Небесная Высь (джен)

После долгого пути слишком сладкими представляются мысли об отдыхе. Особенно когда в предрассветной тишине, ступая по вымощенной белыми камушками улице Шамбалы, ты видишь теплые дрожащие огни открытой таверны. Когда чувствуются запахи сытной еды и ароматного хмеля, границы целого мира сужаются до единственной мысли: «вкусно».

И вот, сидя за одним из массивных столом и держа в руке стакан с медовухой, начинаешь приглядываться к месту, куда тебя занесло.

Просторный зал заставлен круглыми деревянными столами, вокруг которых ютятся табуреты. Под потолочными балками гроздьями висят сушеные травы, гирляндами тянутся через весь зал. За барной стойкой дремлет низенький пухлый старичок, подпирая голову рукой. Его длинные и аккуратные седые усы едва заметно ползают по столешнице, ловя свою незримую свободу и наслаждаясь ей. А бармен знай себе сопит, но незаметно поглядывает из-под пушистых белых ресниц на весь зал. Точнее, на немногих посетителей: и тех, кто давно сидел, и тех, кто только пришел. Знает ведь старичок, что не всегда голодные и замерзшие бывают спокойные. Кто-то и побуянить может, кто-то и своровать. А с кем-то и беседа может славная сложиться. Ведь для тавернщика не только еда да питье главное. Важно еще истории всякие рассказывать, но было бы кому. Жаждущих до легенд уже немного осталось, все по этим легендам-то и разбрелись.

Только юные да любопытные все равно появляются. И тогда старый Цуций с готовностью сбрасывает с себя фантомный облик дремы и начинает говорить, подливая в пустые стаканы горячительных напитков:

— Поди ж ты, какой молодой, — обращается он к подсевшему за бар мальчишке в темных зеленых одеждах, — уж не друид ли ты часом? — Бармен хитро щурится, внимательно осматривая посетителя. А тот знай себе ухмыляется, да перчатки легкие стягивает и рядом на столешницу кладет: мол, видишь, дедушка, обычай берегу, голые руки показываю, чтоб знал, что с миром пришел. Старик-то довольный весь, усы свои гладит, да в них и смеется тихонько.

— Ну, таке-ча что хочешь? Еды, воды или сказки какой? — сам спрашивает, но знает уже ответ, а все равно от гостя голоса дожидается.

— Расскажи про Небесную Высь, — просит юнец, а в глазах его зеленых так и сверкают искры любопытства.

Старик призадумался, трубку длинную раскурил и говорит:

— Так Высь же разная есть и в разных местах находится. Есть те, что прям из моря растут, а некоторые на краях обрывов вытянулись. Пустынные есть да ледяные. И много их по миру разбросано, да ведь все они разные. Так какая тебе нужна?

— А вот не скажи, что по всему миру-то, — с грустью улыбнулся гость. — Нет их здесь. Весь материк обошел — ни одной не нашел. А их не заметить разве что слепой может. Да и то не всякий.

— Верно, — улыбается Цуций, добродушно кивая, — здесь и слепые бывают проворнее зрячих. Да только прав ты, Друид. Высь, хоть и разная, поднята лишь на двух континентах — на Глифе да на Халифе, и больше нигде.

— Почему так?

— Неспроста так. Астраса наша, Богиня Звезд, их поставила. Да ровно так, чтоб каждая Высь до неба доставала.

— Ну нет, врешь ты, — отмахнулся Друид. — Много я видел и слышал, а про то, чтоб до неба достать, никто не говорил. Да и как это? Нельзя же. Даже те, у кого крылья есть, кто ближе всех к Светочам, все равно говорят, что небо — оно высоко. И можно лишь в него окунуться, но никак не достать.

Старик слушает гостя да улыбается, колечками дыма балуясь.

— Вот снова верно ты говоришь. Да только почему Высь Небесная? Может быть, потому, что секреты прячет? Может быть, с нее и впрямь можно до неба достать? А коли нет, так зачем тогда бы Богине ради них же стараться? Не все, что важно, наверху лежит, уж ты-то должен был это уже понять. Почитай, не первый год по этой земле ходишь.

Смутился Друид, извиняясь:

— Да всех знаний в одной голове не удержишь, — виновато произнес он.

— А как же друг твой покорный? Сущность, даром что бестелесная, зато с памятью у ней всегда ладно.

— Спит моя Сущность. Как из леса Хатахи вернулись, спряталась в лиственный кокон и спит — не дозовешься, — вздохнул гость.

