Единственный собеседник (джен)

Блэк Гэйт похож на остальные тюрьмы. Похож и не похож одновременно. Наверное, не похож он тем, что редко какая тюрьма одновременно напоминает и тюрьму, и сумасшедший дом.

— Остался еще один больной, святой отец, — за дверью мнется охранник и звенит ключами, но звенит как-то неуверенно.

— Так открывайте, — спокойно отвечает кто-то.

— Это… Джокер, — голос охранника падает до драматического шепота.

Сейчас для полной красоты не хватает тихого покашливания суфлера, перешептываний публики, тихих писков мобильных телефонов в партере, шороха конфетных оберток. И короткого, хлесткого, как выстрел «Твой выход. Ну, пошел». Так говорят только в театре или в армии.

— Джокер? — второй человек тоже делает паузу. — Разве он не человек?

— Знаете, не уверен, — в голосе охранника точная, нужная доля страха, наверное, даже тоненькие волоски на затылке дыбом встали, как у собаки шерсть перед грозой.

— Он болен, — этому тону явно подходит пожатие плечами. — Откройте, пожалуйста, дверь.

— Воля ваша, святой отец, — охранник послушно гремит ключами, и занавес поднимается.

Мизансцена сейчас достойна последнего акта пьесы. Мрачная темная камера, узкая железная койка, старое одеяло в ногах, узник в кандалах. Именно в последнем акте всегда к герою приходит священник, чтобы выслушать последнее драматическое признание, от которого ахнет зал, дамы прижмут к глазам надушенные платки, особо впечатлительные постараются незаметно сжать руку своего спутника. Только священник подкачал. Не хватает ему мрачности, внушительности, чего-то такого, от чего узник попытается собраться с последними силами и все же прошептать такие важные слова. Высокий и нескладный, он больше похож на ирландского эмигранта. Он быстро моргает, явно привыкая к темноте камеры, и хмурит светлые брови.

— Офицер, вы сказали, что этот человек болен.

— Ну, да, — офицер смотрит на священника растерянно, как собака, которой отдали новую команду, а она ее раньше не слышала.

— Почему тогда на нем наручники? — спрашивает священник с упрямой кротостью и таким же непрошибаемым недоумением.

— Потому что, — охранник смотрит на священника так, словно тот сказал, что дважды два равняется четырем миллионам. — Святой отец, вы вообще газеты читаете? Он же половину Готэма едва на тот свет не отправил.

— Я знаю, — священник смотрит на охранника по-прежнему спокойно и кротко. — Но этот человек болен. Снимите наручники, пожалуйста.

А последний акт пьесы катится под откос, и охраннику явно забыли сказать, что его реплики переписаны.

— А чайку ему не принести с пирожными? — охранник, как и любой другой нормальный человек, прячет растерянность за бравадой и сарказмом.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — священник искренне улыбается. — Но сначала снимите наручники. Пожалуйста.

И в этом последнем «Пожалуйста» отчетливо блестит холодная сталь. Какой интересный священник. Интересно, как его занесло в Готэм? Но тут все просто, природа не терпит пустоты. В этом городе, мрачном и грязном, порочном до всех возможных пределов, просто должно было появиться такое чистое создание. Иначе Готэм перестал бы быть Готэмом. Одного Гордона слишком мало для этого города. Гордона и Бэтса. Пора бы и умирающему узнику напомнить о себе. Он улыбается и тихо прокашливается, словно пробуя голос перед репликой. Охранник непроизвольно вздрагивает.

Священник смотрит на него с сочувствием и терпеливо ждет, пока охранник, опасливо посматривая на открытую дверь, одной рукой поворачивает в замке наручников ключ. Вторая рука предусмотрительно расстёгивает кобуру. Священник хмурится и в эти мгновения становится похож на ветхозаветного пророка.

— Спасибо, — лоб священника разглаживается, строгая и мрачная морщина исчезает. — И не забудьте про чай.

— Чокнутый, — бормочет охранник, выходя в коридор.

Священник аккуратно закрывает дверь и присаживается на край койки, сдвинув в сторону одеяло. И вот они остаются наедине. Занятный священник. Если бы Бэтс был таким, игра была бы намного интересней.

