Замкнутые системы (гет)

Неожиданно, но до сих пор я удивительно ясно помню тот день, когда впервые тебя увидела. На улице шёл дождь, настроение всё больше уходило в минус, а потом я оглянулась — и за дальним столиком кафе, у окна, увидела тебя. Ты поразительно гармонично вписывался в окружающую действительность, настолько, что перехватило дыхание. Вот оно, Фаустовское «Остановись мгновенье, ты прекрасно». Меня попытались потянуть дальше, на улицу, а я всё стояла и смотрела на тебя. А потом ты поднял глаза. «Никогда не видела таких красивых глаз, — подумала я. — Никогда не видела таких красивых людей». А ты всё смотрел на меня, и я улыбнулась, на этот раз — искренне. Ты едва заметно приподнял уголки губ. А потом меня всё же увели. Злости было… Я думала, что больше тебя не увижу. Я думала, что скоро исчезнешь из памяти, каким бы прекрасным видением ни был.

Прошла неделя, а твой образ всё ещё не желал покидать мою голову. И всё больше эскизов, зарисовок с тобой, и всё больше деталей вспоминалось, и я уже не понимала действительно ли они вспоминаются, или же я их додумываю. Ты был везде: в мыслях, на бумаге, на холсте, твои портреты на стенах и в тетрадях, твой образ — в каждой мелодии. Музыка писалась особенная: немного мрачная, немного меланхоличная, ровные ритмы, она начиналась медленно и вкрадчиво, подкрадываясь на мягких лапах, чтобы потом закружить, поднять над землёй, а потом отпустить — либо полетишь, и она тебя разорвёт, не отпустит, либо разобьёшься. На попытки как-то по-другому развернуть мелодию она не реагировала, диктовала свои правила и отказывалась идти на компромиссы.

А потом я снова встретила тебя. На том же самом месте. Ты всё так же сидел и задумчиво держал в руке чашку с кофе — я почему-то была абсолютно точно уверена, что там именно кофе — и просматривал какие-то записи. И только я вошла, ты сразу же поднял взгляд и едва заметно улыбнулся уголками губ.

И вот уже через секунду я обнаружила, что стою у твоего столика, и ты помогаешь мне снять пальто, пододвигаешь мне стул, возвращаешься на своё место и пристально смотришь на меня. И я не придумала ничего лучше, чем сказать:

— Привет.

Ты мягко улыбнулся.

— Долго же тебя пришлось ждать. Я думал, ты придёшь раньше.

Боже, какой голос…

— И почему вы такой незабываемый? — сцепив руки в замок и положив на них подбородок, улыбаясь, задумчиво тяну я, восхищённо разглядывая тебя.

— Может, потому, что это взаимно?

Мы проговорили ещё какое-то время, и теперь я с точностью могла сказать, что была просто очарована. И хотя где-то в глубине души мне почему-то казалось, что расслабляться с ним нельзя, что лучше бежать пока не поздно, но… А потом зазвонил мой телефон.

— Прости… Ой, совсем забыла! Прости, мне пора бежать!

Тень недовольства на лице, ты ловишь меня за руку и легко касаешься её губами.

— Мы ещё встретимся?

— Да?..

— Тогда…

— До скорого!

И снова звонок телефона, и я бегу, ведь уже полчаса как должна была быть совершенно в другом месте, и опоздай я ещё на столько же, то от праведного гнева меня ничего не спасёт, даже коробка любимых шоколадных конфет.

И только когда я вбежала в зал для репетиций, вдруг вспомнила, что так и не спросила имя своего Прекрасного Видения. Как, впрочем, и не узнала его номер.

* * *

Следующие несколько дней прошли как во сне. Странном, лёгко-вязком и очень быстром. Словно… словно приняла экстази, и пузырьки энергии по венам, и идеи фонтанируют, голова слегка кружится, дыхания не хватает, всё спешишь, пытаешься куда-то успеть, тебя накрывает, и ты бежишь, бежишь всё дальше, и лёгкое ощущение нереальности происходящего только подстёгивает.

А потом я в буквальном смысле этого слова наткнулась на своё Прекрасное Видение. Всё. Стоп. Можно остановится. Как глоток воздуха после глубокого погружения.

— Осторожно, тут достаточно скользко, — говоришь ты, придерживая меня за локоть.

— А-ага… — и снова я зависаю, и разум блаженно чист, и ни одной мысли. Снова ты. И я уже знаю, что коллекция твоих портретов сегодня снова пополнится. У тебя потрясающие глаза, знаешь?..

— Прости?

— Ой, мысли вслух? — неловко улыбаюсь. — Слушай, ты сейчас свободен?

Прячешь улыбку в уголках губ.

— Именно сейчас — да, но в ближайшие пару часов, к сожалению… Давай сделаем так: оставь мне свой номер и, — на секунду задумываешься, — в восемь вечера я тебе позвоню и точно договоримся о встрече. Согласна?

Долго роюсь, пытаясь найти свои подобия визиток, нахожу много интересных вещей в сумке, но только не записки с номером.

Ты вздыхаешь.

— Диктуй, я запомню.

— Секундочку… — прекращаю рыться в сумке и поднимаю на тебя взгляд. — Просто… понимаешь, я…

— Не помнишь его?

— В общем, — и тут, в боковом кармашке, среди фантиков и конфет, нахожу. С победным кличем гордо демонстрирую бумажку: — Нашла!

Ещё один вздох — и мы прощаемся.

А вечером, ровно в восемь часов, раздаётся звонок.

* * *

Мы идём по улице, не сказать чтобы поздно, но уже начинает смеркаться, точнее, просто пасмурная погода плавно перетекает в вечерние сумерки. Ты настоял на том, что проводишь меня до дома, хочу я этого или нет, и всё, что мне оставалось, — это продумать как можно более длинный маршрут.

