В свете луны (джен)

Ночь.

Он поднимает морду к небу, смотрит прямо в ярко-жёлтый глаз полной луны. Из горла вырывается тихий рык. И тишина в ответ, вся стая спит, собрались вокруг костра, как детёныши возле самки.

Можно.

Он сладко потягивается, разминая мышцы, и зевает. Хочется сказать что-нибудь соответствующее случаю, но неразвитые голосовые связки вновь выдают одно лишь жалкое мяуканье. Это злит, заставляет рычать снова. Плохо, когда разум обгоняет в развитии тело. Чувствуешь себя запертым в клетке, без связи с внешним миром.

Он зло клацает челюстями и подходит к костру.

Большой. Каменный. Твёрдый. Совершенно невкусный. С ним маленький и горячий. Можно съесть, но есть риск обжечься. Неинтересны.

Ещё один большой. У этого шкура плотная, но можно прокусить. Только клыки застрянут, и жертва успеет ударить в ответ, прежде чем погибнет от внутреннего кровотечения. Рядом самка. Самка мягкая, но опасная. Она проснётся ещё до первого укуса и нападёт. Её железные когти могут сделать больно.

Он недовольно ворчит и делает шаг в сторону. Вожак хозяина. Немного похож на него самого, тоже покрыт природной бронёй. Язык скользит по зелёной чешуе. Невнимательный, даже не проснулся. Можно было бы вспороть ему когтями брюхо и зарыться носом в ароматные потроха, выгрызая самое вкусное — сердце и печень, но хозяин расстроится. Нельзя.

Хозяин.

Он ненадолго замирает над спящим человеком, выгнув шею и рассматривая лицо. Хозяин лучший. Он мягкотелый, но в нём есть стержень. Что-то такое, что заставило всю стаю идти за ним. Что-то, что привлекло когда-то и его, толкнуло съесть совершенно невкусный кусок ткани.

Воспоминания накатывают тёплой волной, заставляя довольно курлыкать. Но он голоден, сосущая пустота внутри почти жжётся и требует заполнить её. Рядом стая хозяина, лёгкая добыча. Но нельзя.

Ноздри широко раздуваются, ловя как можно больше запахов. Мелкая живность, местные хищники с невкусным мясом. А вот этот запах ему нравится.

Крупное тело скользит между деревьев так незаметно, словно он всю жизнь учился прятаться среди бликов лунного света и густых ночных теней.

Олень испуганно вскидывает голову, но уже поздно. Мощный удар лапой отбрасывает животное в сторону, проламывая рёбра. Тишину ночи разрывает жалобный крик, но стоянка осталась далеко, никто не услышит, кроме вожака хозяина. Но тот — тоже хищник, всё поймёт и никому не скажет.

Он медленно приближается. Олень сучит ногами, бока тяжело вздымаются, а глаза затянуты поволокой боли. Даже если оставить его так и уйти, к утру жертва околеет от многочисленных повреждений.

Его клыки смыкаются на мягком горле, в рот брызжет кровь из прокушенной артерии, он блаженно зажмуривается и довольно урчит. Язык изгибается, чтобы принять на себя как можно больше сладко-солёной жидкости с железным привкусом. Олень в агонии дёргается и навсегда затихает.

Он медленно разжимает челюсти, облизывается и склоняется над добычей. Запах свежей крови, свежего мяса и свежей смерти ударяет в мозг и пьянит, дарит чувство эйфории. Когти неторопливо погружаются в плоть, ведут параллельные борозды от задних лап к передним.

Поляна ярко освещена луной, поэтому ему хорошо видно, как из-под светлой шкуры появляются тёмные внутренности. Как расправляются петли кишечника, более не удерживаемые природной тюрьмой. Как вываливается на траву желудок, полный непереваренной травы.

Он кропотливо перебирает потроха, отбрасывая в сторону то, что ему не нравится. Откладывает в сторону самые вкусные куски. Их он съест напоследок.

Наконец, туша оленя выпотрошена и лежит перед ним, призывно раскрыв вспоротый живот. Он довольно взрыкивает и вцепляется в сочное мясо. Мотает головой, вырывая клок, и глотает, не жуя.

Когда от добычи остаётся лишь кучка невкусной требухи, он снова устремляет свой взгляд к луне.

«Я дракон! — хочется крикнуть ему. — И я сыт!»

Но из горла вырывается всё тот же жалкий звук, пусть и громкий.

— Глип!