waiting for you (гет)

Они знакомятся в марте, когда волшебно-прохладное солнце едва-едва склоняется за линию горизонта, а свободный ветер, несущий за собой аромат цветущих лип, смешивается с ненавязчивым запахом полевых цветов и жареных каштанов.

Она сидит на детских качелях и, пожалуй, смотрится довольно нелепо. Андрей не замечает этого, лишь видит, как дрожат темные пухлые губы, катятся кристально-чистые, прозрачные слезы по щекам, слышит тихое бормотание, уносимое ветром.

Тогда он успокаивает ее и впервые заговаривает с ней.

У нее голос тихий и неуверенный, но со временем он словно бы разгорается, звучит чуть громче и сильнее, не дрожит. Она говорит много и, в основном, всякую чушь, но Андрей слушает внимательно.

Ее глаза красиво сверкают в вечерних сумерках.

* * *

Андрей не помнит ее имени, да и не нужно оно, ведь он называет ее просто и легко — Котом. Ей это подходит.

Он веселится, когда она описывает свою новую одноклассницу, больше напоминающую шкаф с кустистыми, разросшимися бровями. Кот чувствует себя красивой и счастливой в моменты, когда рассказывает о тех людях, что ей не нравятся, а он поддерживает ее, Андрей знает это и улыбается ей в ответ. У нее такой смех, от которого сразу хочется смеяться вместе с ней.

А еще глаза зеленые. Нет, не такие, как описывают в книжках — яркие, сказочные, счастливые; у нее они грустные, насыщенного темно-зеленого, елового цвета, с крапинкой боли. Словно бы взрослые, не для подростка, словно она уже видела смерть.

А она видела.

— У меня больше нет никого, кроме родителей, — ее голос тихо льется из соседнего окна. По иронии судьбы оказалось, что они живут в соседних квартирах, соседних комнатах, и Андрей может слышать, как сонно она бродит, обдумывая что-то, или слушает музыку, подпевая и топая в такт ногой.

— Бабушек я и не помню. Один дедушка умер, когда мне было два месяца. Мама говорит, у него был рак, — Кот тихо всхлипывает и утыкается лицом в ладони. — А вчера ночью другого деда нашли лежащим на диване в гостиной — сердечный приступ. Заснул и не проснулся.

Она легко говорит о смерти — имеет право, ведь встречалась с ней не единожды. Андрей не может до нее дотянуться через балконную перегородку и лишь тихо твердит что-то успокоительное, как когда-то в детстве, на качелях.

— Теперь у меня нет совсем никого, кроме родителей.

— У тебя есть я, ведь так?

Звезды снисходительно мигают им с небосвода, а холодный осенний ветерок шепчет свою песнь.

— Спасибо тебе, что ты есть.

Слова срываются, будто осенние листья от дуновения ветра: повисают в воздухе, кружатся между подростками, шелестят свою мелодию. Уже произнесенные, они еще несколько томительно долгих секунд отзвуком повторяются в густом, пряно пахнущем дождем воздухе.

Кот испуганно зажимает рот ладонями и прислушивается к размеренному дыханию соседа. Ей на тот момент всего тринадцать, и она сама пугается своего порыва.

Андрей всего на полтора года ее старше, но для нее выглядит гораздо взрослее своих лет.

И ей кажется, что он тихо смеется, потому Кот надеется, что в темноте не видно румянца ее щек.

— И тебе.

* * *

Когда ей исполняется шестнадцать, и она переходит в новую школу в другом городе, Андрей по-доброму ей улыбается и желает удачи. Они не смогут больше болтать на переменах и после уроков.

У него вот, например, экзамены на носу, и ему нельзя отвлекаться от подготовки к ним.

— Я буду звать тебя Попугаем, — она тихо смеется в телефонную трубку, перекатываясь на другой край дивана, что устало скрипит под ее весом — столько людей в день успевают на нем насидеться.

— И почему же?

— Андрей, ты мечтатель. У тебя есть желания, и ты их осуществляешь. У тебя есть крылья, и ты летишь на них вперед, не боясь неизвестности.

— А почему именно Попугай? — Андрей недоуменно хмурится, слыша ее смех, исходящий из телефона.

— Потому что ты зовешь меня Котом, а коты и кошки любят лакомиться попугаями.

На самом деле, она не шутит, он слышит это в ее голосе. Он у нее какой-то чрезмерно спокойный и ровный — не было в нем прежней доброй, неуверенной девчонки со своими обидами и переживаниями, что плакала на качелях весенним вечером.

Ее звонки становятся все реже, привычное «Андрей» все чаще заменяется на глупо-насмешливое «Попугай», а на заднем плане все чаще слышатся смешки ее новых друзей и подруг, обрывки их разговоров.

Кот была права, она, как безвольную птичку, буквально поглотила его. Поглотила все его сознание, все его мысли.

Летние солнечные лучи тепло светят в окно, когда в душе у Андрея прохлада весеннего вечера и робкий шепот маленькой девчушки с золотисто-русыми, как листья ранней осени, волосами и колкими, темно-зелеными, еловыми глазами.

* * *

В наушниках играет пустая, молчаливая композиция, и кулаки девушки невольно сжимаются в карманах толстовки. Мрачное, платиново-серое небо над головой словно бы доказывает всю безысходность ее ситуации.

Кот чувствует, что ей чего-то не хватает, но не может понять чего именно. В глазах застывает какая-то слепая решимость. В свои девятнадцать она довольно чувствительна, словно подросток.

