Мы встретились слишком поздно (гет)

Слева потянуло холодом. Гарри сонно заворочался и попытался крепче обнять Джинни, но рука наткнулась на пустое место.

— Джин, — протянул он, шаря рукой по простыне.

— Я здесь, — она все еще была рядом, просто откинула одеяло. — Но недолго. Мне еще собираться.

— А разве ты вчера не?.. — Гарри разлепил глаза, в теле еще отзывалась приятная истома.

— Если бы ты так не радовался, — хихикнула Джинни, — то я бы успела собраться еще вчера. Но ты начал… мы начали… радоваться прямо в прихожей. Ну и лицо было у Кричера.

— Ну, да, — Гарри потянул одеяло на себя и сел.

Джинни перекинула на грудь медно-рыжие волосы. В полумраке комнаты ее глаза светились, как у кошки. Она обернулась через плечо, и Гарри залюбовался изгибом ее шеи. Его Джинни, его девушка. Наконец-то только его.

— Вставай, соня, — она шутливо толкнула его в бок, и Гарри поморщился, потом схватил ее за руку и опрокинул на постель.

— Не хочу, — он крепко обнял ее и уткнулся носом во впадинку между ключиц. — Давай мы никуда не пойдем, а? Там холодно и противно.

— Если я опоздаю на Хогвартс-экспресс, тебе придется везти меня в школу на «Молнии», — Джинни мягко перебрала пальцами у него по затылку, и Гарри довольно вздохнул. — Слушай, а давай и ты со мной? Учебников хватит…

— Да, учебников теперь на всех хватит, — Гарри словно окатило ледяной водой, он конвульсивно сжал пальцы на ребрах Джинни.

Она успокаивающе погладила его по плечам. Несколько минут они лежали, обнявшись. Поттер зажмурился, стараясь вернуть то ощущение тепла и уюта, которое слова Джинни словно смели метлой. Хогвартс. Ему предлагали вернуться. И Рон, и Гермиона. Они возвращались обратно — учиться, восстанавливать школу. Но Гарри не мог заставить себя вернуться туда. Не сейчас. Не туда, где по школьным коридорам еще не так давно шла Смерть. Гарри, цепляясь за невесомую, почти призрачную, но удивительно крепкую ткань Мантии-невидимки, слышал ее шаги. Для него поступь Смерти больше никогда не станет опять фигурой речи. Если бы он мог укрыть их всех под своей мантией, спрятать от нее. Но мантия такая маленькая. Под ней два подростка с трудом помещаются. Куда там ей спрятать всех. И он не мог быть во всех местах одновременно — на стене, с которой падал Фред, возле Ремуса и Тонкс, заслоняя их от зеленых лучей Авады…

Джинни рядом тяжело вздохнула и в последний раз медленно провела рукой по его обнаженному плечу.

— Пора, — она подвинулась на подушке и легко поцеловала его в висок, словно лепесток на воду упал.

— Пора, — он откинул одеяло, встал и начал искать у кровати брюки.

Они нашлись у окна, белье пришлось доставать из-под прикроватной тумбочки. Джинни тоже собиралась молча.

— Я уже по тебе скучаю, — она быстро обняла его со спины, ее грудь прижалась к его лопаткам, заставив пропустить выдох.

— Я тоже, — он запрокинул голову, и ее рыжая прядь упала ему на щеку. — Я тоже.

Они собрались быстро, так же быстро и молча съели завтрак, который Кричер, тихо ворча себе под нос, не то осуждая, не то жалуясь на что-то, подал в большую темную столовую. Волосы Джинни осенним золотом пылали на глухой черной ткани простой рубашки. Гарри пил сок и смотрел на нее. Он не увидит ее до самого Рождества. Так надо запомнить каждую черточку, каждое движение ресниц, каждый мелкий жест. Как она промокает губы краешком салфетки (от этого невинного и такого откровенного жеста у Гарри снова перехватило дыхание), как она быстро откусывает маленькие кусочки от тоста, намазанного джемом.

— Пора, — Джинни отставила тарелку. — Кингсли хотел прислать за тобой машину. Помнишь, мы уже ездили на министерской машине?

— Помню, — Гарри быстро допил остатки сока и встал из-за стола, задев тарелку. — Я отказался. Давай пройдемся? Не хочу сейчас тебя с кем-то делить.

Она в несколько шагов оказалась рядом и прижалась щекой к его плечу. Гарри машинально обнял ее за плечи.

— Собственник, — засмеялась Джинни. — Хорошо, пешком так пешком.

Гарри тащил ее сундук, на них удивленно оборачивались прохожие, Джинни улыбалась и махала некоторым из них рукой.

— Красивая пара, — какая-то пожилая леди кивнула на них своей подруге.

— Этот молодой офицер в штатском с супругой? — подруга, похожая на мисс Марпл, сдвинула очки на кончик носа, внимательно разглядывая их.

Молодой офицер. Гарри подавил желание отвернуться и улыбнулся пожилой леди. Кем-кем, а офицером ему теперь хотелось быть меньше всего. Честно говоря, он пока и сам не знал, кем хотел быть. Он свободен, у него полный сейф денег. Он может устроиться на любую работу. Кто угодно возьмет к себе героя войны. И именно поэтому Гарри хотел взять паузу. Подумать. Не бежать ни за кем-то, ни от кого-то.

Он держал Джинни за руку, когда они нырнули в душную толчею вокзала. Пахло свежими газетами, мороженым, шипучкой, тем самым запахом, который можно встретить только на вокзале. На платформе 9 и 3/4 они оказались, все так же держась за руки.

— Привет, — Гермиона, тоже одетая в черное, хмурясь и улыбаясь одновременно протянула ему руку. — Ты с нами?

— Нет, — Гарри крепче сжал руку Джинни, почувствовав, как она напряглась. — Решил, как немцы, взять себе… Как это у них? Год для путешествий.

— С меня путешествий хватит, — Рон подошел и положил руку на плечо Гермионе. — Я с удовольствием теперь на одном месте посижу.

— Привет, Гарри, — мимо прошла Луна, бережно неся клетку с каким-то странным фиолетово-лиловым пушистым зверьком; в волосах Лавгуд была черная лента.

Вот поэтому Гарри и не хотел возвращаться в Хогвартс. Там слишком много людей в трауре. Там слишком многие погибли из-за него.

Хогвартс-экспресс дал первый гудок. Джинни шмыгнула носом и повисла у него на шее, Рон рядом переминался с ноги на ногу, уже взявшись за ручку ее сундука. Наконец Джинни, не стесняясь людей, крепко поцеловала Гарри и вспрыгнула на первую ступеньку вагона. Гарри прижал руку к губам, словно для того, чтобы подольше задержать поцелуй. Рон хлопнул его по спине и подал Джинни сундук. Гермиона попрощалась с ним последней. Она смотрела на него внимательно и пытливо, словно хотела сказать что-то. Но тряхнула головой и протянула руку для прощания.

— До Рождества, Гарри, — ее губы тронула немного грустная улыбка.

— До Рождества, — он тоже улыбнулся в ответ.

Поезд снова дал гудок, Джинни уже махала ему из купе. Рядом с ней грустно и мягко улыбалась Луна, прижимая к груди клетку со странным зверьком. Гарри показалось, что губы Луны шевельнулись, словно она хотела его предупредить. Но он не мог разобрать, было ли это так, или просто на стекло прыгнул солнечный зайчик. Луна кивнула ему и положила руку Джинни на плечо, словно оберегая от чего-то.

Поезд медленно тронулся. Гарри не пошел вслед за толпой провожающих. Он остался стоять, прикрывая глаза ладонью и щурясь от позднего августовского солнца до тех пор, пока последний вагон не скрылся из виду. На платформе уже никого не осталось.

Он медленно шел по улицам домой.

— Мама, смотри, у дяди голова испачкалась, — какая-то девчушка дернула маму за рукав и ткнула в Гарри пальцем. — Надо ему сказать. У него вот тут белое, — и она дернула себя за прядку у виска.

— Не хорошо тыкать пальцами, — одернула ее мать. — Дядя не испачкался. Это седина.

— Да ну, — девчушка насупилась. — Это у дедушки седина, потому что он старый. А дядя — молодой. У него седины быть не может.

— Это не наше дело, откуда у дяди седина, — мать с извиняющейся улыбкой повернулась к Гарри. — Простите, сэр.

— Ничего, — Гарри машинально улыбнулся девчонке. — Все в порядке.

