даже зажмурилась от страха. Подошел к ложу широкому, да и осыпал Василису цветами полевыми — васильками и ромашками. Большой букет был, скрыло девицу с головою. А когда она вынырнула из цветов, слезы и высохли.

— Эх, дети-дети, — вздохнула Баба Яга, — Самим-то и не разобраться. А тебе, Васенька, у меня подарок — на вот, держи шкатулочку. Не все тебе в лягушачью кожу рядиться, можно и по-другому. Надень-ка на шею, да загадай облик, только из пещерки-то выйди, тесновато тут станет.

Открыла девушка ларчик, а там простенький шнурок льняной с подвеской деревянной: лик крылатого зверя с длинным хвостом и о трех головах.

— Ох, родная, спасибо тебе! — кинулась на шею ведьме Василиса, пока еще не премудрая.

— Ничего, сама еще научишься амулеты делать. А пока прими дар, да будь счастлива.

С тех пор много лет прошло, и над лесом часто видели не одного, а двух Змеев. Правда, один был помельче, и чешуя серебром отливала. И еще говорят, появлялся порой богатырь мест нездешних, что одной рукою дуб вековой мог с корнями из земли сырой вырвать. А ковров-самолетов стало видимо-невидимо, в каждом уважающем себя дворце не меньше трех. И узоры на них, все жар-птицы да русалки, цветы невиданные да ягоды лесные, но иногда и змей трехголовый на узорном поле встречался. Такие ценились особо, за золото не купить, а только в дар получить.

Без намеков сказка — ложь, что с рассказчика возьмешь?

Что услышал — рассказал, сам я Змея не видал.

Леший в чаще насвистел, да ручей в овраге пел,

Да сорока на хвосте принесла мне сказки те.

Рассказал их, как сумел, в ухо мне комар напел

про Горыныча с Ягой, с Василисой дорогой.

Правда, нет ли, вам решать, людям добрым рассказать.

Тут и сказочке конец, кто поверил — молодец