Вот только, выбирая это пальто, я как-то не подумала о долгих прогулках. Уже через десять минут после того как мы вышли из кафе свободно жестикулировать уже не получалось, а ещё минут через десять-пятнадцать руки начали мёрзнуть даже в карманах.

— Замёрзла? — вдруг спрашиваешь.

— А? Нет, — качаю головой и улыбаюсь, пытаясь незаметно спрятать руки глубже в карманы.

Вздох.

— Надень, — и протягиваешь мне перчатки. Недоуменно смотрю на тебя. Дёргаешь уголком губ и поясняешь: — У тебя, как я заметил, легко мёрзнут руки. При этом, я ни разу не видел, чтобы ты носила перчатки, из чего следует вполне закономерный вывод, что либо ты их постоянно забываешь, что даже для тебя маловероятно, либо же потеряла и постоянно забываешь купить новые, что более вероятно. Я прав?

Губы расплываются в глупой улыбке, и я ничего не могу с этим поделать. Даже с размером угадал.

— Спасибо, — и, приподнявшись на носочки, быстро целую тебя в щёку.

Ты легко улыбаешься.

— Идём дальше?

* * *

Со временем я перестала теряться в твоем присутствии. Был ты, и было время, которое мы проводили вместе, была твоя уверенность, моё упрямство и порой непреоборимое желание с тобой спорить, и твои эмоции, которые медленно, но верно проступали из-за маски собранности и безупречности. И это было… восхитительно. Интуиция всё больше вопила о том, что нужно бежать, но я подсела на тебя, как на самый тяжёлый наркотик, и не собиралась отказываться. Недоумевала, как ты меня терпишь, но пока ты не возражаешь против моего присутствия, я буду рядом.

Рядом с тобой смутное состояние не-спокойствия становилось почти привычным.

* * *

Когда ты впервые меня поцеловал, мне казалось, что я не выдержу этого напора эмоций. Жёсткий, властный, требовательный, не допускающий неповиновения, отчаянный поцелуй. И я просто потерялась в твоих-своих эмоциях, контроль — к чёрту, всё к чёрту. Звонок.

Твой злой взгляд.

— К чёрту.

— Да, — всё потом, и спорить не хочется, и я потянулась к тебе, уверенная, что эти эмоции, интонации, выражение лица я уж точно не забуду.

* * *

— Вот, — протягиваю тебе запакованную коробочку и едва ли не прыгаю в предвкушении.

Ты осторожно принимаешь её и настороженно смотришь на меня.

— Что это?

— Открой-открой-открой, — хлопаю в ладоши и нетерпеливо подаюсь к тебе.

— В честь чего это?

— Ну открой, — тяну я, и ты качаешь головой, пряча улыбку в уголках губ.

Осторожно снимаешь обёртку, открываешь крышечку и переводишь на меня удивлённый взгляд, вопросительно приподняв бровь.

— Я подумала, что они твои. Они должны быть твои и ничьи больше, — довольно наблюдаю за реакцией.

— Запонки.

— Именно. Как тебе?

Качаешь головой.

— Удивительно. Но у меня нет рубашки, с которой я мог бы их носить.

— Не беда, я как раз знаю несколько магазинов, где можно найти что-то подходящее, — быстро поднимаюсь, готовая уже бежать, — думала сразу купить, но не была уверена, что угадаю с размером и… Не возражаешь? — растерянно и немного смущённо смотрю на тебя.

Наигранно тяжёлый вздох и лёгкая улыбка.

— Веди, но при одном условии.

Твоей жёсткой критике подверглись едва ли не все рубашки, которые пытался предлагать нам консультант, всё больше проскальзывало раздражение, и, чтобы она не попала тебе под горячую руку, поблагодарив и заверив, что разберёмся, отослала на безопасное от тебя расстояние, после чего обняла тебя, успокаивающе поглаживая по спине.

— Что тебя так разозлило?

— Не люблю, когда ко мне прикасаются и так на меня смотрят.

— Как, так? — кокетливо взглянула на тебя, но в ответ ты только бросил недовольный взгляд. — Прости. Но, знаешь, ей простительно, скорее, было бы более удивительно не пытайся она заигрывать с тобой.

— Почему это?

Удивлённо смотрю на тебя.

— Ты это серьёзно?

Недовольно хмуришься. Тянусь разгладить морщинку между бровями, но ты мотаешь головой, уходя от прикосновения. Я вздыхаю.

— Тебе никто разве не говорил, что у тебя поразительная внешность? Одни глаза чего стоят. У тебя прекрасные глаза, никогда ни у кого таких не видела, — знаю, что у меня сейчас, должно быть, до безумия глупое выражение лица, но ничего не могу с собой поделать. — Ты достоин кисти лучшего художника, так и вижу, как ты сидишь в студии, в резном кресле, либо на троне, падает мягкий свет, и художник пытается уловить и передать на холсте ту силу и уверенность, что чувствуется в каждой линии, а после художника ты выходишь в зал для приёмов, и толпа расступается перед тобой, и твои сюзерены благоговейно кланяются и только ниц не падают перед тобой, не имея сил противостоять твоей ауре, — путаюсь в словах, ассоциациях и образах, завороженно касаюсь скул, подбородка, легко касаюсь кончиками пальцев шеи, провожу по плечу, руке, легко придерживая за кисть, наклоняюсь и целую костяшки пальцев, глядя в твои потемневшие глаза.

Над входом в магазин звенит колокольчик, и я словно выныриваю из омута, и, спохватившись, тяну тебя к рядам рубашек, до которых девушка-консультант нас довести не успела, мысленно матерясь и приказывая держать себя в руках.

— Это?

— Считай это отплатой за то, что затащила меня в тот магазин и заставила…

— Поняла-поняла. Но, может, что-то другое придумаешь? — строю жалостливую рожицу и заглядываю в глаза.