Женщина еще раз виновато улыбнулась и наклонилась к дочери, сердито выговаривая ей что-то шепотом. Гарри добрел до скверика с неработающим фонтаном. Еще пара шагов, и он будет дома. «Дома» означало комнату Сириуса, гостиную и кухню, где они с Джинни успели навести хоть какой-то порядок. Гарри присел на край фонтана и подставил лицо еще теплому солнцу. Свободен. И что дальше?

Набежали тучи, и Гарри, плотнее запахнув куртку, поднялся на крыльцо. В прихожей он аккуратно вытер ноги о коврик. Кричер принял у него верхнюю одежду, и Гарри направился в гостиную, рассеянно ведя рукой по стене. Наверное, следовало бы ждать, что вот-вот появится Сириус. Он выйдет из этой комнаты, или из следующей, или из кухни. Но Гарри знал, что Сириус здесь больше не появится. Хотелось бы вот так вот просто ждать. Говорят, что это мучительно. Но все же лучше, чем быть уверенным в том, что никого уже не вернуть. Не вернуть, но все же… Гарри не видел своего крестного мертвым. И поэтому понимал, но не мог до конца принять случившееся. Это словно заснуть в поезде на середине фразы своего попутчика, а проснувшись, обнаружить, что купе — пустое, и, судя по всему, уже достаточно давно. И никогда уже не продолжить разговор, потому что ты забыл спросить имя. И ты даже не знаешь, на какой станции он сошел. И потом, хоть досада улетучится быстро, ты все равно будешь время от времени замирать, глядя перед собой расфокусированным взглядом, и думать, что же было бы, если бы ты не заснул тогда.

В гостиной Гарри достал палочку, собираясь растопить камин, но потом передумал. После прошлого лета он стал более неприхотливым. Это Джинни любит тепло. А ему достаточно сидеть возле нее на полу и смотреть на огонь, такой же рыжий, как и ее волосы. Кричер проковылял по коридору, глухо вздохнула в своей раме Вальбурга. И снова тишина. Только дом скрипел, словно тоже жаловался на старость и ломоту в ступеньках и перекрытиях. До обеда Гарри просто сидел в кресле, прикрыв глаза. Вот он и остался один, самое время заняться тем, чем собирался — подумать, а что же дальше. А что дальше? Карьера в… Да где угодно. Или можно и вовсе не работать, а жить в свое удовольствие. Можно попытаться вернуть Сириуса, занять себя этим безнадежным проектом. Можно просто дождаться, когда Джинни закончит Хогвартс и забыться в предсвадебной суете. Много чего можно.

Кричер, кряхтя, зажег лампу. Гарри встряхнулся. Уже вечер. Вот и минус один день. Хоть календарь заводи и вычеркивай.

— Куда Кричеру подать ужин? — домовой эльф тяжело поклонился.

— Я поем на кухне, — Гарри было неловко принимать услуги Кричера, несмотря на то, что он стал лучше понимать домовых эльфов.

Кричер медленно кивнул и вышел. Гарри снова остался один. Ну, что дальше, Гарри Джеймс Поттер? Ужин и сон?

Нужно чем-то себя занять. Гермиона говорила, что на Гриммо хорошая библиотека. Гарри поднялся с кресла и медленно вышел в коридор. Библиотеку он нашел не сразу. Естественно, он же никогда не старался запомнить расположение комнат. Он надеялся, что ему все это покажет Сириус, хотел, чтобы все было в новинку, хотел дождаться, пока его проведут из комнаты в комнату, рассказывая, что и где. Не дождался. Теперь приходится самому. Гарри на ощупь зажег свет. Почему-то ему не хотелось идти между стеллажами с Люмосом. Это бы слишком напомнило сейчас Отдел Тайн. Он осторожно провел рукой по пыльным корешкам книг, некоторые из них, казалось, тихо вздыхали, словно во сне. Гарри наугад взял первый попавшийся том. Что-то с тихим шелестом упало на пол. Он машинально нагнулся и поднял пухлый блокнот. Его явно торопливо засунули между двух книг, словно спешили куда-то и надеялись вернуться за ним, но так и не смогли. В горле пересохло, и Гарри поставил взятую книгу обратно на полку. Может быть, блокнот тут оставил Сириус? Крепко сжимая побелевшими и дрожащими пальцами плотный кожаный переплет, Гарри на негнущихся ногах подошел к глубокому пыльному креслу, на которое бросал маленький круг неровного бледного света такой же пыльный светильник. Гарри присел на край кресла и медленно открыл первую страницу.

Неровные мелкие буквы почти наползали одна на другую. Гарри протер очки, чтобы разобрать явно детский почерк. Сердце колотилось, как бешеное. Еще немного, и оно пробьет ребра и упадет на грязный пол.

Я решила завести дневник, потому что со мной и так почти никто не разговаривает.

От разочарования Гарри едва не застонал. Он думал, что это дневник Сириуса. Он зло отшвырнул блокнот, и тот, грустно и даже как-то обиженно зашелестев страницами, упал возле ближайшего стеллажа. Поттер некоторое время сидел, зажмурившись и тяжело дыша. Потом достал палочку и прошептал:

— Акцио, дневник.

Может быть, это дневник Андромеды? Она всегда была белой вороной в семье. Тогда он отдаст этот блокнот ей. Но нужно прочесть еще хотя бы пару строчек, чтобы убедиться.

Он снова развернул дневник и продолжил читать.

Меня снова заперли и оставили без обеда. Я просто взяла палочку дедушки Поллукса и попробовала Аллохомору. Замок взорвался. Но они снова на меня накричали. Даже бабушка Ирма. Если я им не нужна, я просто сбегу. Они даже не заметят, что меня нет. Я и так почти все время сижу в своей комнате. В следующий раз, наверное, они запрут меня в чулане.

Гарри грустно усмехнулся. Оказывается, не он один такой. А говорят, что в богатой семье детям хорошо живется. Теперь он еще лучше понимал, почему Сириус сбежал из этого дома при первой возможности.

Он перевернул страницу. Следующая запись мало отличалась от предыдущей. Андромеде, судя по всему, часто перепадало по поводу и без. Гарри читал и узнавал себя. Вот, ее снова оставили дома, когда все отправились на праздник. Но открыв третью страницу и пробежав глазами первые строчки, он с омерзением отбросил дневник.

Меда еще совсем маленькая. Она не понимает. А я ненавижу Цисси. Она глупая. И имя у нее глупое — Нарцисса. Она все время лезет под ноги, берет что хочет, а ее за это только хвалят. Если бы я сделала хотя бы немножко из того, что она делает, я бы сидела без обедов неделю. Но Цисси все можно. Теперь мама смотрит только на нее. Цисси чихнула. Конечно же, она заболела, нужно срочно звать целителя. А когда я упала с лестницы так, что не могла дышать, меня только наругали. Леди должна ходить спокойно, а не носиться по лестницам, как гиппогриф. Лучше бы Цисси не было никогда. Ненавижу ее. И ничего не станет лучше.

Беллатрикс. Это дневник Беллатрикс. Гарри пнул блокнот. Она убила Сириуса. Она убила Добби. Она пытала родителей Невилла. И ничего, никакое плохое детство не может этого оправдать! Он сам жил в чулане под лестницей, но он не пытал людей!.. Перед глазами снова возникло лицо Амикуса, бледное, с расширенными от боли зрачками, словно говоря ему:

«Не пытал. Как же. Еще как пытал. И тебе это тогда понравилось».

Гарри вышел из библиотеки, со злостью хлопнув дверью. Это совсем другое. Амикус плюнул в лицо профессору МакГонагалл. Он заслуживал боли. А Беллатрикс с самого детства была жестокой. Она хотела, чтобы Нарцисса умерла.

Но снова некстати вспомнилось, как он сам, сидя в чулане под лестницей и дуя на разбитые костяшки пальцев, хотел, чтобы Дадли исчез, умер, чтобы его никогда не было. Но это было совсем другое. Гарри цеплялся за злость, злость на себя. А он еще ей сочувствовал. Подумаешь, похожи. Важно совсем не это. Мало ли кому плохо жилось.

Он поднялся по скрипучим ступенькам в комнату Сириуса и, не раздеваясь, лег на кровать. Подушки и простынь еще пахли Джинни, и Гарри втянул носом этот запах. Он лежал, глядя в потолок. Дом молчал, наверное, тоже устал скрипеть и заснул. Поттер закрыл глаза. Кровать словно качнуло, он вздохнул и повернулся, закутываясь в одеяло. Завтра он сожжет этот дневник. В этом доме ничего не будет напоминать о женщине, которая убила Сириуса.

