Silentium (гет)

* * *

"Silentium — Молчание" (лат.)

Любопытно, в какую минуту она поняла, что сходит с ума?

Этот стук одной-единственной навязчивой капли, находящейся наверняка снаружи покоев и явно желающей довести её до белого каления, с каждой секундой становился всё чаще и чаще. Сознание в какой-то момент засомневалось: действительно ли стук учащался или это ей кажется?

В промежутках между стуками Хюррем, бездумно глядящая на горящую свечу перед собой в кромешной тьме своих покоев, вспоминала, казалось, отбывшие в Лету воспоминания о прошедшем вечере.

Стук. Она, в нарядном багровом платье, с лучезарной улыбкой, забывшая все злые мысли, стоит перед зеркалом, позволяет наложницам творить чудеса с её причёской и украшениями. Пару раз она спрашивает об активности дворца Хатидже Султан, а после довольно улыбается, получая отрицательный ответ. Она счастлива.

Стук. Золотой путь. И каждый вечер, словно в первый раз. Она всё так же подрагивает, чувствуя разливающееся по телу тепло от мысли о предстоящей ночи. То, как он поцелует её, как она расслабится в его руках, забывая про все тревоги. Забывая про порой грызущее её чувство вины за все свои проступки. Ведь Сулейман бесконечно доверял ей, и было очень странно осознавать, что она не заслуживает этого доверия.

Стук. Стук. И последний стук сердца перед непродолжительной, но ощутимой паузой в сердцебиении. ? Смех этой хатун в его покоях и слова стражника. Страшные слова.

— Повелитель со своим гаремом, султанша. Фирузе-хатун внутри.

Стук. Стук. Стук. Кожу неприятно закололо, когда из глаз полился град горячих слёз. Внезапная слабость, окатившая её ледяной водой по мышцам, вынудила Хюррем попросить рабынь помочь ей добраться до своих покоев.

Она не чувствует ровным счётом ничего, даже когда наложницы помогают ей переодеться в ночную шёлковую сорочку. Губы сжались в тонкую линию, появилось ощущение огромных камней под глазами и даже глубокие болезненные вздохи не могли избавить от тяжёлого ощущения внутреннего разрушения. Священный четверг, Хюррем Султан. Это твой конец.

Она чувствовала себя преданной, брошенной, побитой, убитой — как угодно. И она чувствовала страшную, пожирающую оставшиеся эмоции обиду. Она разгоралась, словно вечно сопутствующий ей и такой опасный огонь. Хюррем Султан, ты проиграла.

Её рука слегка разжалась, явив взору небольшой пузырёк с ядом. Тем самым, который приносит быструю, но болезненную смерть. Впрочем, какая физическая боль может идти в сравнение с той, что она испытывала в ту минуту?

Это страшное ощущение конца не могло заставить её даже сомкнуть глаза. Кто может ручаться за то, что сейчас не явятся её враги и не сожгут её на костре, любезно разожжённом их приспешниками в главном дворе Топкапы? Теперь у неё ведь нет власти, потому как султан однозначно заявил этим жестом всей Империи, что Хюррем Султан, бывшая главная жена, главная любовь его жизни, отошла на второй план.

А в чём смысл дальнейшего существования? Так она могла, пользуясь любовью и поддержкой падишаха, свернуть горы на своём пути, могла свободно идти по телам своих врагов, чтобы обеспечить себе, своим детям и своим паладинам-приверженцам в полной мере счастливое будущее. А что теперь? Фирузе-хатун, которую так лицемерно прятали от неё Хатидже Султан и Ибрагим Паша и которые по сей день оказывают ей открытую поддержку, встала на её место — теперь она будет той, кто будет вершить судьбы этого дворца.

Она могла сопротивляться этому ранее. До сего вечера. Потому что Священный четверг решил бы всё.

Хюррем не могла вспомнить, как слабо поднялась, крепко сжимая пузырёк в руках, надела халат и вышла на балкон. Ночь была очень холодной и мертвенно тихой. Служанки продолжали безмятежно почивать, и никто не заметил бы того, что планировала сделать она со своей жизнью.

Лицо султанши хранило равнодушие, но, если приглядеться, можно было разглядеть немигающие глаза и сильно дрожащие губы. Она была полностью разбита. Она попалась в тот капкан, о котором ей говорила Хатидже. В капкан безразличия султана.

Так вот что чувствовала Махидевран?

Она откупорила пузырёк и почти поднесла его к губам.

— Добрый вечер, султанша.

Услышав знакомый голос, женщина вздрогнула всем телом и открыла глаза, тотчас направив их в сторону источника звука. Терраса Ибрагима Паши. Это мерзкое самодовольное лицо, освещённое грязной лицемерной улыбкой. Визирь опирался на перила и с интересом наблюдал за моментом её слабости. Хюррем широко распахнула глаза и обнажила зубы в презрительном жесте. Тот лишь усмехнулся, после чего приподнял бровь и, пальцем показав на свои покои, удалился.