— Нет. Раз уж решила разбавить мой гардероб… К тому же, я предупреждал.

— Вы так жестоки, мессир, — театрально вздыхаю и, понурив голову и подхватив вешалку с платьем, направляюсь к раздевалкам.

Что сказать, оно симпатичное, даже, можно сказать, красивое, — а то, как ты одним взглядом пригвоздил к месту консультанта, вышедшего было нам на встречу, так вообще заслуживает отдельного восхищения, — но ведь это платье! Которое, к тому же, безумно неудобно застёгивать.

Я выглянула из-за за навески, быстро огляделась, и нашла тебя взглядом.

— Пс, — шикнула я. — Взываю к тебе, о мессир!

Ты обернулся, вопросительно приподняв бровь.

— Не могли бы вы мне помочь?

Тонко улыбаешься и церемонно кланяешься.

— Всем, чем смогу, миледи, — и бросаешь на меня взгляд, от которого дыхание перехватывает, и мурашки по коже.

Быстро скрываюсь за занавеской, и через несколько секунд ты присоединяешься ко мне.

— Чем могу вам помочь, миледи? — я стою к тебе спиной, но в зеркале вижу твоё отражение, маску спокойной вежливости на лице и тёмный смеющийся взгляд.

— Не могу застегнуть, — повожу плечами. — Или хотя бы расстегнуть. В общем, я застряла. Я так и думала, я чувствовала, что это не самая лучшая мысль, с самого начала…

— Не проблема, — обрываешь ты, пробегаясь пальцами по спине, отчего у меня перехватывает дыхание. — Похоже, ткань попала, — становишься на одно колено. — Не двигайся.

— Да я и так не особо… — прикосновение губ к открытому участку кожи не даёт договорить, и ты возишься с молнией, попутно касаясь кончиками пальцев кожи, и всё ощущается настолько остро, что едва удаётся сдержать стон, но не дрожь.

— Тш-ш, — ты медленно встаёшь, поцелуями поднимаясь всё выше, и, склонившись к шее, застёгиваешь платье и обнимаешь меня. — Хорошая девочка, — лёгкий поцелуй чуть выше, за ухом.

И я стою с закрытыми глазами, впитывая вибрирующие нотки, плыву по волнам твоего голоса, и неважно куда он приведёт, ещё немного — и станет вообще ничего не важно, но раздаётся звонок, я тянусь к телефону, и ты перехватываешь мою руку, целуешь её, я разворачиваюсь к тебе, но тут взгляд падает на экран, и я вижу имя того, кто звонит, и наваждение спадает, второй рукой подхватываю надрывающийся телефон и, бросив что-то вроде «Прости, надо ответить», всё же отвечаю на звонок.

* * *

Поцелуи, лёгкие дразнящие прикосновения, от которых перехватывает дыхание и кружится голова, вытянутые над головой руки, запястья в твоём захвате — надоело красоваться царапинами? — мелькнула сначала мысль, но сейчас не до неё, ни до чего вообще, сейчас, когда так много ощущений-эмоций-тебя, где-то на краю сознания фиксируется факт того, что вибрирует телефон, на тумбочке, в кармане, в параллельной вселенной — не важно, не знаю, поцелуй у основания шеи выметает и этот факт, заставляя непроизвольно дрожать. Хватка на запястьях ослабевает — очередной факт на периферии сознания, — холод, щелчок. Немного отстраняешься, и наваждение почти спадает, в почти-панике открываю глаза, дергаю руками, лязг короткой цепочки, вдох-выдох, пытаюсь успокоиться и не поддаваться панике, а ты смотришь на меня, зрачки почти во всю радужку, и мягко улыбаешься.

— Снимешь? — ещё раз двигаю запястьями, мысленно прорабатывая варианты, как от них освободиться.

Наклоняешься, целуешь в уголок губ, щёку, чуть ниже уха и шепчешь, почти касаясь его губами:

— Нет. Теперь ты от меня не сбежишь.

— А можно без этого обойтись? — с осторожностью кошусь на повязку в твоих руках.

— Ты ведь любишь сюрпризы, нет? — хитро улыбаешься. — Доверься.

— А что, если я скажу, что не люблю? Что предпочитаю спокойную, ровную и размеренную жизнь без неожиданностей и непредвиденных обстоятельств?

— Сможешь поклясться в этом на своём любимом торте — принесу официальные извинения и признаю, что это было не лучшей идеей.

— Туше, — немного нервно улыбаюсь.

— И, если не ошибаюсь, ты проиграла мне желание. А карточные долги — дело чести.

— Хоть подглядывать можно?.. — перестаю отходить и со смиренным видом позволяю завязать себе глаза.

— Можно, но не получится, думаю, — аккуратно расправляешь ленту повязки, успокаивающе проводишь по волосам, берёшь меня за руку и легко её целуешь. — Только не снимай.

Крепче обнимаешь одной рукой, второй по-прежнему держишь мою руку, и шаг вперёд — шаг назад, шаг вперёд — назад.

— Потанцуем немного?

— Интересно, как это получится, — и по-прежнему немного страшно, но всё же любопытно, как у нас получится, и смогу ли я понимать тебя без мимики, не видя глаз, получится ли полностью довериться, и попробовать определённо стоит.

Шаг — поворот, шаг — поворот, шаг — поворот, знакомый треугольник, замечательный выбор, улыбаюсь, и ты целуешь меня в уголок губ, почти тут же отстраняясь на расстояние вытянутой руки, и я невольно сильнее цепляюсь за тебя; ты тут же притягиваешь меня к себе, сокращая расстояние между нами до минимума.

— Неплохо получилось, согласна? — по-прежнему держишь меня за руку, крепко прижимая к себе так, что прижимаясь к твоей груди, твой голос я не только слышу, но и чувствую, и это успокаивает лучше всего, снижая уровень беспокойства до почти привычного уровня. Согласно мурлыкаю в ответ и уже было тянусь к лентам повязки, как ты перехватываешь руку. — Это ещё не всё. Идём.