— Вам что-нибудь нужно? — священник смотрит на него просто, часто моргая белесыми ресницами.

— Все, что мне нужно, находится за пределами вашей юрисдикции, — если бы смеяться не было так больно…

Черт с ним. Но смеха не получается. Кашель тоже сойдет.

— Как хотите, — священник пожимает плечами. — Но от чая, надеюсь, вы не откажетесь?

— Вы не пробовали себя в роли коммивояжера, святой отец? — Джокер снова заходится в кашле и прижимает руку к горлу.

— В определенном роде я им и являюсь, — священник улыбается смущенно и немного виновато. — Ездить точно приходится много. Я отец О’Лири.

И он спокойно протягивает узловатую ладонь для пожатия. Джокер хмыкает и пожимает руку. Приятно в этом городе встретить того, кто умеет думать своей головой, а не газетными статьями.

— Будем знакомы, святой отец, — кивает он и пытается подняться на подушке. — Уж извините за такой прием.

— Ничего, — отец О’Лири спокойно поправляет ему подушку. — Бывал в местах и похуже.

— Говорить о том, что исповедоваться и облегчать перед смертью свою душу я не собираюсь, не нужно? — Джокер разминает затекшие запястья, наручники тут те еще, только шевельни кистью, они крепче затягиваются.

— Так вы на тот свет и не торопитесь, — священник разводит руками.

— В точку, святой отец, — губы Джокера растягиваются в широкой улыбке. — На тот свет — нет, а вот наружу... Кстати, вы спрашивали, что мне нужно? Если вы уж так командуете охраной, вы не могли бы убедить их принести кое-что из моих вещей?

— Боюсь, что это находится вне моей юрисдикции, как вы верно подметили, — отец О’Лири щурится и заговорщицки улыбается.

— Тогда придется импровизировать, — преувеличенно сокрушенно вздыхает Джокер. — Хотя, признаться честно, вы мне нравитесь, отец О’Лири.

— Не советую, — священник смотрит на свои руки с таким выражением, словно ему очень неловко за что-то. — Я, знаете ли, служил в тюрьмах.

— И вы полагаете, что это вас спасет? — Джокер смотрит на отца О’Лири с нескрываемым интересом.

— Что вы, — священник разводит руками, тень на стене похожа на большую птицу или на летучую мышь. — Просто знаю кое-что. Знаете, в жизни многому научишься. А что делать? Приходят, рассказывают…

— Показывают, — с готовностью подхватывает Джокер.

— И показывают, — соглашается отец О’Лири. — Как-никак, человек, который все время слушает о грехах, должен хоть немного знать мирское зло. Но сейчас дело совсем не в этом, верно?

— Чтоб вас, отче, — Джокер небрежно взмахивает рукой, он разочарован, но в то же время рад.

Эх, Бэтс, Бэтс, поговорить бы тебе с этим отцом О’Лири, нажать на нужные кнопочки, чтобы ему выделили пару тысяч на церковь. Может быть, научился бы, наконец, соображать, как положено, а не думать, как сказали. А то плохо у тебя с самостоятельностью. Вроде бы и котелок варит, но вот каждая самостоятельная мысль тебя пугает, как курицу молния.

— Верно, — отец О’Лири сам отвечает на свой вопрос. — Это же будет неинтересно. А вы артист.

— И снова в точку, святой отец, — хмыкает Джокер. — И как артист, уверенно заявляю вам, что декорации самые что ни на есть подходящие. Только вы правы, неинтересно. Точнее, это наименее интересное решение из всех возможных.

— Безусловно, — отец О’Лири снова серьезно кивает. — Поскольку оно напрашивается само собой. Мало того, именно этого от вас и ждут два офицера за дверями.

— Так вы с самого начала?.. — Джокер снова заходится в кашле.

У химических экспериментов порой бывает непредсказуемый результат. Не то чтобы это было плохо. Только проклятый кашель и боль под ребрами мешают смеяться. А еще чертова слабость и головокружения. Неудобно.

— Так бы поступили вы, — священник расправляет смявшееся одеяло. — Вот только судить людей по себе…

— А разве на этом не построена вся ваша профессия? Судить людей.

— Моя профессия как раз обязывает никого не судить, — отец О’Лири смотрит внимательно и серьезно.