Он зовёт её к себе? С чего бы? Сомнений не было: Великий Визирь пронюхал в первую очередь о том, что Священный четверг, который впервые символично не был отдан ей, положил свой выбор на Фирузе-хатун, что знаменовало её полный проигрыш. Так чего ради он остановил её?

* * *

Хюррем трясло от волнения, а кончики пальцев пульсировали болью, словно все разом были надрезаны острым ножом. Петляя по коридорам и минуя другим ходом покои падишаха, она судорожно размышляла над событиями последних минут, старательно выискивая подвох. Слишком подозрительным казался факт предотвращения Ибрагимом её самоубийства, слишком странным было его поведение и выбор места для предполагаемой встречи, слишком сильные эмоции контролировали её в этот момент.

После короткого стука она, будучи одной, без своего сопровождения, вошла на территорию злейшего врага.

Ибрагим стоял лицом к окну, скрестив руки за спиной. Вот и первый его жест, говорящий о том, что он знает о ныне малозначимости Хюррем Султан в дворцовой жизни.

— Ещё раз добрый вечер, госпожа.

Она подошла к нему, не чувствуя под ногами опоры, едва удерживая равновесие. Её голову не покрывала ткань, её тело покрывала сорочка и халат. Сейчас его аллегория об орле и голубке была как нельзя кстати. Она чувствовала себя маленькой птичкой перед взрослым хищником.

— Что тебе нужно? — осторожно спросила она, стараясь не выдать своё чрезмерное волнение. Её голос звучал слабо, сдавленный окружающей тишиной. — Говори быстрее, я...

— Собиралась как раз покончить с собой, а я помешал? — в голосе прозвучала ирония. — Какая досада.

— Какое твоё дело?

— Дело в том, что не нахожу зрелище, содержащее твоё самоубиение, приятным. Особенно в часы своего ночного отдыха.

В тот момент вряд ли что-либо могло удачно воззвать к здравому смыслу султанши, посему ей вмиг надоел бессмысленный разговор. Она развернулась вокруг своей оси и сделала попытку уйти, как была грубо схвачена за локоть. Ибрагим, не меняясь в лице, вернул её на место.

Хюррем вскипела:

— Не прикасайся ко мне! — Она с отвращением дёрнулась.

— Ты меня ранишь, госпожа, — сладкая фальшь в его голосе раздражала её с каждой минутой всё больше.

Хюррем отступила от него на шаг, напустив злое лицо. Эта игра настораживала её. Как и не менее сильно настораживало её, по какой причине он пригласил её к себе в покои.

— Говори, что тебе нужно.

Послышался вздох.

Она задрожала от прикосновения к своему плечу: Ибрагим обошёл её и принялся медленно ходить вокруг неё.

— Мне действительно интересно услышать твои предположения, султанша.

— Ты действительно думаешь, что я буду сидеть и догадываться?

— А у тебя есть другие, более важные дела? — с издёвкой сказал он.

Хюррем осеклась: а ведь он был прав. Куда ей теперь торопиться, к чему теперь стремиться?

— Либо ты сейчас говоришь, зачем посреди ночи позвал меня сюда, либо я тотчас ухожу, — отрезала женщина.

Кажется, он правильно понял, что она сказала, поскольку перестал нарезать вокруг неё круги, остановился близко перед ней, и его лицо стало серьёзным.

— Приказы жены султана созданы для того, чтобы их выполнять. Что ж. Говоря откровенно, я уже сказал, зачем ты здесь.

Она демонстративно подняла брови. Признаться, в ней медленно зарождался интерес. Поскольку с подобными приглашениями, тем более от Ибрагима Паши, она ранее не сталкивалась. Впрочем, когда она ещё попадала в подобные ситуации с попыткой самоубийства у себя на террасе?

Молчание затянулось, хотя он продолжал неотрывно смотреть на неё, словно пытаясь заглотить. В этом дьявольском взгляде перемешивались хитрость, азарт, самодовольство и ещё что-то странное.

— Говори, что тебе нужно? — несколько сдавленно спросила она, осторожно пятясь назад. Ей не нравился этот взгляд.

— Два месяца, — начал он, разрушая могильную тишину. — Два месяца я даю тебе, чтобы сохранить жизнь себе и своим детям. Ведь теперь ваши жизни в моих руках.

Из горла вырвался глухой смешок. Она не удержалась и выпустила его наружу. О Аллах, сколько раз она это слышала? Возможно, он сказал подобное, чтобы развеселить её? Следует отметить, что довольно неожиданный шаг, но ему это удалось.

— Ты каждый раз угрожаешь мне чем-то подобным, но каждый раз твоя павлинья самоуверенность вынуждает тебя терпеть сокрушительный крах. Так что же на этот раз изменилось?

— А вот это тебе предстоит выяснить самой, — равнодушно сказал он. Видимо, ожидал подобной реакции. — Ты права: ранее мне не хватало уверенности, чтобы раздавить голову змее, однако в этот раз никаких ошибок. В моих руках гибель твоя и твоих детей. Никаких сомнений.