— Не думаю, что это будет удобно.

— С твоего позволения, думать буду я, — касаешься губами виска. Становишься у меня за спиной, берёшь мои руки в свои и шепчешь: — А теперь идём. Пока прямо.

Так, мысленно проклиная всех и вся, под твоим чутким руководством я дошла до машины. Звук блокировки дверец заставил вздрогнуть и нервно улыбнуться. Впрочем, отсутствие телефона в кармане тоже вносило свою лепту в нервозность.

— Можно вопрос?

— М-м?

— А пакет мне не полагается? Телефон конфискован, повязка на глазах и везут в неизвестном направлении, тут только пакета на голове и наручников — чтоб наверняка — не хватает, тебе так не кажется?

Ты на это только хмыкнул и накрыл мою руку, нервно отстукивающую ритм очередной мелодии по приборной панели, своей. В кармане твоего пиджака зазвонил мой телефон.

— Не возражаете, если я отвечу? В конце концов, будьте милосердны, мессир, как же последнее желание?

— Хочешь так бездарно его потратить? — немного раздражённо бросаешь ты, тут же отнимая руку и, судя по шелесту ткани, пытаясь достать телефон.

— Ну да-а-ай, — тяну я.

— Нет, — вибрации больше не слышно, телефон приземляется где-то сзади.

— А вдруг было что-то важное?

Раздражённый вздох.

— И вообще, нечего так бросать, а если телефон разбился?

— Выберешь себе новый, когда вернёмся, — почти скучающе говоришь ты.

— А если я не хочу новый, а то…

— Почти приехали, — перебиваешь ты.

Вскоре машина останавливается, и ты помогаешь мне выбраться.

Тишина, которую нарушает только шорох листвы и пение птиц. Воздух чистый-чистый, наполненный ароматами цветов и свежести. Под ногами, кажется, мягкая трава, и безумно хочется разуться и проверить свою догадку, настолько, что балетки аккуратно отставляются в сторону, а ты, на удивление никак это не прокомментировав, насколько я могу судить, идёшь рядом, готовый в любую секунду меня поддержать. Делаю несколько шагов, после чего, радостно улыбаясь, поворачиваюсь к тебе. И только хочу что-то сказать, как чувствую, что ты подходишь ко мне, обнимаешь и говоришь:

— А вот теперь можно и снять.

Разворачиваюсь в твоих руках, стараясь увидеть как можно больше, и от восхищения дух захватывает. Небольшой домик с верандой недалеко от озера, вокруг лес и никого, кроме нас.

— Это потрясающе, — и все слова растерялись на полпути, не успев оформиться, и твоя мягкая улыбка на губах и во взгляде.

— Рад, что тебе понравилось.

А вечером идёт дождь. Мы сидим на веранде, завернувшись в огромный тёплый плед, слушаем барабанную дробь капель по черепичной крыше и раскаты грома. А в доме разожжён камин, и мы будем петь, придумывать истории о предметах в доме и тех, кто раньше здесь жил; там ждёт нас бутылка красного вина, судьба которой — стать глинтвейном, и, кажется, я никогда не видела тебя настолько умиротворённым, как сегодня, как в те дни, что мы провели в том домике на берегу озера.

* * *

— Ты не отвечала ни на звонки, ни на сообщения.

Ты стоишь передо мной, сложив руки на груди. Голос ровный, безэмоциональное лицо, только ощущения такие, что хочется сбежать как можно дальше и спрятаться, и почти страшно представить, насколько права может быть интуиция. И взгляд пустой.

— Ну, так получилось, — беззаботно улыбаюсь и пожимаю плечами.

— Одиннадцать дней.

— Сам понимаешь, всякое бывает.

— Что должно произойти, чтобы быть не в состоянии взять телефон и сказать, что у тебя всё в порядке, что ты хотя бы жива?

Градус твоей злости нарастает, внешних проявлений нет, но это каким-то образом чувствуется, и хочется обнять-успокоить и в то же время держаться подальше, и это давит-давит-давит, кислород выжжен, и от этого голова идёт кругом.

— Ладно-ладно, постараюсь больше так не делать, — примирительно поднимаю руки и делаю шаг к тебе, но ты взглядом пригвождаешь меня к месту.

— Что произошло?

— Мне было плохо.

— Настолько, что не могла ответить?

— Бывает, правда?

— Разумеется, — идёшь ко мне и начинаешь обходить кругами. Сложно не начать оборачиваться и не заржать от картинки наложения на тебя образа акулы. Пока держусь. — Плохо, но не встретиться с друзьями невозможно, так?

— Кого ты имеешь в виду?

— Восстановим картину: одиннадцать дней тебе было плохо, не хватает сил взять трубку, но ты самоотверженно ходишь гулять с тем твоим другом и, похоже, с кем-то ещё. Я ничего не упустил? — голос спокойный и вкрадчивый, ты останавливаешься у меня за спиной, и до безумия хочется повернуться, а ещё лучше — убежать, но осознание того, что это будет огромной ошибкой и грандиознейшей глупостью из всех, какие я совершала, не дают этого сделать.

— Плохо ведь тоже по-разному бывает, — снова пожимаю плечами. — Вот скажи, тебе не бывает плохо от правильности? — всё же разворачиваюсь и в упор смотрю на тебя. — От твоей работы? Для тебя нормально постоянно быть только с одними и теми же людьми, с очень маленькой кучкой людей? На тебя это никогда не давит?

— А он на тебя не давит.

— А ты что, ревнуешь? — разглаживаю складочки рубашки на груди и поднимаю на тебя хитрый взгляд.

— Нет.