Первый человек в этом городе, который может быть действительно серьезным. Искренне и правдиво серьезным. Его надо показывать горожанам в качестве примера. Он же натурален, как бифштекс.

— Чего вы такой серьезный, святой отец? — реплика просто напрашивается.

— Потому что постоянно улыбаться — не самая хорошая штука, — отец О’Лири сидит на краю кровати, покачивая ногой в стоптанном тяжелом ботинке.

— Ага, — Джокер часто кивает. — Есть один парень, который думает так же, как вы. Мы с ним постоянно на эту тему спорим. Я ему все пытаюсь втолковать, что он не должен быть таким серьезным.

— А что же тогда он вам должен? — священник смотрит на Джокера с нескрываемым и простодушным любопытством.

— Мне?

Чертовски приятное, давно забытое чувство настоящего удивления. Бэтс, при всех его достоинствах, так не умеет.

— Продолжайте, святой отец, — Джокер маскирует удивленный смешок кашлем, еще спугнешь эту птичку, перестанет чирикать.

— Когда люди говорят, что кто-то чего-то не должен, они имеют в виду всего-навсего то, что этот кто-то не ведет себя так, как им бы хотелось, — отец О’Лири устраивается на краю койки удобнее и откидывается на покосившуюся металлическую спинку.

— Браво, святой отец, — аплодировать священнику, а в этом что-то есть.

К тому же этот отец О’Лири только что сумел одним ударом выбить воздух из легких. А его там и так маловато. Ну, ладно. Давайте уже по-настоящему, отче.

— Допустим, — Джокер смотрит на нескладного священника с интересом и невольным уважением.

— Позволите еще один вопрос, сэр? — отец О’Лири часто моргает, словно стесняется спросить, где здесь можно вымыть руки. Хотя этого бы он как раз не стеснялся.

— Валяйте, — Джокер подвигается на подушке еще выше, чтобы лучше видеть собеседника.

— Если мы уже заговорили о долгах, — священник смотрит на него открыто и дружелюбно, — долговые обязательства обычно взаимны. А что должны вы этому джентльмену?

— Поверьте, я исправно плачу по счетам.

Второй раз браво, отче. Так на рекорд выйдем. Давайте, святой отец. Охранник вас явно не зря чокнутым назвал. Инстинкт самосохранения у вас отсутствует как факт. И это очень интересно с биологической точки зрения. Тогда возникает вопрос, а как же вы дожили до своих лет, особенно так много общаясь с разными преступниками.

— А вашего знакомого валюта и суммы устраивают? — отец О’Лири неосторожно подвигается еще ближе, один быстрый рывок, и от горла у него останется только симпатичное рагу. Наручники-то по его личной просьбе сняли.

Но это словно обобрать старушку или ребенка.

— Просто люди искренне уверены в том, что они знают, что нужно другим, лучше, чем эти самые другие, — спокойно и неторопливо продолжает священник, поглядывая на Джокера из-под соломенно-золотистых бровей. — А нет чтобы поговорить, спросить прямо. Знаете, мне кажется, что большая часть проблем у людей случается из-за того, что они не могут сесть и нормально поговорить.

— Знаете, святой отец, — Джокер смеется, и кашель ему уже не мешает, — вы только что сказали замечательную вещь. Проблема в том, что для разговора нужно согласие второй стороны. А вот мой знакомый говорить со мной на эти темы желанием не горит.

— А вы пробовали? — отец О’Лири улыбается и смотрит на Джокера дружелюбно и участливо. — Может, вы просто не те слова подбирали? Или не слышали.

— Поверьте, не слышать это было сложно, — Джокер улыбается, вспоминая.

Взрыв знатный вышел. В трех кварталах по соседству стекла вылетели. Такой грохот разбудит сколько-то там спящих отроков. Кстати, вот почему все думают, что разбудить тринадцать человек сложнее, чем одного?

— Я имею в виду, слышали ли вы именно то, что он хотел вам сказать, — священник поворачивается на звук шагов за дверью. — И говорили ли вы именно то, что хотели ему сказать. Знаете, большая часть проблем у нас из-за того, что люди не умеют объяснять так, чтобы их поняли правильно.