Сон легко коснулся его своей мягкой лапой. Гарри вздохнул и перевернулся на живот, подтягивая одеяло к подбородку. Ему снился Отдел Тайн. Сириус снова падал в Арку, Гарри вырывался из рук Ремуса и бросался за ним. Вокруг плыло серое марево, и Гарри барахтался в нем. Но марево рассеялось, и стало темно. Гарри поправил очки и вытянул руки, пытаясь нащупать хоть что-то перед собой. Впереди появилась тонкая вертикальная полоска света. Он пошел к ней, осторожно ступая по той же темноте. Полоска ширилась, темнота вокруг таяла, стали видны стены. Гарри узнал свой чулан под лестницей. Только в этот раз он был длиннее, и потолок выше. Дверь открылась, и Беллатрикс, запнувшись о порог, упала ему под ноги. Гарри схватился за палочку, но перед ним уже сидела маленькая девочка лет восьми на вид и смотрела на него большими и серьезными черными глазами.

Гарри ворочался во сне. За окном дул ветер, пытаясь выбить старые стекла. Маленькая Беллатрикс во сне Гарри поднялась и протянула ему ладонь.

— Ты пришел забрать меня из дому? — сказала она, глядя на него снизу вверх, и Гарри убрал руку с палочкой за спину.

Перед глазами проплыло большое красное пятно и скрыло и чулан, и Беллатрикс. Гарри попытался убрать его, но рука наткнулась на оправу очков. Он зажмурился, а потом медленно открыл глаза. Он был на Гриммо, в комнате Сириуса. За окном вовсю светило солнце. Кричер стоял у кровати, терпеливо глядя на него.

— Я не буду завтракать, — Гарри медленно поднялся и поправил очки, которые так и не снял на ночь.

Кричер с тяжелым вздохом развернулся и вышел из комнаты. Гарри с минуту стоял, глядя на улицу через грязное стекло. Дневник. Нужно сжечь дневник. Он сменил рубашку и пошел вниз, аккуратно наступая на каждую ступеньку скрипучей лестницы. Скоро он будет ходить медленно и тихо, как Кричер. Вот и библиотека, дверь не заперта. Внутри все так же пахнет воском, пергаментом, пылью и золой. И дневник лежит там, где Гарри его вчера бросил. Он уже поднял руку с палочкой, но не стал произносить заклинание. На него снова смотрела маленькая девочка из сна и протягивала ему руку. Какой она была, та, которая убила Сириуса? Почему она убила его? Нет, Гарри знал и про Пожирателей, и про темную магию. Но это было общим для всех них — тех, кто выбрал сторону Волдеморта. Но почему именно она это сделала, что она хотела доказать и кому? Своему Лорду? Или кому-то еще?

Рон сказал бы: «Потому что она темная волшебница. Хорошо, что мама убила ее». Джинни покачала бы головой и посоветовала Гарри выбросить и дневник из дому, и мрачные мысли из головы. Гермиона бы просто отобрала блокнот и, наверняка, спрятала его куда-нибудь подальше. И никто бы не ответил, почему умер Сириус.

Гарри убрал палочку и медленно и осторожно поднял дневник с пола. Он должен знать, какой была та, которая убила его крестного. Он завороженно открыл блокнот и перевернул страницу.

* * *

Не по календарю поздно пришла осень. Гарри медленно разбирал старый хлам. В прихожей скопилось уже четыре больших коробки с поломанными и пришедшими в негодность вещами. Каждую неделю писала Джинни, и Гарри ждал того дня, когда ее маленькая серая сова сердито будет стучаться в раму. Он кормил птицу, пускал ее погулять по подоконнику, а сам медленно разворачивал очередное письмо и проводил пальцем по строчкам. Джинни писала, что устает. После уроков они помогают преподавателям восстанавливать Хогвартс. Слишком много было разрушено того, что домовым эльфам чинить не доверишь. Шутила, что никогда еще так много не колдовала, и теперь ТРИТОН она точно сдаст с легкостью. Реже писали Рон и Гермиона. Гарри отвечал им, что у него все хорошо. Он тоже приводит дом в порядок. С Джинни они строили планы, какую обстановку купят взамен старой блэковской. Только про дневник Беллатрикс Гарри не писал ничего. Не поймут. Не поймут его странной одержимости. С этим дневником было как с Малфоем на шестом курсе. Вроде бы со стороны все нормально, но он-то знал, как все на самом деле. Пусть она и пытается казаться хорошей, но вот на следующей странице он точно прочтет про первое желание причинить кому-то боль ради удовольствия. Но на следующей странице этого не было, и на следующей, и на следующей тоже… Немножко радости, больше грусти и очень много обиды на мир, который так не хотел ее принимать. Гарри читал о том, как Беллатрикс училась быть настоящей леди, как плакала в своей комнате, зарывшись лицом в подушки, потому что ее снова заперли и отобрали книги из-за того, что она забралась в библиотеку и без спроса взяла редкий фолиант.

Завтра я еду в Хогвартс. У меня уже есть палочка. Она такая красивая, как настоящая волшебная палочка у феи. Но маме не нравится. Она говорит, что у молодой леди такой палочки быть не может и нужно заказать у мистера Оливандера палочку нормальной формы. А я все равно эту оставлю. И пусть наказывает меня, хоть до синяков бьет. Все знают, что меня распределят на Слизерин. Все Блэки учились на Слизерине. Зачем они так говорят? Неужели им не интересно? А я не знаю, куда меня распределят. Я бы на Рейвенкло хотела. Там все учатся и им плевать, из какой ты семьи. И там, наверняка, никто не ругает, если сидишь в кресле с ногами. Или, назло им всем, на Гриффиндор. Тогда я смогу остаться на каникулы в Хогвартсе. И там я смогу делать все, что захочу. И никто не посадит меня под замок и не будет читать нудные лекции о том, как нужно себя вести. И тогда тетка Вальбурга от меня отстанет. Ненавижу ее. Она старая, злая, постоянно зыркает по сторонам, словно ищет, к чему бы придраться. И важная такая, словно мы ей все должны. А вот неправда. Подумаешь, у нее сын, а у папы три дочки. Зато папа умнее. И все деньги достанутся папе. А ей — почти ничего. И она меня будет провожать в Хогвартс. Специально просплю, чтобы ровно к поезду успеть. Иначе они всю дорогу с мамой будут смотреть на меня так, словно я сквиб.

Гарри недоверчиво усмехнулся. Ври больше. На Гриффиндор она хотела, как же. А потом сама же будет называть Сириуса позором семьи.

Наверное, поездка в Хогвартс прошла хорошо, потому что следующая запись была такой радостной, что Гарри поневоле вспомнил, как сам восторженно задерживал дыхание, когда плыл по озеру в лодке, а из тумана вставали сказочные башни Хогвартса. Но тут же сбросил с себя это наваждение. Это еще ни о чем не говорит.

И так — вечер за вечером. Днем уборка и размышления, вечером — дневник. Гарри ложился спать, и часто ему снилась Беллатрикс. Беллатрикс в школьной мантии, Беллатрикс на уроке уверенно тянет руку вверх, Беллатрикс прячется от Филча, потому что опоздала к отбою, Беллатрикс затеивает с каким-то Энтони очередную шалость, они проверяют, можно ли сделать так, чтобы пузыреголовое заклинание создавало пузырь таким большим, чтобы в него поместился весь волшебник целиком.

Он читал это с каким-то болезненным упоением. Ему нравилось читать о том, что у Беллатрикс в школе тоже почти не было друзей, только пара подруг и один товарищ. Нравилось, хотя он и понимал в глубине души, что это неправильно. С каждой записью у Беллатрикс появлялось все больше горечи и ядовитой иронии. Она давала своим сокурсникам такие меткие и злые характеристики, что Гарри иногда невольно улыбался, настолько точными и яркими были портреты. Но это все равно ничего не меняет.

Мне написали, что на Рождество объявят о моей помолвке с Руди. Ему тоже написали. Он уже показал мне письмо за завтраком. Я поджала губы и сделала ему замечание, что это неприлично. Уверена, матушку моя постная рожа порадовала бы сверх всякой меры. На кой мне жених, который даже не может запомнить, какие цветы мне нравятся. Правильный ответ — сирень. А он таскает мне розы. Конечно, все девушки любят розы, как же. Сегодня тоже притащил букет. Поросячье-розового цвета. Не удержалась и швырнула этот веник ему в лицо. Обиделся. И поделом. Может, хоть так запомнит. Честно слово, я пыталась с ним подружиться. Но ему почти ничего, кроме квиддича, не интересно. С ним скучно. Да, он надежный, спокойный (если со мной сравнивать), но он же скучный. Наверное, это потому, что матушке кто-то донес про К. Наверняка, это Цисси. Ну, она у меня еще получит. Точно, из-за К. Он сегодня со мной не разговаривал, мрачный был. А я все равно буду в Хогсмид ходить с ним, а не с Руди. Ну и что, что К. — полукровка. Зато он сильнее всех на своем курсе. И умнее. Завтра нужно поговорить с К., выяснить.