— Так какого чёрта ты тогда тут устроил?! — не выдерживаю этого спокойного тона и напряжения, которое только что разрядами не проскакивает, а голова всё больше кружится. — Не надо меня на поводок садить! С какой вообще радости я должна перед тобой оправдываться?!

— Действительно, — холодный взгляд — и ты разворачиваешься и уходишь.

И только через несколько минут, когда грудь уже не сжимает тисками от страха, и падать в обморок уже становится не актуальным, я понимаю что наговорила. Тяжело оседаю на лавочку и запускаю руки в волосы. Чёрт-чёрт-чёрт, когда уже научусь следить за языком? Собраться. Рывком поднимаюсь и оглядываюсь. Что-то делать, куда-то бежать, всё, что угодно, но не отпускать тебя. Не упустить. Бегу в том направлении, куда, предположительно, ты ушёл, но тебя нигде не видно, пробегаю несколько кварталов — ни следа, параллельно пытаюсь тебе дозвониться, но в ответ только долгие гудки, отправляю сообщения, ни на что особо не надеясь, добегаю до твоего дома, пытаюсь дозвониться в дверь, но не похоже, чтобы ты там был, идиотка, сама виновата, ждать здесь? скорее бессмысленно, ещё больше разозлиться может, сбегать к себе за ключами, — какого чёрта забыла их, — может?.. ещё хуже, но… Выдох. Вдох-выдох. Надо всё исправить, пока не поздно. Ещё несколько раз пытаюсь дозвониться, всё так же стоя возле двери, после чего разворачиваюсь и иду к себе, приводить мысли в порядок.

* * *

Голова почти ясная, но на ногах стоять невозможно. Идеальное состояние… А теперь, пожалуй, можно идти к тебе со своими пьяными признаниями.

Шатаясь, загружаюсь в такси, диктую адрес и откидываюсь на сидение, обдумывая план действий. Мысли путаются, перетекают одна в другую, образуя новые цвета и узоры, складываются карточными домиками, и карты всё падают, утягивают за собой, за Белым Кроликом, и время бежит и течёт по всем поверхностям, тяжёлые капли падают на пол, медленно заполняют комнату, и не сбежать, и километры воды, и воздуха всё меньше, и…

— Девушка, просыпайтесь, уже приехали.

И только сейчас понимаю, что заснула. Сердце бешено колотится, и кажется, что руки трясутся — хотя если проверить, окажется, что это не так. Секунда на осознание где я и что здесь делаю — и, расплатившись и поблагодарив водителя, вылетаю из машины, едва не упав несколько раз. Вдох-выдох. Вдох — выдох.

Вперёд за Белым Кроликом.

Набираю твой номер. «Аппарат абонента выключен или находится…». Чёрт. Ладно. Я пьяная, мне можно.

Поднимаюсь к тебе, звоню в дверь. Никаких признаков жизни.

— Пожалуйста, нам надо поговорить. Я знаю, что ты дома, — тихо говорю я; пробный камешек, шансов мало, но попытаться можно.

— Я идиотка и бездушная скотина, — в глубине квартиры что-то согласно звякает, и я стучу в дверь. Не дождавшись реакции, продолжаю: — А ещё я трусливая сволочь, знаешь же? Чуть испугаюсь — сразу мозги отключаются, и рефлекторно пытаюсь распушить перья и ужалить побольнее. Говорю много чего такого, чего на самом деле не думаю, а потом разгребаю. Прости меня, пожалуйста.

— Нечему отключаться. Зачем ты пришла? — дверь резко открывается, так, что едва не падаю прямо на тебя, но всё же держусь на ногах, мысленно отмечая маленькую победу.

— Хотела, чтобы ты знал.

— Всё сказала? — всё так же держишь руку на двери, и до дрожи в коленях страшно, что сейчас захлопнешь её — и всё закончится.

— Чтобы ты знал, что ты — самое прекрасное, что когда-либо было в моей жизни. Что бы я ни говорила, может в это сложно поверить — но это так. Ты невероятно мне дорог. Настолько, что это почти страшно. Я задыхаюсь без тебя, но и с тобой мне порой не хватает воздуха, но плевать, без тебя намного хуже, так я могу вывернуться, что-то придумать, а без тебя ничего не помогает, и когда я это поняла, стало действительно страшно, а ещё интересно: сколько я протяну без тебя. Это было похоже на ломку. Плохо морально и физически. Как видишь, больше одиннадцати дней не выдержала. Не хотелось терять тебя из-за своего глупого страха. Ну или хотя бы чтобы ты знал. Вот теперь — всё.

Вот теперь — всё. Я свой ход сделала. Не знаю, как это будет на языке твоих любимых шахмат, но свои карты я вскрыла. Теперь твой ход.

— Идиотка, — качаешь головой, отступаешь к стене, и, скрестив, руки на груди, кивком предлагаешь мне пройти.

* * *

— …а потом… Ой, смотри какие шарики! — мимо проходит кто-то с огромной гроздью разноцветных гелиевых шариков, и это настолько красиво, что не показать невозможно, хочется, чтобы и ты это видел, подарить тебе как можно больше эмоций и впечатлений, чаще видеть твою улыбку, и реже — хмурую складочку между бровями. Чтобы ты хоть немного отдохнул от того, что надо и правильно. Чтобы попытался не вычислять, а чувствовать. Забегаю перед тобой и теперь иду спиной вперёд, держа в поле зрения и твоё лицо, и удаляющиеся шарики. — Правда замечательные?

Вздох.

— Какой в этом смысл? — ну вот, уже раздражаешься.

— В шариках? Ну… красиво же, нет? А ещё, если вдохнуть гелий, такой прикольный голос получается, — представляю, как бы ты говорил подобным голосом, и не могу сдержать смеха. — Знаешь, а тебе бы пошло.

— Глупость, — фыркаешь.