— Кажется, чай принесли, — Джокер меняет тему, нечего охране влезать в этот разговор. Это только их беседа, личная. Охранник тут грязными сапогами все изгадит, все равно, что поручить Бэтсу станцевать партию Жизели. А он бы согласился, кстати, если бы ему сказали, что балет спасет мир. Нужно запомнить, вдруг представится случай.

— Или пришли сказать, что время вышло, — священник пожимает плечами. — Но чаю я бы с вами выпил, если вы не против.

— С удовольствием, святой отец, — интересно, отражает ли улыбка то настоящее радушие, которое есть.

А то с этими охранниками скоро совсем в людях разочаруешься, думать никто не умеет, вопросов не задает. Их реакции одинаковые, как зубочистки, и эмоциональный диапазон у этих охранников такой же. Даже бежать неинтересно. Но что поделать, дела. То ли дело этот отец О’Лири. С ним определенно стоит продолжить знакомство. Это будет интересно. Интересно и очень познавательно. И в кои-то веки для обеих сторон.

— Знаете, отче, — Джокер щурится. — А вы не допускали мысли, что человек может действительно лучше знать, что другому нужно? Со стороны-то виднее.

— Вы мне сейчас один анекдот напомнили, — священник снова оглядывается на дверь. — Я расскажу?

— Давайте, святой отец, — Джокер поднимает ладони в приглашающем жесте. — У нас еще полторы минуты, пока этот достойный слуга правопорядка будет с замком возиться.

— Техас, маленький городок, — начинает отец О’Лири, немного склонив голову к плечу. — По улице идет известный бандит. И вот он видит маленькую девочку, которая остановилась завязать шнурок. У бандита благодушное настроение. Он достает из кармана монетку и бросает девочке со словами «Сиротка, возьми доллар». «Я не сиротка, — отвечает девочка. — Вот мой отец у салуна стоит, высокий, с усами». Бандит осматривается, замечает мужчину, на которого указывала девочка, достает револьвер, стреляет. Мужчина падает замертво. Бандит швыряет девочке еще одну монетку и повторяет «Сиротка, возьми доллар».

Когда охранник все же справляется с замком, он застывает на пороге и чуть не роняет две кружки с горячим чаем. Потому что он видит, как преступник и священник искренне и от души смеются. Смех Джокера иногда срывается на резкий, лающий кашель, тогда священник поправляет ему одеяло. Сам святой отец смеется тихо, но так искренне, что губы охранника сами расползаются в улыбке.

— Ваш чай, отче, — охранник, улыбаясь, ставит кружки на пол.

— Спасибо, — отец О’Лири благодарит его приветливым кивком.

— Вы волшебник, отче, — Джокер понижает голос до шепота и заговорщицки подмигивает отцу О’Лири. — Вы умеете заставить людей улыбаться.

— Может быть, потому что я совсем не пытаюсь их заставить? — священник поднимает с пола кружки и протягивает одну Джокеру. — Осторожно, горячий.

* * *

Моросит мелкий дождик. Даже не дождик, а просто водяная пыль. Фонари отбрасывают на блестящую мостовую круги теплого света. И такой же теплый свет льется из окон уютного бара. Идеальное место для маленькой шутки, которая вытащит Бэтса из его логова. Прогулки полезны для здоровья. Джокер распахивает дверь.

Посетители сначала замирают, словно кто-то нажал на большую красную кнопку с надписью «Пауза». Потом все оживает, теперь кто-то решил промотать фильм на двойной скорости.

— Рад видеть вас в добром здравии, — отец О’Лири отвлекается от шахматной партии с барменом и поворачивается к Джокеру, держа в руках черного коня.

— Мое почтение, — Джокер стремительно, в несколько шагов оказывается у стойки и наклоняется над доской. — Уважаемый, вам мат через два хода, — и он передвигает белого слона. — Но мы попытаемся спасти положение.

Бармен издает смешной булькающий звук и тянется куда-то под стойку. Но прежде, чем Джокер успевает укоризненно погрозить пальцем, священник спокойно перехватывает руку бармена.

— Не стоит, — мягко говорит он. — Этот человек еще не готов предстать перед судом. А вмешательство в чужую шахматную партию — не самый большой грех, правда?

Бармен, как зачарованный, опускает руку на стойку.