— А-а-а, так ты совсем юный друид? Ну, тогда неудивительно, что еще мало в голове держишь. На всякий случай дневник заведи, потому как проснется Сущность, потянет вас по материкам гулять — а там диковинок, у-у-у, не сосчитать.

Цуций ободряюще улыбнулся, спрыгивая со своего барного помоста и убежал на кухню, да в кладовую. Гость остался один, с тоской по подруге своей, Сущности. Ведь они, бестелесные, стали им ближе родных. Вот и одиноко Друиду без нее, как будто часть сердца срубили и из груди вынули.

Не дал Цуций гостю окончательно пригорюниться, выскочил с кухни, да не за бар вернулся, а рядом встал. Маленький совсем, морщинками лицо покрыто, но бодрости в нем, как в молодом. Стоит, одной рукой усы свои длинные гладит, во второй длинную палку витую держит. Дерево темное, с прожилками белыми, а по жилам энергия бегает, да как сердце стучит — равномерно, почти неслышно.

— Вот, возьми, — протянул старик палку. — Это дерево Ш?шис, из леса Регелла, что раскинулся у самого нижнего моря Тихой Воды. С Халифа, — пояснил старик, видя ошеломленный взгляд гостя.

— Да не удивляйся ты — это подарок вам от меня, как молодому Друиду. Посох из этой ветви сделаешь.

С этими словами Цуций вернулся за стойку, а гость сложил ладони лодочкой напротив лба и склонил голову.

— Спасибо, Цуций. Это великолепный подарок.

— Да не такой уж и великолепный, — отмахнулся старик. — Видишь прожилки белые? Таких среди Ш?шиса много — это значит, что деревья в своей срединной стадии. У молодых побегов жилы зеленые, а у старших — синие. И только самые древние деревья держат в себе два цвета, оранжевый и фиолетовый. Вот если найдешь такое, хоть маленький сучок — отломи и новый посох сделай. Или хотя бы амулет, чтобы удачу такую не обижать.

Наставительно рассказывал Цуций, пока Друид аккуратно заматывал подарок в собственный плащ. Уложил сверток на столешницу рядом с собой и вернулся к изначальной беседе.

— Добро, — согласился Друид.

— Вот и ладно. А я, пожалуй, расскажу тебе Про Небесную Высь с Глифа. Про ту, что растет прямо из моря. Да ведь и море еще не обычное, а именное — Озанза. Названо оно так в честь Хранителя. По-другому еще именуют — море Шепчущей Воды... Но о нем стоит рассказывать отдельно, ибо легенда то старая и немалая.

Старик Цуций погладил усы, поглядел на друида и, усмехнувшись самому себе, рукой махнул в сторону кухни.

— В?енрра, неси еду с медовухой, — прикрикнул старик, — чтоб гость наш исправно жевал да слушал.

Из кухни, минуткой погодя, выскользнул лохматый да гибкий ящер. Гривой синей мотнул, да поставил на столешницу кружку массивную деревянную, до краёв полную пеной пышною, да блюдо большое с хлебцами тонкими. И, ни звука не прошептав, обратно на кухне спрятался.

— Во так. Кушай да слушай, — Цуций удовлетворенно покивал, глядя на то, с каким удовольствием юный гость принялся за угощение. — Астраса, Богиня звезд наших, решила однажды за братом старшим своим приглядеть. Тебе ведь знамо о Лютых Морозах?

— Сам не видел, но много тревог о них наслышался. Говорят, будто зимы злые такие от тоски Белого Бога случаются.

— Верно, — сдержано кивает старик, — верно о них говорят. Печален Бог, почитай, по краю греха скитается. И вот решили сестры за ним присматривать.

Друид смотрит с непониманием, а Цуций неспешно ему объясняет.

— Да, не только Астраса решила. С ней еще и Цвилик, матушка весны зеленой, также в стороне не осталась. Ведь храм и покой ее на острове Равноденствия в Шепчущем море спят, чтобы, значится, к брату любимому ближе быть. Да только Ледяных Лесов за горным хребтом не видно совсем. Посему Астраса решила возвести среди моря, да ближе к берегу, Небесную Высь. Чтоб сестра младшая могла там сад свой взрастить и со старшим братом встречаться. Взлюбила Цвилик место это и особой жизнью его наградила. Но не для себя она так расстаралась. Знает сестра младшая, что Белый Бог по горным пикам блуждает временем и любит в сторону моря поглядывать. Вот и раскинула они красоту, жизнь кристальную под прозрачным куполом звездным, да на ноге твердой. А если короче сказать, то сад этот, на Выси Небесной, цветет для того, чтобы брат их старший не забывал о них. Цветами своими и звездами сестры Белого Бога бодрят. Чтобы помнил он о семье своей, — Цуций помолчал с минуту и закончил рассказ. — Маловата легенда, как судить можешь. Но важна она, как и все в этом мире. Почитай, из крупиц все складываем и храним бережно. И тебе мой совет: не проходи мимо знаний. Пусть и совсем крошечек встретишь, а принимай — они тебя к самым Тайнам привести могут.