— Разумеется, это ведь предлагаю я, само Воплощение Глупости! — делаю книксен и бросаю на тебя хитрый взгляд, надеясь как обычно каким-нибудь мини-представлением отвлечь тебя от мрачных мыслей.

Помогает слабо, но я рада уже и этому. Беру тебя за руку, прижимаюсь к тебе, и ты всё же обнимаешь меня свободной рукой. Всё, можно выдохнуть; тучка прошла мимо. Ты вздыхаешь и начинаешь ровным голосом мне что-то рассказывать, но слишком близко, слишком много эмоций и тебя, я растворяюсь в твоём голосе, и трудно дышать, пытаюсь понять что ты говоришь, но слышу только звуки твоей речи, и никаких слов, и это так похоже на музыку, что…

— Давай потанцуем, — говорю я, слегка от тебя отстранившись.

Ты едва заметно хмуришься, — наверное, я всё же перебила тебя, — вздыхаешь и прячешь улыбку в уголках губ.

— Но нет музыки.

— Ну хочешь, я напою мелодию? — уже перебираю в уме подходящую, как вдруг вспоминаю. По-прежнему держа тебя за руку, едва не бегу, чуть не перебегаю дорогу на красный свет, но ты перехватываешь меня и вопросительно на меня смотришь. — Нет-нет-нет, мы скоро придём и всё увидишь, — хочется прыгать и хлопать в ладоши, но нужно немного подождать.

— И всё же.

— Нет, скоро сам увидишь.

— Не увижу, потому что не пойду.

Беру твои руки в свои и смотрю на тебя уверенным взглядом.

— Попробуй мне довериться. У тебя есть причины мне не доверять?

Ты вздыхаешь и что-то едва слышно бормочешь, и я краем уха улавливаю только «…много причин не…», но загорается зелёный, и я, по-прежнему крепко держа тебя за руку, быстро иду дальше.

А потом мы ещё долго танцевали на площади под вальсы уличных музыкантов. Ты улыбался, и я не могла отвести от тебя взгляд. Последние аккорды — и ты кланяешься, галантно целуя мне руку, а я приседаю в реверансе. Раздаются редкие аплодисменты, я делаю реверанс для небольшой собравшейся публики, поднимаю взгляд на тебя, намекая, чтобы и ты поблагодарил за внимание, но ты только фыркаешь, всё так же мягко улыбаешься и не сводишь с меня глаз. И тут я краем глаза замечаю какое-то движение, разворачиваюсь — и с радостными воплями несусь к старому другу, бросаясь ему на шею. Он смеётся, подхватывает меня и кружит.

— Давно не виделись, мелочь.

— Сам козявка, прячешься от меня! — отцепляюсь от шеи и показательно дуюсь. Он только смеётся, приобнимает одной рукой и растрёпывает мне волосы. — Эй! Только причёску порушил!

— Причёску! Винд-стайлинг?

— Именно! — гордо вскидываю голову. — И вообще…

— Это что, твой новый парень? — обрывает он, взглядом указывая на тебя.

— Это моё прекрасное видение, — расплываюсь в улыбке. — Ой!

— Беги уже к нему, а то он так смотрит, что я за неотделимость своей головы опасаюсь — откусит же.

— Взглядом.

— Ну да, — пожимает плечами.

Я смеюсь, бегу обратно к тебе, разворачиваюсь снова к нему и на бегу кричу:

— Попробуешь опять надолго исчезнуть — сама тебе что-то откушу!

Меня перехватывают чьи-то руки, и я уже почти готова ударить, как чувствую запах знакомого одеколона и расслабляюсь в твоих руках, запрокидывая голову, всматриваясь в твоё лицо.

— Кто это? — голос ровный, ты смотришь в его сторону, и он салютует нам, разворачивается и идёт в другом направлении.

— Это? А, друг, — пожимаю плечами. Объятие становится крепче, и я немного неуютно ёжусь. Всё же разворачиваюсь к тебе лицом в кольце твоих рук и осторожно скребу ногтями тебя по плечу. — Эй, хватит уже провожать его взглядом, а то я такими темпами ревновать начну.

Ты переводишь на меня тяжёлый взгляд, я улыбаюсь и пытаюсь прогнать смутное неприятное ощущение.

— Что?

— Идём уже, что стоять тут, говорю.

* * *

Боль в слишком сильно сжатых запястьях, поцелуи-укусы, почти больно, почти до крови, всё же прокусываешь кожу на ключице, — неудобно ведь, почему не шея? — мелькает мысль, — и ты немного отстраняешься. Смотришь тёмным горящим взглядом, почти невесомо касаешься кончиками пальцев следов от укусов, чувствую, как кровоточит прокушенная кожа, и маленькие капли крови скатываются ниже, но ты ловишь их губами, после чего легко целуешь меня в уголок губ. Невольно облизываюсь.

— Замечательный вкус, не так ли? — и, не разрывая зрительного контакта, ты слизываешь с раны кровь. Зрелище завораживающее в своей неправильности, страсти и безумии. И хочется зажмуриться — и смотреть-смотреть-смотреть, затаив дыхание, всем телом впитывать твои эмоции, твои злость-нежность-привязанность с толикой одержимости, пить их с твоих пальцев и губ, раствориться в них, навсегда забрать себе и сохранить частичку тебя такого.

Почти вывихиваю запястья, но слегка глажу и царапаю твою руку, и ты меня отпускаешь, снова легко целуешь, едва касаясь моих губ своими, но теперь уже я кусаю тебя за нижнюю губу, углубляю поцелуй, пытаюсь передать свой восторг-восхищение-зависимость, царапаю, впиваюсь ногтями в плечи, спину, руки, сильно, до крови, отплачивая за каждый укус-засос-синяк, требуя ещё, требуя всё, что ты только можешь мне дать и больше. Обоюдное поглощение. Почти страшно исчезнуть-раствориться-саморазрушиться-заставить себя уничтожить, не суметь вовремя остановить(ся?), но всё к чёрту, всё потом, а сейчас — только голые эмоции и чистая страсть, удовольствие на грани боли и восторг на грани потери сознания.