Судя по следующей записи, с этим К. Беллатрикс поговорила. Поперек страницы было выведено большими буквами только: «Ненавижу их всех. Хоть бы я умерла!» Наверняка, Блэки таки объяснили этому К., где его место. Гарри стало жалко этого неизвестного парня. В конце концов, даже если ты влюблен в Беллатрикс Блэк, это не значит, что ты полный идиот и с тобой можно обходиться, как с помоечной псиной.

Но с каждой записью этот К. разочаровывал Гарри все больше. Беллатрикс злилась, что он теперь язвит ей, подставляет на уроках, портит зелья, рассказывает про нее такие гадости, что она и писать про них не хочет. Злилась и недоумевала, хотела объясниться, но гордость не позволяла. Гордость и то, что этот К. совсем не хотел с ней больше говорить. Гарри даже стало ее немного жаль. Каждый заслуживает, чтобы его выслушали, даже если этот кто-то — Беллатрикс Лестранж.

Его отвлек шум в коридоре. Кто-то ругался, Гарри сразу узнал голос Вальбурги.

— Вон, убийца!

Гарри выскочил в коридор, на ходу выхватывая волшебную палочку. На портрете Вальбурга Блэк плакала, закрыв лицо руками, и повторяла:

— Убийца! Убийца!

— Кто? — Гарри быстро и настороженно оглянулся.

— Она… Она убила Регулуса. Ей не место в этом доме. Не место. Она не смеет приходить ко мне.

— Кто?!

— Беллатрикс, — тихо выдохнула Вальбурга и отвернулась.

Гарри остолбенел, тупо глядя на портрет. Беллатрикс умерла, ее убила миссис Уизли. Он рванулся по лестнице наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки, влетел в комнату Регулуса, схватил Кричера за старую наволочку и поднял в воздух.

— Как она сюда попала?! Как?!

— О ком говорит хозяин? — голова Кричера смешно болталась из стороны в сторону.

— Беллатрикс! — Гарри выплюнул это имя.

— Хозяйка Беллатрикс не приходила сюда, — Кричер схватился тонкими руками за запястье Гарри.

— Не ври! — Гарри встряхнул его так, что едва не вытряхнул из наволочки.

— Кричер не врет! — в голосе домового эльфа была бездна возмущения и обиды. — Хозяйка Беллатрикс была тут с самого начала.

— Где?! — Гарри отшвырнул эльфа, и он упал, тяжело охнув.

— В дальних комнатах, — Кричер медленно поднялся, глубоко и сипло дыша.

— Веди, — бросил Поттер и удобнее перехватил палочку.

Вот сейчас все и решится. Наверняка, в Хогвартсе была какая-то другая женщина под Оборотным. С Волдеморта бы сталось. Но как он ее не замечал столько времени? Глупости. Сириус же жил тут, даже гиппогрифа на чердаке держал, и никто ничего не заметил. Это ее дом, здесь ее эльф. Конечно, он ничего не заметил. Ему просто не все показывали. Он шел за Кричером и мрачно улыбался. Вот все и выяснится. И никаких дневников больше.

Кричер отвел его в дальнюю комнату у самого подвала. Уже у двери он оглянулся на Гарри, словно спрашивая: «Вы уверены?» Гарри махнул ему, мол, давай открывай. Кричер потянул за ручку, дверь с тихим скрипом открылась. Гарри бросился внутрь и второй раз за этот день остолбенел. На стене висел портрет в строгой раме. С портрета на него смотрела черноволосая бледная красавица. Беллатрикс, какой она, видимо, была в свои семнадцать. Она повернулась, придерживая край дорогой, черной с серебристо-серым мантии. Длинный рукав скользнул по нарисованному столику.

— Ты, — выдохнул Поттер и поднял палочку.

И замер. Казалось бы, что проще. Инсендио, и все закончится. Но он не мог не узнать, почему. Почему она так поступила. Он вдруг вспомнил, что в Сириуса летел Ступефай, а не Авада. Значит, не хотела убивать? Или хотела? Просто рассчитала все хорошо.

— Гарри Поттер, — медленно произнесла Беллатрикс и усмехнулась. — Пришел узнать, почему я выбрала Темного Лорда? Почему убила Сириуса?

— Мне наплевать, — Гарри крепко сжал пальцы на рукояти палочки. — Нет… Почему? Чего тебе не хватало? Ты же должна была понимать, каково Сириусу было. Ты сама…

— Дневник мой нашел, — Беллатрикс с той же кривоватой улыбкой покачала головой. — Не сжег. Ладно… Начнем с Сириуса. С ним все просто. Собрался воевать, так будь готов умереть. Все по обе стороны это знали. Только вот тебе эту простую истину никто не объяснил.

— Он не должен был умереть! — Гарри шагнул вперед, по-прежнему крепко сжимая палочку, словно пресловутую спасительную соломинку.

— Ты должен был его спасти, — Беллатрикс смотрела на него с пониманием и толикой жалости. — Ну да, ты же у нас герой.

— Да, должен, — Гарри не отвел взгляда, хотя ему хотелось сейчас просто бросить в этот портрет Инсендио, и дело с концом.

— Пойми, Поттер, что если ты стал героем, — Беллатрикс снова усмехнулась, — а ты уже стал героем, то ты никому ничего не должен.

— Я... — у Гарри из легких словно выбили весь воздух.

— Ты, — Беллатрикс поправила рукав мантии. — Ты никому ничего не должен, я никому ничего не должна. Война закончилась, Поттер, и мы уже никому ничего не должны.

Она должна была рассмеяться. Просто должна была. Но она усмехнулась и тряхнула головой, а Гарри стоял и смотрел на то, как, черные на черном, рассыпаются волосы из сложной прически. Не должен. Это стучало у него в висках, вторя бешеному темпу пульса. Не должен. Это звучало у него в голове, как эхо гуляет под сводами готического собора. Он молча развернулся и вышел за дверь.

* * *

Он старался не думать над ее словами, но они, словно формула Умиротворяюещго бальзама, которую ему намертво вбил в голову покойный профессор Снейп, засели в мозгу и не хотели уходить. «Будь готов умереть». Вот, значит, с какими мыслями она шла в каждый бой. Значит, она действительно от души давала ему совет, как правильно пытать ее там, в Отделе Тайн. Она была готова к тому, что у него получится, готова к тому, что вот сейчас ее не станет. Как и он, когда шел к Волдеморту. Он тоже знал, что сейчас его, Гарри Поттера, не станет. И Сириус наверняка так думал, когда бросился его спасать. Значит, он снова пытался накрыть их всех своей мантией-невидимкой, когда не хотел принимать ничьей смерти. Но так было бы неправильно, каждый сам за себя… Он должен… Хотя, Беллатрикс сказала, что он уже никому не должен. Никому на свете. Может, она и права. Иначе почему ему никто не пишет? Он стал героем, и все. Его забыли. И ее тоже забыли. Победившие не любят вспоминать тех, кто эту победу им принес. Так же, как Гарри не хотел возвращаться в Хогвартс. Он им всем напоминает о тех, кого они потеряли, чтобы победить.

Он вертел эти мысли и так, и эдак, и никак не мог найти, в чем же подвох. И снова читал ее дневник, пытаясь понять, в какую игру она сейчас с ним играет. В дневнике день за днем перед глазами проходила ее жизнь. Помолвка, мероприятие, безусловно, счастливое для всей семьи, кроме Беллатрикс. Распределение Сириуса на Гриффиндор. В дневнике было только короткое:

Ну вот, теперь с ним совсем сладу не будет. Зато Вальбурга теперь спесь поумерит. Ходит в трауре, словно Сириуса уже похоронила. Сова. Так ей и надо. Так нам всем надо. Заслужили. Нам всем не помешала бы хорошая встряска.

Да, встряску Сириус своему семейству обеспечил ту еще. Она им еще всем долго икалась.

И каждый день он собирался спуститься в комнату у самого подвала и сжечь портрет. Но каждый раз сворачивал на кухню, так и не переступив порог.