Помолчали вдвоем и, немного погодя, Друид сказал о том, что давно его гложет:

— Скажи, Цуций: почему все говорят только «Белый Бог»? У него разве нет имени?

Старик усы свои погладил и, взгляд в сторону уводя, ответил:

— Есть имя его. Но не любят о нем говорить — раны оно бередит слишком старые и глубокие. Вот и стался наш Бог безымянным.

— Отчего так? Скажи. Я за ответ в долгу не останусь, — просит мальчишка искренне, жаждет правду узнать. Да только стар Цуций и многое помнит. Смотрит на Друида внимательно, как будто решить пытается, созрел малец для правды или рано еще. И решает ему рассказать то, что сам знает.

— Добро, малый, скажу. А ты после сам этим знанием распорядишься. Раны Белого Бога нашего еще с давней войны остались. Не спрашивай меня о ней, я мало что знаю — не был там. Знают те, кто время то страшное сам прошел и своим существом все видел. Говорят они, герои храбрые, что потеряли Сииты на войне той брата одного. Для всех старшего, а для Белого Бога — равного. И взял он не свою вину на себя за смерть допущенную. И отказался от имени своего, доколе семья их незавершенной будет. Остальные с этим решением согласны стали, хоть и не с радостью приняли. Так и живет теперь зима наша, совсем безымянная.

Старик вздыхает с видимой горечью. Оно и понятно — Сиит любят и чтут дороже отцов с матерями. Да что говорить, думает друид, нет для них, сирот неприкаянных, семьи другой. И Сущности те же, что в сердцах живут да бок о бок сражаются, дети Богов, по праву заняли половину души. Нет никого ближе у них, кроме друг друга. Так и ценят и дорожат обоюдно.

Затосковал мальчишка, взглядом совсем поник: долго ли ему еще без подруги своей быть? А коль совсем одинок останется? Что делать тогда ему в мире огромном?

Цуций видит, что слушатель его совсем поник, и говорит мягонько:

— Не печалься, малый, вернется Сущность твоя. Дай время ей, глядишь, с пользой пройдет.

Кивнул он в ответ, да взгляд так и не прояснился. Тут старик как хлопнет в ладоши, и с задорным смехом руки трет.

— Ты сказал, что в долгу не останешься. Так дай-ка я тебя займу. И грусть твою разом выгоню. Дело есть у меня и, почитай, непростое да важное. Ты мне только скажи, занят чем ты?

— Зельевар я, травник, — улыбка друида слабой была, но затеплилась.

— Ай, скромник! — смеется Цуций. — Тогда вот что: бери-ка ты палку Ш?шиса, что я тебе дал, и найди мастера по резьбе. Коли память меня не обманывает, ловкий Ригза мастерскую свою у западной площади держит. Так пойди к нему от меня, и пусть посох тебе он выточит. Заодно закажи ему ложек резных, мне для кухни нужны. А потом вертайся назад, я уж тебя за работу отблагодарю.

Приободрился мальчишка, с табурета плавно соскальзывая.

— Это мне тебя благодарить надо. За подарок, да за истории, — и собрался он уже уходить, перчатки свои уже надел, как вдруг смутился и робко спросил: — А все же, Цуций... Как у Белого Бога имя?

Помолчал старик, но все же ответил:

— Джеффери его имя. Только не злобствуй и храни честь с памятью, в давний уговор вложенные.

Согласился друид и неслышно ушел по наказу старика к западной площади. Рад был мальчишка заданию, пусть и простенькому — все лучше, чем в собственных мыслях сидеть-погибать.

А Светоч тем временем уже в небо карабкался и золотым боком горячим одевал стройные изгибы Столицы в матовый жемчужный цвет. А Древо Кристальное так и искрилось, игралось в рассветных лучах.

И радовалась душа, когда в городе она останавливалась, да по улочкам белоснежным бродила. И не только друиду становилось спокойнее. Много-много сердец лечила Шамбала, будто новую жизнь в них вдыхая.

И звенят тихим переливом кристальные листья Древа под ветром, слух очаровывая и души хрупкие завораживая.