«Безумие», — неправильное слово, но оно первым приходит на ум.

И ладно. Пока ты рядом — не страшно.

* * *

Комната залита особым светом раннего утра, на улице почти нет ни людей, ни машин. Ты лежишь рядом, хмуришься даже во сне и всё так же крепко обнимаешь меня.

«Счастье», — не совсем то слово, но где-то невероятно близко.

Максимально осторожно выскальзываю из-под твоей руки и на носочках бреду на кухню. Хочется порадовать тебя с утра. Выходной, спешить некуда, но твёрдая уверенность, что через час-полтора ты проснёшься, позволяет приблизительно прикинуть варианты меню на утро. Но сначала — кофе. И если ты предпочитаешь кофеварки, я всё же не могу отказать себе в некоторой ритуальности. Пафосно размолола зёрна на кофемолке, которая стоит здесь специально для меня (сестра-близнец той, что находится на полочке над плитой в моей собственной кухне, покупал сразу парой), выставила батарею специй, а дальше — джезва, медленный огонь и алхимия счастья. Густая пенка, крепкий в горечь кофе, такой, что невольно кривишься и передёргиваешь плечами, один кубик сахара, и никакого молока — и-де-аль-но.

— По-прежнему таскаешь мои рубашки?

— Ч-чёрт! — от неожиданности дергаюсь и мало того, что едва не проливаю на себя только снятый с огня кофе, так ещё и, отшатнувшись, впечатываюсь локтем в барную стойку. Не спорю, интересное решение, но до чего же порой я неудачно на неё натыкаюсь!

Ты с мягкой улыбкой и смеющимися глазами смотришь на меня, забираешь из рук чашку с кофе, отставляешь, и, осторожно приподняв руку и закатав рукав рубашки, легко целуешь ушибленный локоть.

— Меньше болит? — одной рукой обнимаешь меня, другой снова берёшь чашку с кофе, наученный горьким опытом, осторожно принюхиваешься, после чего довольно хмыкаешь и делаешь маленький глоток.

— Тебе по-прежнему нравится меня вгонять в ступор? — недоумённо хлопаю глазами.

— Чем же на этот раз? — хитро смотришь на меня из-за чашки.

— И вообще, ты должен был ещё спать. А ну марш в постель! — всё же самую малость жалко, что завтрака в постель устроить не удалось. Романтично же, вроде как. Наверное. В любом случае, посмеялись бы вместе.

— Кофе на этот раз замечательный, будет жаль, если он остынет.

— Чашку с собой — и марш в кровать, — скрещиваю руки на груди и показательно сурово хмурюсь. С трудом удаётся не смеяться, но пока держусь.

— И оставить кухню на твоё растерзание? Предпочитаю кошмары не в это время суток.

— Не разнесу же я её, — легко пожимая плечами.

Скептический взгляд.

— Что?

Крепче обнимаешь меня и тихо смеёшься в макушку.

— Откуда такая гиперактивность с утра?

— Давай куда-нибудь отправимся, а?

— И куда ты хочешь на этот раз? Зоопарк? Просто за каким-нибудь особым мороженным отправиться, которое продаётся на другом конце города, пешком? Дельфинарий? Сорваться в Коста-Рику спасать черепах? Или настроение больше для сафари? Отправиться в Индию преподавателями-волонтёрами?

— Эй, это было всего один раз! И почему Индия?

— Мне хватило, — ну вот, опять хмуришься. Знаю, виновата, наверное, стоило всё же раньше предупредить, но как-то так всё получилось, что… Пробегаюсь пальцами по твоим бокам — жаль, что щекотки не боишься, — и улыбаюсь.

— Могу повторить торжественное обещание сообщать обо всём заранее, — по крайней мере, пытаться. — Но вообще, я думала предложить немного другое, весьма любопытное и увлекательное, причём, особо далеко никуда не нужно будет направляться. Не думаю, что там будет особо людно, но, в любом случае, довольно интересно.

Звук входящего звонка, — м-да, не повезло бы кому-то, если бы мы ещё спали, и какого вчера беззвучный не включила? — я тянусь за телефоном, но ты перехватываешь мою руку.

— Согласен. Но телефон оставляешь либо дома, либо отдаёшь его мне, — хмуришься, в голосе явственно скользит раздражение, я крепче прижимаюсь к тебе и удобнее устраиваюсь в объятиях.

— Жестокий ты человек. Договорились.

Звонок прекратился, и снова повисла тишина, которую нарушают только шелест листьев и щебетанье птиц за окном. Вздыхаешь, запускаешь руку в мои волосы и успокаивающе перебираешь пряди, немного массируя. Звук входящего сообщения, ну и славно, всё потом, продолжаешь массировать, легко касаешься губами виска, и я разве что не мурлычу, наслаждаясь этими прикосновениями.

Всё же, порой утро бывает действительно добрым.

* * *

— Прости, можно вопрос?

— Какое вступление, мне начинать бояться?

— Я серьёзно, — нервно проводит рукой по волосам, — ты отдаёшь себе отчёт в том, что то, что между вами происходит — это не нормально?

— У меня с понятием нормы всегда были довольно… натянутые отношения, сам понимаешь, — прячу улыбку за стаканчиком с кофе. Солнце, парк и приятная компания — замечательное сочетание.

— Значит, не понимаешь, — обречённо вздыхает и, отставив подальше стаканчик, берёт мои руки в свои. — Знаешь, как это называется?

— Знаю. И не стоит ставить мне диагнозы, я свои прекрасно знаю.

— Не злись, я просто… — резко замолкает, напряжённо глядя в район левой ключицы. Я опускаю взгляд и тут понимаю, что шарфик сбился, открывая обзор на укус. Невозмутимо поправляю шарф, и он поднимает на меня взгляд. — Это ведь он?