Письма от Джинни стали приходить реже. Она писала, что много учится и очень устает. Если бы не Гермиона, которая помогает ей с домашними заданиями, наверное, у нее бы совсем не было времени даже поспать. Гарри писал в ответ что-то ободряющее, спрашивал о планах на Рождество. Джинни обходила эти вопросы. Наконец, пришло письмо, в котором она писала, что на Рождество не приедет. Директор МакГонагалл попросила их остаться и помочь в Хогвартсе, он же должен понимать, как это важно.

Должен. Гарри несколько раз перечитал этот кусок. Значит, Рождество ему придется встречать с Кричером. Потому что Гермиона занята. Помимо прочего, она ищет способы вернуть родителям память. Она писала, что прогресс наметился, и Гарри не хотел ее сейчас беспокоить. Он отложил письмо и поднялся. Ему сейчас хотелось с кем-то поговорить. Впервые за все время он понял, что все эти дни он провел совершенно один. Он спустился в комнатку у подвала, с минуту мялся в дверях, наконец глубоко вздохнул и перешагнул порог.

Беллатрикс перебирала нарисованную сирень в вазе. Гарри замешкался на пороге. Странное это ощущение — смотреть на того, кого ты столько времени мечтал убить, а вот сейчас передумал. Но и говорить о чем? Не сказать же: «Моя девушка написала, что не сможет провести со мной Рождество, и мне от этого грустно. Давай поболтаем, а?» Но Беллатрикс повернулась и поприветствовала его коротким кивком — не то офицерское приветствие, не то вызов на дуэль.

— Почему ты не попросила Шляпу отправить тебя на Гриффиндор, Лестранж? — неожиданно для себя самого спросил Гарри.

— И тебе здравствуй, Поттер, — Беллатрикс отложила ветку сирени. — Испугалась, наверное. Да мне и не предлагали.

— Испугалась? — фыркнул Гарри недоверчиво.

— Представь себе, — кивнула Беллатрикс. — Напомню, мне было тогда одиннадцать. И, если ты все еще читаешь мой дневник, что, кстати, очень неприлично, то ты наверняка понимаешь, почему мне такая мысль на распределении и в голову не пришла.

— А в дневнике ты об этом писала, — Гарри усмехнулся и покачал головой. — Я так и знал, что ты врешь.

— Тебе знакомо такое понятие, как мечта? — Беллатрикс вернула усмешку. — А что, Мальчик-Который-Выжил, тоже жил несладко?

— Ага, — мрачно кивнул Гарри. — У меня был Дадли. Что-то вроде Нарциссы, но толстый. А так — почти то же самое. Только замуж не выдавали.

— Забавно получилось, — Беллатрикс задумчиво посмотрела на него и присела на край обитого вишневым бархатом стула; подол мантии черным озером лег на пол, и она стала похожа на Ниниану. — Я думала, что я и Барти — исключения. Но Антон Александрович как-то сказал, что из таких недолюбленных детей получаются превосходные герои. Мы хотим спасать тот мир, который плюнул нам в лицо. Смешно, правда?

— Не думаю, — Гарри сел на пол и вытянул ноги. — Кто-то же должен. Может, мы спасаем мир, потому что людей мы спасать боимся. Мир не скажет, что ему это было совершенно не нужно. В конце концов, нужно же кого-то любить. Так почему не мир?

— Может быть, — Беллатрикс склонила голову к плечу, внимательно глядя на него. — Или потому что людей спасать не хочется.

— Или хочется доказать, что ты чего-то стоишь, — Гарри прислонился к стене и запрокинул голову. — Что тебя все-таки можно любить. Но чем больше стараемся, тем меньше нас любят. А нам нужно, чтобы нас любили.

— Пожалуй, — Беллатрикс улыбнулась немного грустно и горько. — И стараемся мы для тех, кто нас никогда не полюбит. Будет ценить, уважать, но не любить. А вот тех, кто мог бы, мы как раз пропускаем. Наверное, мы становимся такими же, как те, кто не любил нас в детстве.

— Хорошенький сеанс психоанализа, — Гарри лениво смотрел за тем, как с нарисованной сирени падает и никак не упадет лист. — Но это тебя не оправдывает.

— А я разве оправдывалась? — брови Беллатрикс взлетели вверх. — Поздно уже, не находишь, оправдываться? По всем статьям поздно.

— Ну, условно ты еще жива, — Гарри устроился удобнее.

— Условно, — фыркнула Беллатрикс. — А толку?

— Тебе виднее, — он прикрыл глаза и замолчал.

Она вздохнула и тоже замолчала. Так они сидели долго. Когда Гарри поменял положение, морщась от боли в затекших ногах, часы, которые подарила ему миссис Уизли, показывали уже девять вечера.

— Бывай, Лестранж, — он поднялся, держась за стену.

— Бывай, Поттер, — кивнула она и отвернулась.

Гарри оглянулся на пороге. Она сидела, сложив руки на коленях, и смотрела в нарисованное окно. Интересно, что она там видела или хотела увидеть? Или кого?

* * *

До Рождества времени оставалось все меньше и меньше. Гарри впервые за долгое время не радовался тому, что праздник становится все ближе. Ему пришло штук пять приглашений от знакомых, близких и дальних. Отдельно он отложил пухлый конверт с министерской печатью. Приглашение на рождественский прием в Министерстве магии. Гарри вертел его в руках, забавляясь тем, как на плотный гладкий пергамент ложатся отсветы от огня в камине. Наверное, он просто на мгновение отвлекся, потому что письмо выскользнуло из рук и упало за кресло. Гарри потянулся и медленно встал. За время сидения в четырёх стенах он стал ленивым и медлительным. Нужно стряхнуть эту лень. Иначе ему останется жить только на проценты с вкладов. Никому не будет нужен такой нерадивый работник.

Конверт белел у самой стены. Гарри усмехнулся и взялся за подлокотники кресла. Он, конечно, не силач с волосатой грудью, но кресло отодвинуть без магии он точно сможет. Однако кресло двигаться не хотело. Ничего в этом доме не хотело покидать свои места. Вещи словно сопротивлялись, когда он пытался их убрать. Более мелкие не хотели ложиться в коробки и все время норовили вырваться из руки и закатиться или упасть туда, откуда он не сможет их достать. Мебель словно цеплялась ножками за пол и тихо, грустно поскрипывала, словно просила оставить ее в покое, она же такая старая. Это кресло тоже не хотело покидать привычное место. Гарри пришлось приложить больше сил, чем он рассчитывал, чтобы сдвинуть его настолько, чтобы он смог дотянуться до конверта.

Рядом с письмом лежало что-то еще. Гарри подвинул кресло еще на несколько дюймов и достал письмо и фотоальбом в темном переплете. А он думал, куда его подевал. Даже накричал на Кричера, думая, что тот его куда-то спрятал.

Гарри перелистывал плотные страницы. С колдографий на него смотрели мама, отец, Сириус, все такие молодые и счастливые. Они еще не знали, что умрут. Гарри закрыл альбом и снял очки. Расплачется он или нет, лучше бы делать это без очков. Плакать в них неудобно. Гарри усвоил это еще с детства. Не то чтобы он часто плакал с тех пор, как ему исполнилось шесть, но привычка осталась. Снова с болезненной остротой вернулась та странная пустота в груди, когда Сириус упал за призрачное покрывало Арки. Даже не умер по-человечески. Кто знает, что там с ним происходит? Может, это страшнее всех Круцио в мире? А он не может ему помочь. Он даже не попытался. Вместо этого он сидит и читает дневник той, которая Сириуса убила. Не только читает, а еще и сочувствует ей, разговаривает с ней, считает, что в ее словах есть какой-то смысл. А она наверняка потешается над ним, когда он выходит за дверь. Еще бы, водить на поводке самого Поттера, того, кого не смог убить даже ее драгоценный Волдеморт. Ну уж нет! Пора это все прекращать.

Гарри спустился в подвал быстро, крепко сжимая палочку. Это придавало ему сил. Он распахнул дверь и прошел прямо к портрету.

— У тебя ничего не выйдет, Лестранж, — выпалил он, глядя ей в лицо.

— Чего не выйдет? — спокойно поинтересовалась Беллатрикс, жмурясь. Она явно спала, когда он вошел.

— Задурить мне голову, — он с вызовом вскинул подбородок. — Я знаю, что ты убийца. И то, что тебе в детстве было паршиво, тебя ни капельки не оправдывает. Мне тоже жилось, знаешь ли, не очень…

— Правда? — глаза Беллатрикс нехорошо сузились. — Бедный маленький Поттер считает, что во всем мире все несчастья валились только на него одного?