Русые волосы веселыми кудряшками выглядывают из-под капюшона теплой серой толстовки. Ее сгорбленная фигура плывет призраком по знакомым с детства улицам, дыхание смешивается с холодным, морозным воздухом.

Взгляд останавливается на покосившихся детских качелях, одиноко виднеющихся на холмике, покрытом грязью и дождевой водой. Кот подходит к ее любимому в детстве месту в этом городе — здесь всегда тихо и уютно, в любое время года и в любую погоду.

Рука скользит по шершавому от облупившейся краски и ржавчины металлу, кончики пальцев покалывает от привычных, таких знакомых с детства ощущений, а дыхание перехватывает.

Девушка садится на старые скрипящие качели и отталкивается носками синих кроссовок. Прочь от проблем, сложившихся устоев и правил, ближе к свободе, гудящему ветру в ушах и ощущению легкости во всем теле.

— Я знал, что найду тебя здесь, — тихий голос заставляет Кота вздрогнуть, остановить качели и сжать кулаки на металлических перекладинах, пытаясь заглушить образы прежних дней и ночей, проведенных на балконе под стрекот сверчков. Она надеется, что ей все это кажется, нет никакого голоса, никаких воспоминаний.

У нее, Кота, быть может, слишком богатая фантазия. Или расшатанные нервы.

Руки обнимают ее со спины, а она крепко жмурится, чтобы не видеть, но образ еще с детства отпечатывается на внутренней стороне глаз — стальные, серые глаза, с первого взгляда кажущиеся холодными и неприступными, а на самом деле теплые и родные.

Кот знает.

— Привет, — теплое дыхание согревает ухо, чужой подбородок упирается в ямку подле ключицы, словно там ему самое место.

— Привет, — ее голос вновь дрожит, срывается на шепот, как в далеком детстве. Такой неуверенный, простой, знакомый, навевающий воспоминания о теплых пирогах, что пекла ее мать, неизменной пестрой скатерти и грустно-добром взгляде еловых глаз.

— Я знаю, почему ты вернулась в этот город, — тихо шепчет Андрей, подходя к ней и обнимая с другой стороны, чтобы увидеть и запомнить каждую черточку ее изменившегося, повзрослевшего лица.

Он знает, Кот не раз видела смерть. И сейчас в ее глазах отражается тот самый, привычный огонек «взрослости», той самой мудрости, что не поведает ни одна книжка. Кот не раз теряла близких.

— Я скучаю по ней, — она еще сильнее сжимается и выглядит такой маленькой и беззащитной в этой своей толстовке на два размера больше необходимого. Потерянной.

Андрей видит сейчас в ней ту маленькую девочку, прячущуюся от проблем на старых ржавых качелях в заросшем саду. Она снова говорит что-то нелепое, совершенно не относящееся к ним в этот момент. Рассказывает, каким красивым может быть закат в Петербурге и как ей нравится сочинять свои рассказы о жизни другой, счастливой, где у людей всегда все хорошо.

— Твоя мама была хорошим человеком, — неожиданно прерывает Андрей ее бессвязную речь и крепко прижимает к себе. — Она гордилась бы тобой.

Ее иногда колкие, темно-зеленые, слегка мутные глаза уже видели смерть, переживали подобное, и сейчас ее голос уже не дрожит, Кот говорит спокойно и даже с улыбкой, вспоминает свою мать. Говорит о смерти с ним, не боясь осуждения.

— Я очень дорожила ей, — тихо, но твердо произносит она. — Теперь я уж точно совершенно одна, — Кот горько усмехается и неловко отстраняется от объятий бывшего друга.

— У тебя всегда есть я.

Его голос серьезен, и он снова прижимает ее к себе, чувствуя, как быстро и взволнованно бьется ее сердце под мешковатой, невзрачной толстовкой.

Холодные, бледные, шершавые губы накрывают ее — темные, пухлые, искусанные. И пусть это было не впервые, Андрей несколько раз легко целовал ее, когда они были подростками, никогда прежде он не делал это настолько… естественно. Будто имеет право, будто поцелуй — самое обыденное, что есть в их общении, будто они и не разлучались на несколько лет, между которыми вечная пропасть. Будто вчера Кот не потеряла еще одного близкого человека.

И впервые она прижимается к своему другу, раскрывает призывно губы. И в этот момент целоваться под свинцово-серым, тяжелым небом кажется единственно-правильным, верным решением.

У Андрея губы и руки холодные. И глаза холодные, но только снаружи, ведь внутри плещется огненная буря.

Он знает, все это сейчас необходимо ей, Коту. И ему, наверное, тоже.

Чуть позже Кот оттолкнет его и покраснеет, совсем-совсем как подросток, ее глаза вновь наполнятся грустью и болью, вернутся воспоминания о матери. Но он тогда будет рядом.

Он всегда будет рядом.

Она улыбается ему в губы и зарывается тонкими пальцами в иссиня-черные короткие волосы. Темно-зеленые, глаза цвета еловых иголок искрятся чем-то необъяснимым, чем-то грустно-счастливым, сладко-горьким, противоречивым, как и вся ее жизнь.

Кот тихо смеется, стягивая капюшон толстовки, и Андрей смеется в ответ.

— Мой Попугай, — шепчет она и снова тянется к его горьким, холодным губам своей сладкой, доброй, теплой улыбкой.

На ее золотисто-русую макушку падает чистый, девственно-белый снег.