— Уточни вопрос, будь добр, слишком расплывчатая формулировка.

— Это ведь он тебя…

— Какой интерес к нашей личной жизни, но, прости, такими пикантными подробностями я всё же делиться не буду.

— Это совсем…

— Да-да, ненормально, я знаю. Это всё? — порываюсь встать, но он тянет меня за руку, и, притянув себе на колени, крепко обнимает, не давая вырваться.

— Глупая. Я просто беспокоюсь о тебе, кто знает что у него на уме, что он может сделать, постоянные засосы, синяки, теперь эти укусы...

— Он не причинит мне вреда, — обрываю и устраиваюсь в объятиях поудобнее. — Не стоит так волноваться.

Он тяжело вздыхает и ослабляет хватку.

— И всё же. Будет что-то не так — пожалуйста, послушай совета, беги. И знай, ты всегда можешь ко мне обратиться.

— Угу.

* * *

— Ты принадлежишь мне. Ты моя. И не смей забывать об этом, — голос всё такой же ровный, взгляд пустой, и это пугает много больше хватки на шее или взрыва эмоций до этого. Лицо то же, голос тот же — человек другой.

Пальцы сильнее сжимаются на шее, притягиваешь к себе, зло целуя, выжигая последний кислород, и я наконец теряю сознание.

Если верить часам, пришла в себя спустя почти час. Я лежу на кровати, заботливо укрытая пледом. Интуиция говорит, что в квартире больше никого нет, но не проверить невозможно. И что делать, если ты всё же здесь? Бездумно с силой провожу ногтями по поджившему укусу на ключице. Не знаю-не знаю-не знаю… Предвкушая подкатывающую истерику, иду на кухню приготовить кофе, в надежде не сорваться здесь и сейчас. Где-то надрывается телефон, но я настолько не уверена в том, что голос не подведёт, что игнорирую гитарные риффы. Плещу в лицо холодной водой из-под крана, стараясь взять себя в руки, а обернувшись, натыкаюсь взглядом на кусок любимого торта на стойке, накрытый колпаком.

Не успела я с кофе…

Из-за смеха едва удаётся дышать, до слёз, ноги не держат, и я стекаю на пол, продолжая смеяться, и никак не могу остановиться. Торт. Это настолько…трогательно, особенно сейчас. Вскоре на смех больше не хватает ни сил, ни дыхания, и остаются только тихие всхлипы и судорожные вдохи, когда взгляд останавливается на фотографиях на стене. Есть несколько, где мы вдвоём, но в основном — где я одна, когда ты меня фотографировал. Дурачусь на камеру, прячусь за облачком сладкой ваты, играю Цезаря, пафосно завернувшись в подстилку для пикника, с венком из жёлтых одуванчиков на голове (невольно улыбаюсь, вспомнив, как я потом уламывала тебя на пару фото в ней), несколько снимков, когда я не знала, что ты меня фотографируешь. Почти успокаивает. У меня — твои портреты, у тебя — фотографии. Мелькнула заманчивая мысль сбежать пока тебя нет, — и чёрт тебя знает, когда вернёшься, — замок пружинный, достаточно будет хлопнуть дверью. И всё. Никаких психически нестабильных, но прекрасных личностей с их правильностью, выверенностью, логичностью и алогизмами, планами, вспышками темперамента и эмоциональной скупостью, контролем и собственничеством. Вот так просто: сбежать, оставить ключи на тумбочке — и всё.

Кофе уже почти готов, когда хлопает входная дверь.

Рука на ручке джезвы совсем не дрожит, когда ты заходишь на кухню и застываешь, поражённо глядя на меня. Ну, свет не включала, почти бесшумно работает вытяжка, отчего по квартире запах кофе особо не распространяется — удивление вполне закономерно. Нервно дёргаю уголком губ, поймав себя на подобной мысли. Заразилась.

— Ты как раз вовремя, подай, пожалуйста, чашки, а? — улыбаюсь тебе, несколько раз проведя джезвой над огнём.

Ты в несколько шагов преодолеваешь расстояние между нами и заключаешь меня в объятия. Хочется многое сказать, объяснить, накричать от переизбытка чувств или успокоить тебя, но вместо этого я только выключаю газ, отставляю подальше джезву и разворачиваюсь в кольце твоих рук, обнимая тебя в ответ.

— Беги, пока можешь, спрячься, чтобы я тебя не нашёл, — сбивчиво лихорадочным шёпотом.

— Угу, — киваю, удобнее устраиваясь в твоих объятиях, но ты немного отстраняешь меня. Никогда не видела тебя настолько взволнованным.

— Я серьёзно. Я… я порой плохо себя контролирую, — да уж заметила, — а сегодня…

— А я спорю с мысленными голосами, и вообще порой мне кажется, что я плохо играю саму себя, — пожимаю плечами. — Мы друг друга стоим.

Ты надтреснуто смеёшься, снова притягиваешь меня к себе, зарываешься рукой в волосы, покрываешь лёгкими поцелуями лицо и шепчешь, опаляя ухо дыханием:

— Я ведь люблю тебя… так люблю, что однажды не смогу остановиться. И буду сидеть с твоим остывающим трупом на руках…

— Любишь? — коротко целую в щёку, обрывая твой поток сознания. — Вот и хорошо, что ты маешься этим не в одиночку.

Хочется толкнуть пафосную речь, выразить словами всё, что чувствую, и чтобы ты не мог опять списать всё на то, что я пьяна, но позже, всё позже.

Любовь — всё равно что смерть.

«Я вижу чёрный свет».

Приговор окончателен и обжалованию не подлежит.

Два идиота.

* * *

Где-то совсем близко слышится звук гремящих цепей.

И от нехватки кислорода безумно кружится голова.