— Ты... — Гарри несколько раз глубоко вздохнул. Не злиться, она только этого и хочет. — Ты…

— Не пойму, — закончила за него Беллатрикс. — Ну, да… Я тоже так говорила… Лет в тринадцать. А тебе сейчас сколько? Восемнадцать?

— Да если бы ты только знала, каково это — жить с родственниками-магглами, которые ненавидят все волшебное! — Гарри со злости саданул кулаком по раме, Беллатрикс покачнулась и поморщилась. — Тебя в кладовке запирали, а я в этой кладовке жил до двенадцати лет. Жил! Ты хоть колдовать дома могла, а мне запрещали. Мне решетки на окна ставили. И каждый год меня пытался убить твой драгоценный Лорд. Из-за него у меня толком нормальной жизни не было. Я не знаю, как у меня девушка вообще появиться смогла, как у меня на это времени хватило. Потому что каждый год одно и то же. Постоянно меня пытаются убить. И так чертовых семь лет! А как только я умудряюсь выкрутиться, мне нужно не в нормальный дом, а к этим чертовым Дурслям. На тебя василиск хоть раз нападал? А мне тогда было двенадцать. А дементоры? Словно им медом помазано было...

— Насчет дементоров прекрасно тебя понимаю, — саркастически вставила Беллатрикс. — Я рядом с ними четырнадцать лет провела, если ты помнишь.

— И правильно, — огрызнулся Гарри. — И сидела бы себе там. Так нет, нужно было сбегать. Как будто мне без тебя скучно жилось. Жаль, что тебя обратно не отправили. А сейчас ты пытаешься строить из себя хорошую, мол, ты не виновата, все — детство плохое. Не выйдет. Я знаю, что ты за человек. И тебя нисколько не оправдывает ни твое детство, ни-че-го.

— Может быть, — Беллатрикс склонила голову к плечу и с мрачной усмешкой рассматривала его. — Тебя, кстати, тоже это не оправдывает, если твоей логике следовать.

— Меня?! — Гарри задохнулся от возмущения.

— Тебя, тебя, — она смотрела на него с насмешкой. — Давай посчитаем. Квиррел в одиннадцать лет — раз, василиск в двенадцать — два, Милорд — три. Мелкие неудачные попытки не считаем, ты же никого не убил. Ах, да. Я еще забыла Эйвери, который умер после Отдела Тайн. Ты его очень метко отправил в стеллаж, его так осколками изрезало, что он потом недели не прожил. Хотя, в Азкабане и это много. Рабастан, помнишь? Ты еще летел на этой штуке, она очень сильно ревела. Он тогда упал и разбился насмерть. Продолжать?

— И что? — Гарри крепко сжал кулаки. — Ты мне их жалеть предлагаешь?

— Да что ты, — Беллатрикс картинно всплеснула руками. — Мы же плохие. А вот вы хорошие. Значит, вам можно и убивать, и пытать. Все для всеобщего блага. К вам же грязь не липнет. Я просто предлагаю сравнить. Я в твои годы, между прочим, такой не была.

— Зато потом наверстала, — буркнул Гарри, с ненавистью глядя на портрет.

— У тебя тоже все еще впереди, — Беллатрикс присела в реверансе. — С таким началом развитие должно быть просто феерическим. Даже Милорд первый раз убил в шестнадцать лет. Признаться честно, ты его превзошел.

— Я защищался! — Гарри бросился вперед с диким желанием сейчас посмотреть, как вспыхнет старый холст, как будет осыпаться краска, пока Беллатрикс и ее мерзкая улыбочка не рассыплются пеплом.

— Амикуса пытал ты тоже, потому что защищался, — Беллатрикс закивала. — И меня в Отделе Тайн. Но меня мы не считаем. Там ничего не получилось. Снейпа тоже считать не будем. Не убил же. Ну, подумаешь, рука дрогнула. Подумаешь, не рассчитал. Зато желание было хоть отбавляй. Тоже защищался. Так защищался, что бежал за ним от самого Хогвартса. Если бы еще от него, я бы поняла. Но ты же у нас не такой, как все. Для тебя даже Непростительные очень даже простительны.

— Что ты несешь? — Гарри слушал ее, не желая принимать то, что она права.

Да, он тоже убивал, пытал… Но он же делал это во имя великой цели. Во имя того, чтобы все остальные жили.

— Правду, — Беллатрикс пожала плечами. — Я хотя бы из себя ангела не корчила. Все во имя идеи… Если не для себя, значит, я святая. Ничего подобного. Мы с тобой, Поттер, одного поля ягоды. И да, наше детство нас не оправдывает. Тут ты прав.

— Мы не похожи! — выкрикнул Гарри скорее из чистого упрямства, а не потому, что был в этом уверен. — Ты, как и твой Лорд, не можешь никого любить!

— Правда? — протянула Беллатрикс, нехорошо улыбаясь. — Ты уверен?

— Я... — начал Гарри и запнулся.

Он вспомнил записи в дневнике. Как Беллатрикс страдала, когда некий К. решил больше не иметь с ней ничего общего. Как она стояла и принимала поздравления и пожелания долгих лет совместной счастливой жизни, а сама незаметно впивалась ногтями в ладонь. Она бы стала Лестранж. С удовольствием. Если бы к венцу ее вел Рабастан, а не Рудольфус. Как она прижималась пылающим лбом к холодной спинке кровати, представляя, что рядом с ней спит младший из братьев, а не старший, что это его рука сейчас тяжело опустилась ей на плечо. Как она читала во взгляде Рабастана, что ее чувство взаимно. Как она стояла в саду, зябко кутаясь в шаль, когда они без слов говорили друг другу, что между ними ничего быть не может. Держались за руки, молчали, оба знали, что не имеют права, что они должны вернуться в дом к теплому камину и просто жить дальше, словно не было первого и последнего горячечного, неловкого, горького поцелуя. Знали, но не могли отпустить друг друга. И они стояли, на их плечи падал мокрый мелкий снег, у Беллатрикс промокли легкие домашние туфли, но она не хотела уходить и знала, что он тоже готов стоять тут вечность. По крайней мере, ту вечность, которую выделили лично им.

— Знаешь, Поттер... — Беллатрикс устало махнула рукой.

— Я пойду, — Гарри неловко переступил с ноги на ногу и прошептал одними губами. — Извини.

Он вышел в коридор и прислонился к стене, прижимаясь лбом к холодным и пыльным обоям. Неужели между ними нет разницы? Он не хотел об этом думать. Не хотел, но не думать не получалось.

* * *

После этого разговора Гарри долго не мог прийти в себя. Получается, между ними действительно нет никакой разницы? Он не знал, кто был тот неизвестный Пожиратель, который рухнул на землю от его заклинания. Он даже не думал, что его кто-то ждет дома. Это только их, светлых, добрых, ждали… Пожирателей никто дома не ждет. Именно так он и думал. Они никого не любят, никто не любит их. Но тогда как они столько времени держались вместе? Что их держало? Почему они готовы были умирать за это чудовище, Темного Лорда? Она любила...

Любила. И он убил ее любимого.

Он лихорадочно перелистывал страницы дневника. Странно, но когда он читал раньше, он не задумывался, что было за строчками. А они, оказывается, были написаны чернилами, в которые подмешали кровь. Кровь и муку, и боль, и медленно уходящую надежду. Вот одна запись:

Почему на выпускном я не поцеловала его при всех? Репутация… О чем я тогда думала! Кому врала?! Мне ничего не нужно, кроме его рук на моих плечах, его поцелуев. Мне это нужно, чувствовать его всем своим телом. Я душу готова отдать за это. Почему же я вру? Почему я всегда упускаю нужный момент? А теперь я связана с другим. Если бы Рудольфус меня не любил так сильно... Проклятая жалость. Из-за нее я в аду. Из-за нее мы все в аду. Пусть сгорит этот чертов мир. Меда выбрала магглорожденного. Ненавижу его. Он может делать, что хочет, целовать, кого хочет. Он украл у меня сестру. Они свободны. Именно поэтому я ненавижу их. Ненавижу себя.

Гарри словно видел их — за ужином, за завтраком. Рудольфус наверняка улыбался, глядя на красавицу жену. Все прекрасно. Рядом дорогие ему люди. Он не видел, как они смотрят друг на друга. Он не знал, о чем они мечтают, что их мучает. Не видел. И к счастью.