— Не верите в готэмский суд, святой отец? — Джокер присаживается на высокий стул и кладет пистолет рядом с чьим-то стаканом.

— Я верю в суд горний, — лицо священника становится торжественным и светлым, как лица святых на витражах в соборе. — И ваше время предстать перед ним еще не пришло.

— Эй, отче, — Джокер не глядя берет чей-то стакан и залпом выпивает содержимое. А неплохой виски в этом баре. — Я же преступник, я заслужил столько пожизненных, что Вечный Жид бы до конца этого срока не дожил.

— И сказал Он разбойнику «Завтра же будешь со мною в раю», — отец О’Лири усмехается. — В конце концов, вы просто…

— А как насчет небольшой прогулки, святой отец? — перебивает его Джокер. — Погода шепчет.

— С удовольствием, — отец О’Лири роется в карманах и бросает на стойку несколько смятых купюр. — Спасибо, Кевин. Передавайте привет детям и миссис Донахью. Я еще зайду к вам.

— Хорошей прогулки, отче, — бармен смотрит на священника с собачьей преданностью. — Если что, вы только скажите. Вы же нас с того света, можно сказать, вытащили. Мэри…

— Ну, будет, будет, — отец О’Лири успокаивающе похлопывает бармена по руке, нахлобучивает на голову мятую фетровую шляпу и подхватывает со стойки потрепанный черный зонтик. — Я готов.

* * *

Прогулки по крышам уже стали обыденностью. Скоро каменные горгульи с ним здороваться начнут. Но работу не выбирают. Это она тебя выбирает. Бэтмен уже готов разбежаться и прыгнуть с одного карниза на другой, как останавливается, балансируя на самом краю. Рука сама тянется к поясу, но тоже останавливается. Там внизу иду двое. Бэтмен всматривается, не веря своим глазам. Джокер и с ним еще один высокий человек. Бэтмен прекрасно его знает. Это отец О’Лири, настоятель церкви Святого Мунго, прекрасной души человек, столько делает для бедняков. Преступники, которым прямая дорога в Блэк Гэйт, на отца О’Лири смотрят, как волк на Франциска Ассизского, едва ли не из рук у него едят. А он запросто заходит к ним в дома, играет с их детьми, вычитывает суровых гангстеров за легкомысленное обращение с домашним бюджетом, постоянно приносит какие-то деньги, оставляя их то за зеркалом, то на умывальнике, или в пустой вазе. Джокер перешел все пределы. Трогать единственного по-настоящему порядочного и доброго человека в Готэме… Так, успокоиться, злость — не лучший помощник.

— Правда? — доносится голос Джокера. — Луис Кувалда? Прямо так и согласился? Он же без кокаина и дня не проживет.

— А вот видите, — отец О’Лири взмахивает сложенным зонтиком. — Он просто понял, что его детям нужно жить по-человечески. Да и жене надо бы отдохнуть. А то она все сама да сама.

— И вы уверены, что он бросит? — Джокер удивленно и весело смеется.

— Уверен, — спокойно кивает отец О’Лири.

— Да вы просто святой, — Джокер останавливается под фонарем и отвешивает священнику поклон.

Очередная издевка, Бэтмен кривится. Но потом с удивлением понимает, что в этом поклоне нет ничего издевательского.

— К сожалению, нет, — отец О’Лири поднимает голову, и Бэтмену кажется, что он сейчас смотрит ему прямо в глаза. — Просто я знаю, что я должен делать.

— Молиться, — Джокер сейчас смотрит непривычно серьезно, и желтый свет каплями стекает с его плеч.

— Да, молиться, — отец О’Лири продолжает смотреть вверх. — Даже за такого человека, как ваш друг.

Джокер застывает на месте, потом качает головой и кивает священнику. Они уходят по улице туда, где свет фонарей становится бледным и тусклым, уходят, беседуя, как старые добрые друзья. А Бэтмен стоит на карнизе и долго смотрит им вслед. Даже за такого человека… Двое уже исчезли в конце улицы, когда большая чёрная фигура спрыгнула с края крыши, за спиной у нее хлопнула плотная ткань плаща. И эта фигура сейчас направлялась в сторону, противоположную тому концу улицы, где скрылись самый опасный преступник Готэма и простой ирландский священник из церкви Святого Мунго.