Хюррем могла бы ещё раз рассмеяться, покажи он ей свою обычную самодовольную ухмылку. Но её не было. Он был предельно серьёзен. Какая-то её часть, осознающая то, что её жизнь, по сути, подошла к концу, заставила её принять этот "вызов" серьёзно.

Проглотив комок в горле, она сквозь зубы зашипела:

— Ты меня не убедил. С каких пор ты настолько уверен в своём "плане"? К тому же, раз у тебя в руках возможность избавиться от меня, почему бы тебе не использовать её прямо сейчас? К чему два месяца? — вопросов становилось всё больше. — И раз уж так: если твоя цель — моя смерть, тогда в чём смысл твоего фарса и распинания передо мной?

— Всё иначе, Хюррем. — Он приблизился к ней на опасное расстояние и задышал в лицо. Её передёрнуло. — Я поймал тебя. Поймал. И в этот раз ситуация другая, поскольку не сегодня, так завтра Фирузе-хатун станет султаншей, родит падишаху шехзаде, а тебя вышлют из дворца. Как было с Махидевран Султан.

Хюррем ощутила болезненный укол от собственной мысли.

— Всё равно не понимаю, зачем тебе это. Если всё правда, то зачем тебе говорить об этом мне?

— А почему бы не сказать? — его мягкий смех отозвался эхом по комнате. — К тому же, я должен добавить, что если ты решишь воплотить в жизнь свой маленький и очень глупый план по самоубиению, то даже при таком раскладе твои дети будут казнены.

Её лицо наполнилось кровью, кулаки сжались, и она скривилась в ярости.

— Не смей. Не смей трогать их.

— Что ты, что ты. Моя цель — ты и никто другой. В конце концов, Мехмет и другие всё ещё мои племянники.

Она заскрипела зубами.

— То есть ты просто насмехаешься над моим положением с помощью какого-то плана, что будет держать меня в страхе за жизнь моих детей?

Тут он поменял положение, и его шёпот раздался позади неё.

— Я лишь бросаю тебе вызов.

— И что это значит? — она развернулась, не позволяя ему заходить ей за спину. Эта игра в смену положения сильно играла на нервах.

— Как бы тебе сказать... — на лице отразилась наигранная задумчивость. — Мне хочется дать тебе шанс. Особенно в таком щекотливом и нелицеприятном положении "никого" в этом дворце. Спустя столько лет войны будет как-то... неполноценно смотреть на то, как ты просто убьёшь себя сама в стенах этого дворца. — Хюррем открыла рот, чтобы сказать что-то ядовитое, как он перебил её с тем же серьёзным лицом: — Более того, если ты сумеешь узнать, каким же путём я собираюсь втоптать тебя в грязь, то эта женщина, Фирузе-хатун, с треском покинет Топкапы.

— И в чём твоя выгода, Ибрагим?

Глухой смешок.

— Я предполагал твои бесконечные вопросы. Именно в этом. В этом непередаваемом ощущении своего... доминантства в этой ситуации. Тебе ничего не остаётся, поэтому ты примешь мой вызов. Поскольку на кону будет жизнь твоих детей, если ты сделаешь шаг с балкона или кому-либо расскажешь о нашей маленькой беседе. Ты и твоё упорство, когда дело касается наследников, делают тебя самым занимательным развлечением.

— Ты омерзителен, — вызывающе прошипела она.

Не хватало просто отбросить своё женское начало и вцепиться в глотку этому падальщику, что стоял перед ней высокий, приосаненный, богато одетый и наблюдающий за её выражением с неким упоением. Она — игрушка. Она проигравшая. Проигравшая, которая впервые будет сражаться за то, чтобы выжить. Без поддержки падишаха, с этой женщиной на его ложе, которая с каждым днём будет набирать силу. И с теми же сильными как никогда противниками вокруг.

Он прав: у неё действительно нет выбора.

— Два месяца, — процедила женщина. — И как же мне сообщать свои догадки?

Он звучно расхохотался в своём стиле, видимо, довольствуясь её быстрой уступкой. Или же ещё раз над её унизительным положением.

— Просто отправь мне весть, если хочешь. Или можешь приходить в мой кабинет, когда твою голову посетит достойная мысль.

Мысли о потенциальных вечерних беседах с Ибрагимом, о том, что он будет следить за её поведением и её потугами разгадать эту глупую загадку, вызывали тошноту.

— Будь ты проклят, Ибрагим. Будь ты проклят.

— Как вам будет угодно, моя госпожа. Я буду ждать нашей следующей встречи.

Она заметила его злобную усмешку, когда она взяла себя в руки и, разъярённая, покинула покои Великого Визиря.

— Спокойной ночи, Хюррем Султан.

Как только за ней закрылась дверь, мощная волна апатии заставила её едва не выпустить слёзы. Это было слишком сильным испытанием для неё. Если она сумеет просто догадаться, что задумал паша — их жизни спасены, если же нет — адский огонь этого человека распространится и на её детей.