Еще одна запись:

Почему я до сих пор не указала ему на дверь? У нас же нет будущего. Почему мне нравится так растравливать свою муку? Неужели я больна? Неужели я упиваюсь этой болью? Интересно, а Круцио сможет заглушить ее? Я схожу с ума. Наверняка тот, кто вздумал бы пытать меня, удивился бы тому, с какой радостью я принимала бы эту боль. Я нашла среди старых вещей Андромеды книгу. Маггловскую. Открыла наугад. Это про меня. «Я снова хочу стать девчонкой, полудикой, смелой, свободной...» или еще: «Моя любовь к нему, как каменные пласты в недрах земли...» Неизвестная Кэтрин, мы с тобой обе дуры. Хоть ты и маггла, но тоже такая же дура, как и я. Там дальше были стихи. Их могла бы написать я.

Я растоптала дерганное пламя,

Ни искры не оставила в углях.

Но, пившей горе долгими глотками,

Что делать мне в остывших этих днях.

Гарри знал эту книгу. Он вернул ее миссис Тонкс. «Грозовой перевал». Действительно, Беллатрикс была похожа на главную героиню. Такая же страстная, искренняя, жестокая, честная… И такая же несчастная.

Он убил ее любимого. Интересно, они теперь в расчете? Она убила Сириуса, он — Рабастана. Он ходил по дому, не замечая ни беспорядка, ни пыли. Он убил человека… Раньше он думал, что убил просто преступника. Устранил. Именно так. А сейчас он понимал, что убил. «И с рук моих весь океан Нептуна не смоет кровь». Шекспир; кажется, «Макбет». Гермиона любит Шекспира. Она читала его им с Роном вслух по памяти, когда они бродили по лесам. Интересно, Беллатрикс любит Шекспира? Ей бы понравилось, наверняка. Нужно прочесть ей при случае.

Перед сном он вчитывался в мелкий почерк так, что начинали болеть глаза.

Сегодня мы остались вдвоем. Вдвоем в большом и пустом доме. Я думала, что не смогу выйти к завтраку. Я боялась, что не смогу удержать себя в руках. Но я спустилась. Это был самый страшный завтрак в моей жизни. Он просто смотрел на меня. Я знаю, что он не коснется меня без моего разрешения. Он знает, что я такого разрешения не дам. Это было возможно только один раз. И мы расплачиваемся за него. У меня на губах до сих пор горит его поцелуй. Этот поцелуй отравил меня. Я теперь не могу не думать о том, как кружилась голова и плыла под ногами земля в тот момент, когда он целовал меня. Он говорил со мной ни о чем… Я отвечала почти наугад. А Руди считает, что мы с Рабастаном поссорились, и пытается нас помирить.

Они с Беллатрикс еще говорили. В основном вспоминали Хогвартс. Гарри смотрел на нее и думал, что она теперь переживает все заново. Он запретит писать свой портрет. Если умирать, так уж навсегда.

— Лестранж, а тебе не страшно теперь? — он не удержался и все же спросил.

— Уже нет, — Беллатрикс грустно улыбнулась и склонила голову к плечу, совсем как большая черная птица. — Смерть, знаешь ли, меняет людей.

— А его портретов не осталось? — Гарри задумчиво смотрел на стену над рамой.

— Нет, — ее ответ вышел коротким, как щелчок хлыста. — Все сожгли.

— Паршиво, — Гарри сейчас было ее по-настоящему жаль. Даже после смерти страдает. — А каким он был?

— Рабастан? — Беллатрикс прикрыла глаза, вспоминая. — Смелым, порывистым, упрямым. Любил высоту. Один раз он проиграл мне пари и целых пять минут стоял на перилах Астрономической башни. Он был человеком действия. Гордым, этого не отнять. Не любил просить прощения. Души не чаял в море. Многое можно о нем сказать… Ты на него похож, кстати.

— Чем? — Гарри удивился от того, что это замечание не вызвало ни злости, ни смущения.

— Ты тоже упрямый, — Беллатрикс тихо рассмеялась. — И тоже смотришь на мир просто. Делай, как должно, и будь как будет.

— Я? — Поттер тоже рассмеялся в ответ. — А я всегда думал, что это у меня от недостатка фантазии. И типичный фатализм героя.

— Ты хочешь, чтобы я сказала, что это не так? — Беллатрикс лениво и иронично приподняла бровь.

— Береги меня Артур и все его рыцари от твоих комплиментов, Лестранж, — Гарри с улыбкой покачал головой.

* * *

На прием в Министерство Гарри надел «другую» мантию. Смешно, сейф ломится от денег, а у него, как у Тома Сойера, есть всего два костюма, точнее, две мантии — обычная, на каждый день, и «та, другая мантия». Ничего, герой и не должен блистать золотом. Поттер пригладил волосы и шагнул в камин.

Кингсли пожал ему руку. Похоже, он был один из немногих, кто действительно был рад, что Гарри пришел. Остальные или разглядывали его, как диковинку, или сторонились. Он напоминал им не только о победе, но и о войне. Сам Гарри с огромной радостью поднял бы тост за то, чтобы этой победы не было. Не было бы повода. Чтобы все было обычно и спокойно. И он был бы простым мальчишкой. Нет войны, значит, нет и победы. Но он знал, что его не поймут. Все те, с кем ему было бы о чем помолчать, о чем постоять у окна, остались в Хогвартсе. Сейчас он жалел, что не предложил Джинни приехать к ней. Там для него нашлось бы и дело, и своя кружка сливочного эля. И понимание.

Он выдержал официальную часть, сцепив зубы. А потом сбежал. Ему тут не место. И все понимают, что ему тут не место. Он теперь — новый Грюм, реликт прежней войны, и ничего больше. В мирной жизни ему не рады.

Он вернулся домой, махнул рукой Кричеру, приказал принести бутылку огневиски и стакан и спустился в комнату у подвала. Беллатрикс по своей привычке смотрела в нарисованное окно, за которым никогда ничего не менялось. Гарри, не снимая парадной мантии, уселся на грязный пол, открыл бутылку и от души налил себе огневиски.

— Тебе не предлагаю, Лестранж, — выдохнул он и выпил виски залпом. — Да тебе оно все равно уже ни к чему.

В ответ Беллатрикс только пожала плечами. Они некоторое время сидели молча. Гарри налил себе еще один стакан, выпил, утер губы тыльной стороной ладони.

— С Рождеством, Лестранж, — хрипло сказал он.

— С Рождеством, Поттер, — Беллатрикс с пониманием посмотрела на него. — Что? Паршиво?

— Не то чтобы, — Гарри вертел стакан в руках. — Просто не радостно.

— Мирная жизнь не по нутру? — Беллатрикс обычно выбирала выражения, но сейчас она говорила не как леди, а, скорее, как солдат.

— Нет, — он покачал головой. — Просто не радостно.

— Тогда чего ты сидишь здесь и напиваешься в компании портрета, а не в Министерстве, с остальными? — она недоверчиво изогнула бровь. — Может, хватит пытаться строить из себя нормального, Поттер?

— Я нормальный, — он попытался встать, но от двух стаканов крепкого огневиски поплыло перед глазами, и его повело в сторону. Чтобы не упасть, он схватился за стену. — Я абсолютно нормален.

— Не буду спорить, — Беллатрикс развела руками, словно сдаваясь. — Но все равно, почему ты тогда здесь?

— Потому что я там не к месту, — зло бросил он и отхлебнул прямо из горла.

— Вот и ответ, — Беллатрикс пожала плечами и отвернулась к нарисованному окну. — Они нормальные, мирные люди. Их пугают убийцы. Вот защищать их — это пожалуйста. Грязную работу за них делать — тоже. А они будут спокойно жить. Герой — штука такая, которая редко нужна, на каждый день без надобности. А герой — тот же убийца. Все зависит, на какой стороне ты оказался. Победили бы мы, я была бы героем, а ты убийцей.

— Почему? — спросил Гарри, хотя ему показалось, что он уже знает ответ.

— Сам же знаешь, — на ее волосах играл нарисованный солнечный луч, она повернулась, а луч остался на месте.

— Быть героем — неблагодарное дело, — Гарри смотрел на бутылку, словно не знал, выбросить ее или выпить до дна.

— И этого тебе тоже не сказали, — Беллатрикс смотрела на него пристально и серьезно. Гарри показалось, что вот сейчас произойдет невозможное, она выйдет из рамы и положит руку ему на плечо.

— Не сказали, — он медленно поднялся, не отводя взгляда от ее лица.

