До дна (гет)

Иногда ей хочется петь от любви. Хочется до дрожи, но не получается, нечем. Язык, большой и мягкий, а толку от него никакого, одно только мычание, забавляющее окрестных мальчишек. Уж лучше бы ведьма вырвала его с корнем, чем оставила таким. Лучше бы убила ее прямо там, в пещере, размазав мозги по высоким мрачным сводам. Тогда не было бы так… Больно. Так это, кажется, зовется у людей? Боль.

Русалочка улыбается во сне и обнимает подол подвенечного платья, представляя, хотя бы во снах, в одних только снах, что свадьба — ее. Принц рядом, и глаза его не горят яростным, злым огнем. Он любит, но не ту, что пришла с севера, из самого пекла ада, а свою Русалочку, такую родную, теплую, живую. Все еще любит.

Русалочка просыпается в слезах, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Она теряет Принца даже во сне, словно хочет слишком многого, словно он — не ее судьба. Подол промокает от слез, но ей все равно. Платье, такое прекрасное и совершенное, какое только могут сотворить руки дочери морского государя, почти готово. Платье, достойное Принцессы.

Русалочка скользит ладонью по тяжелым самоцветам и жемчугам, похожим на капельки слез или колкие льдинки, с трудом удерживаясь от того, чтобы не разорвать все в клочья. Взять ножницы, слишком тяжелые, громоздкие и острые, как бритва, и раскроить все, разорвать на лоскуты.

Почему все длится? Почему не кончилось в момент, когда Принц сказал той, другой, что любит?

Ведьма тешится, ждет чего-то, тянет время. Пьет ее голос, саму жизнь по капельке, словно самое дорогое и желанное из вин.

Русалочка чувствует, как жизнь пульсирует в ней. Острее — с каждым шагом, каждым крохотным, болезненным шажочком, словно по раскаленным углям, по разбитому стеклу. Больно и больно, больнее, без конца.

«Забери, забери», — беззвучно, одними только губами шепчет она, словно таинственное и древнее заклинание, набегающим морским волнам.

Только на берегу ей спокойно и хорошо, только там она дома. Краем глаза может взглянуть на мир, от которого отказалась, не ведая. Мир зовет, стонет, но отозваться ей нечем, и только и можно, что смотреть — то плавник промелькнет, сверкнув в холодном свете, то голова, знакомая, косматая, выглянет. Кажется, что так легче.

Глупая, глупая девчонка.

Платье ей великовато, но Русалочка все равно надевает его. Тихонько, пока никто не слышит и не смотрит, выскальзывает из комнат прислуги и дальше, через кухню и конюшни, идет на улицу, на террасу, гранитными ступенями уходящую в море. Спускается вниз чинно и медленно, будто невеста. Не дышит вовсе. Все внутри нее поет от боли, дрожит, сжимается. Холодная вода — какая же чудовищно холодная! — щекочет ступни, колени, мягко обволакивает бедра. Объятия, крепче которых нет. Объятия, которые не разжать.

Удушливо пахнет солью. И как она раньше не замечала эту жуткую вонь, как терпела ее годами?

Шаг, еще шаг. Еще один. Пожалуйста. Только один.

Платье оплывает вокруг уродливым саваном, самоцветы тянут ко дну. Как же тяжело.

«Где ты, ведьма? Где была все это время? Я жду так долго», — она почти что слышит свой голос, былой, позабытый.

Вода добирается ей до шеи. Русалочка пытается плыть, перебирает ногами, но с горечью понимает, что они — не крепкий, гибкий, сильный хвост, с ними не выгребешь.

Она делает шаг назад, еще один. Ждет, пока платье как следует промокнет, напитается морской солью, будто ядом. Пусть новобрачная его надевает, пусть, теперь совсем не жалко.

Яростная волна окатывает Русалочку, накрывает с головой. Она невольно глотает воды и страшно кашляет. Мир суши не хочет ее принимать, но теперь она не нужна и в мире морском, везде чужая.

Русалочка выбирается на верхнюю ступеньку, стягивает с себя платье, потерявшее былые шик и блеск, беззвучно хохочет, словно полоумная. Словно ведьма, восставшая со дна морского.

Рассветное солнце согревает ей кожу, но Русалочка все равно дрожит, как тонкий парус на ветру. Может, поэтому раковину замечает не сразу.

Сердце пропускает удар. Второй. Третий.

Она вскакивает на ноги, вмиг позабыв о холоде и боли. Раковина в ее руках отливает мягким светом, и Русалочка точно знает, что внутри.

Не верит, но знает. Ведьма умерла, ограблена и уничтожена. Ее нет. Ничего нет.

Дрожащими руками Русалочка подносит раковину к губам и выпивает весь жидкий свет без остатка. До дна, за здоровье молодых.