— С одной стороны это и хорошо, — она оперлась на край столика из темного дерева и другой рукой подобрала подол мантии, словно и вправду собиралась ступить из картины на пол. — Все равно к такому никогда не бываешь готов. Такие, как мы, живут только от подвига к подвигу. А в остальное время мирная жизнь не для нас. Мы можем легко убить, и люди помнят это. Что мы убивали ради них. Сначала они благодарны, а вот потом начинают задумываться, а что будет, если ты придешь за ними. Они же тоже не ангелы во плоти. Людям свойственно ненавидеть тебя за то добро, которое ты им сделал.

— Безрадостная философия, — Поттер медленно провел рукой по раме. — Так что, не жить совсем?

— Почему же? — ее тон был непривычно мягким, она тоже медленно провела рукой по раме со своей стороны. Казалось, их пальцы сейчас встретятся, но ничего не произошло. — Просто жить. Что уже тут поделаешь? Делай, что должно…

— И будь что будет, — закончил Гарри, быстро отдернул руку, потянулся за бутылкой. — Твое здоровье, Белла.

— И твое, Гарри.

Когда он оглянулся на пороге, она так и стояла, глядя ему вслед.

* * *

После этого разговора что-то новое словно начало расти в нем, пробивая скорлупу вбитых еще в школе нехитрых правил. Что светлый всегда прав, что за правое дело можно не только умереть, но и убить, что светлым всегда рады. Теперь он знал, что есть и обратная сторона. И что за свои действия все равно приходится отвечать. Совесть можно усыпить, но когда она просыпается, то она очень голодна и впивается в тебя всеми зубами, прогрызая душу до основания.

Гарри почти забросил читать дневник Беллатрикс. Она писала об организации, о Рабастане.

Люблю его. Сейчас люблю еще больше. Сейчас можно отбросить все телесное, все равно оно нам недоступно, и просто идти рядом. Он думает, как я, верит в то же, что и я. Его идеалы стали моими идеалами. И Милорд! Милорд, я уверена, понимает это. Он словно божество, в котором мы сливаемся в одно целое. Он словно держит нас за руки…

Моргана Всемогущая, что я пишу?! Как в старинном любовном романе. Можно подумать, что мы с Рабастаном — Тристан и Изольда. Ничего подобного. Но организация и Милорд словно разбудили меня. Я понимаю, что значит жить, что значит делать то, что можешь и должна. Милорд говорит, что нужно играть только по своим правилам. Но это дорогого стоит. Ничего, Блэки за ценой никогда не стояли. Только мне страшно, какую бурю мы можем накликать. Сохрани нас, Морриган. Больше нам уже не на кого надеяться.

Гарри думал, что панегириков Волдеморту будет больше. Да, Беллатрикс была преданна ему. Он несколько раз слышал, как Сириус грубо шутил о том, на чем такая преданность основана и как Темный Лорд вознаграждает свою самую верную последовательницу. От этих шуток у Гарри краснели уши. Он и надеялся, и боялся прочесть что-то подобное. Но Беллатрикс писала о другом. Она знала, какого дракона они разбудят, но сознательно на это шла. И Рабастан. Даже если о нем не было ни слова, все равно, он стоял за каждой строкой. Интересно, а Джинни любит его так же, как Беллатрикс любила Рабастана?

Гарри часами смотрел в окно. Он сидел на подоконнике, как когда-то в школе. Он не должен был так думать о Джинни. Но все же… И в одну из таких бессонных ночей он спустился вниз, отпер дверь, заслоняя ладонью пламя свечи от сквозняка.

— Белла, — по босым ногам тянуло холодом, — как думаешь, а героя можно любить? По-настоящему. Не как картинку в книжке со сказками.

— Не знаю, — Беллатрикс сонно щурилась на свет. — Это очень сложно. По крайней мере, со мной было сложно.

— А со мной, как думаешь? — ему вдруг стало неловко.

— Смотря кому, — она удобнее устроилась на стуле. — Если Грейнджер, то, думаю, нет. А вот остальным придется нелегко. А, еще Лавгуд поймет. Она точно поймет. Они же тоже…

Беллатрикс не закончила фразу, но Гарри все понял.

— А тебе? — в горле вдруг пересохло, он сам не знал, почему спросил.

— Мне? — ее глаза, как озеро, в котором плавает луна, волосы, словно грозовая туча.

Он только молча кивнул.

— Думаю, ответ ты и так знаешь.

И Гарри едва не уронил свечу. Они с Рабастаном похожи. Оказывается, это было… Он с минуту стоял и просто смотрел на Беллатрикс, а потом просто сбежал. А что он еще мог сделать? Живых людей в такой ситуации обычно целуют. Но она же портрет! Закрыл дверь и сполз по стене, зажимая рот, чтобы не расхохотаться или не разреветься в голос. Она портрет. Она умерла. Они встретились слишком поздно.

* * *

И он принял это. Несколько дней он просто не мог спуститься в комнату у подвала. Но потом набрался смелости. Ее и так предавали. Он не станет таким, как этот таинственный К. И он пришел к ней. Она ни словом не напомнила ему о ночном разговоре. И они стали просто жить — Гарри Джеймс Поттер, старый домовой эльф и портрет. Гарри окончательно привел дом в порядок, разобрал старый хлам. Иногда он советовался с Беллатрикс, что выбросить, а что можно оставить. Все было нормально на первый взгляд. Но он знал, что не закончил разговор, что она ждет его ответа. Ведь, в конце концов, откуда ты знаешь, почему тебя спрашивают, любишь ты или нет? Это совсем не означает, что тебя полюбят в ответ.

И, как всегда у него получалось, он постарался отвлечься. Он даже определился с работой. Решено, он пойдет в Аврорат. Все равно больше некуда. А там он как раз будет к месту. Насколько это возможно.

Но когда старый дом засыпал, Гарри сидел на краю кровати, медленно перебирая пальцами край идеально чистой наволочки и думал, что бы было, если бы Беллатрикс сейчас сидела рядом с ним. Странно, но ему ни разу не пришла мысль, что он может вести себя с ней, как с Джинни. Максимум, что он позволял себе в мыслях, это поцеловать тонкое запястье, легко провести кончиком пальца по четко очерченным губам, прижаться к ним, словно к Святому Граалю. Она словно ходила рядом с ним, шурша тяжелым шелком мантии. Он сначала думал перевесить портрет в другую комнату, но так и не собрался. В той маленькой комнатке было сказано столько, что, казалось, эти слова до сих пор висят в воздухе. Там стены помнили его первое осознание своего чувства, они слышали ее признание. Если перенести портрет, волшебство исчезнет. Теперь он понимал, что оно такое.

Джинни вернулась вместе с летом, яркая, шумная. Гарри встретил ее в дверях. Она бросилась ему на шею, совсем забыв про сундук с вещами.

— Я вернулась, — она чмокнула его в нос.

Он кивнул и шагнул в сторону, пропуская ее в дом.

— Теперь можно заняться свадьбой, — болтала Джинни. — О, ты тут все разобрал… Здорово. А тут уютно. Обстановку даже можно не менять. Так, про свадьбу… Мы же собираемся жениться? — шутливо подмигнула она Гарри.

— Прости, Джин, — Гарри смотрел на нее спокойно и прямо.

Она все поняла сразу, побледнела, плотно сжала губы. Гарри было больно смотреть на то, как в ее глазах волной поднимаются непонимание, обида, тоска…

— Почему? — выдохнула она.

— Потому что я люблю другую, — Гарри хотел сейчас взять ее за руку, утешить, но понимал, что как раз этого делать нельзя.

— Кто она? — Джинни выпрямилась, в ее глазах сверкнул вызов.

Гарри смотрел на нее с грустной улыбкой. Если бы она только знала…

— Это не важно, — он покачал головой. — Просто поверь. Еще раз, прости меня.

Она несколько секунд смотрела на него. Гарри знал, что сейчас она его ненавидит больше всех на свете. А что наша ненависть? Та же любовь, только обиженная. Джинни подхватила сундук и шагнула в камин, дрожащим голосом сказав:

— Нора, дом Уизли.

Гарри в последний раз провел рукой по каминной полке — там, где ее коснулась Джинни — развернулся и вышел прочь. В коридоре он приказал Кричеру принести в комнату Беллатрикс маленький стол и кресло. Бутылку вина и два бокала он взял сам. Медленно спустился в подвал. Кричер у двери встретил его поклоном:

— Кричер все сделал.

Гарри коротким жестом отпустил его и открыл дверь. Беллатрикс сразу поняла, что произошло что-то важное. Поттер четко, как на параде, прошел к столу, поставил на него два стакана.

— Я свободен, — он медленно разлил вино по бокалам, пододвинул один из них ей. — Я свободен и я твой.