Стереотипы (джен)

Джо была отъявленной гриффиндоркой. Ветер в голове, бесшабашность, адреналин в крови, заклятые друзья и лучшие враги — это всё было про неё. Люди считали её надменной, но почему, собственно? Потому что она постоянно смеялась? Потому что любила красную помаду, пирсинг и яркий запах парфюма, от которого, словно от алкоголя, голова идёт кругом, и ненавидела, когда её называли полным именем? За то, что она могла отстоять свою точку зрения несмотря на то, кто противостоял ей? За то, что жила, любила себя и свою молодость и не задумывалась о последствиях? А может, за всё это сразу?..

Это было странно и несправедливо. Её судили, руководствуясь лишь видимыми им крупицами информации, совсем не заботясь о том, чтобы хоть немного узнать её мир. И что самое странное, то были совершенно посторонние люди — однокурсники с других факультетов, учителя, жители Хогсмида, прохожие на Косой Аллее, тогда как по-настоящему знали её, пожалуй, только закадычные друзья, с которыми Джо прошла уже не один кризис, начиная с младенческого, и верные враги, с которыми её также связывала не одна памятная история. И только они знали, что…

Она любила жаркое солнечное лето, отдых у бабушки Кейт во Флориде и сёрфинг до самого захода солнца. Любила, когда солёные брызги бьют в лицо, а волосы вьются от влажности, делая её похожей на лохматого барашка. Любила смотреть на звёзды и спрашивать у вечно сдержанного и погружённого в свои мысли Аарона, указывая на какую-нибудь из них, какому созвездию она принадлежит, потому что на уроках Астрономии её, конечно, занимали куда как более интересные вещи.

Она любила флирт, любила быть в центре внимания, любила чувствовать себя нужной и сама любила в ком-то нуждаться. Ей просто жизненно были необходимы положительные эмоции. Именно поэтому, возможно, даже расставание не казалось ей чем-то катастрофическим. И именно поэтому, наверное, все бывшие парни и девушки были и навсегда останутся её друзьями, а может и потому, что глупо было тратить и без того короткую жизнь на взаимные упрёки и обиды.

Джо любила шум: вечеринки до утра, фейерверки, взрывающие небо, пабы и бары с их уютной, почти домашней атмосферой. А потом, после бурной ночи, любила уснуть на коленях Бьянки, вдыхая карамельный запах её кожи и слушая её шёпот и тихий мелодичный смех.

А ещё она безумно любила еду, будучи буквально помешанной на ней. Бургеры и картофель фри из Макдональдса, наггетсы, пицца, роллы и паста, пряный карри и море перца чили. И газировка пополам с молочными коктейлями, конечно. Родители постоянно твердили, что она убивает свой организм, что подобный стиль жизни скажет своё через десять-пятнадцать лет, но какое ей было до этого дело, если жизнь была настолько непредсказуема и переменчива, что её могло и не быть через эти самые десять-пятнадцать лет?

Страстью Джо были яркие эмоции. Она любила адреналин и, кажется, была адреналиновым наркоманом. Подобно маньяку она гонялась за острыми ощущениями. Страшные аттракционы, игры, квесты только веселили её, заставляя кровь вскипать в венах, а сердце — бешено колотиться в предвкушении. Она обожала прыжки с парашютом, с каждым разом покоряя всё новую и новую высоту. То были просто невероятные ощущения непередаваемой словами эйфории, и во снах Джо грезила о том, чтобы стать птицей. Именно поэтому она стала богиней квиддича: если не самостоятельно летать, то хотя бы с метлой. Как результат — неоднократно сломанные кости, вывихнутые конечности и бесконечные растяжения связок, что тоже радовало её, потому что главное — чувствовать хоть что-то. Бесконечно уговаривая друзей сыграть в «правду или желание» и добиваясь, наконец, от них согласия, она придумывала самые коварные вопросы и самые интересные задания, и сама выбирала исключительно второе, потому что так интереснее. Подшутить над мистером Филчем? Пожалуйста. Выпить за час бутылку текилы? Проще некуда. Пробраться ночью на Астрономическую башню и во всю глотку закричать о своей любви к профессору Биннсу? Раз плюнуть! Она настолько любила риск, что даже тянула руку вверх на занятиях профессора МакГонагалл, чтобы задать той очередной каверзный вопрос, при этом прекрасно осознавая, что забыла сделать домашнее задание о трансфигурации ёжика в чайник.

Джо обожала смеяться и любила слушать смех других людей: в смехе, звенящем тысячами колокольчиков, было какое-то волшебство, что-то чудесно-лёгкое, манящее, тёплое и искреннее. А она любила искренность, потому что фальшь вызывала в ней ярость.

Она была скора на гнев и не гнушалась решать проблемы грубо, физической силой, зачастую всё только усугубляя. Она боролась за справедливость и за то, что казалось ей правильным, не зависимо от того, с кем приходилось бороться: с мнением толпы, незнакомцем, злейшим врагом или лучшим другом. Даже если приходилось защищать того, кого ненавидела, перед тем, кого любила. Джо не боялась сказать человеку, что тот не прав или поступает неправильно, и отстоять свою точку зрения. Честь и совесть — вот что имело значение. Даже если было больно и неприятно.

Джо плохо контролировала свои эмоции, небрежно относилась к правилам и запретам. Соблюдать какие-то условности и приличия? Ещё чего! Как будто именно для этого она сама и все её предшественники добивались всевозможных свобод и привилегий.

Да, она была вспыльчива, вела себя вызывающе, любила жить, чувствовать себя счастливой и делать счастливыми людей вокруг — ну или хотя бы заставлять их улыбаться. Её можно было назвать заводилой, неформалом, бесшабашной, оторвой, даже вульгарной, может быть, но никак не надменной. Она не была надменной. Она была собой.

* * *

Аарон глубоко вдохнул, пропуская в лёгкие обжигающий холодный воздух. К Хогвартсу приближалась снежная буря — первая за всю зиму, которая выдалась отвратительно тёплой, — и он чувствовал себя невероятно свободным. Он души не чаял в зиме. Метели, кружащиеся в безумном танце и не похожая одна на другую снежинки и большие шапки снега на башнях, переливающиеся в солнечном свете подобно кристаллам и драгоценным камням, копья льдин и сосулек, свисающие с крыш, и режущие до крови края дыхания холода завоевали его душу с тех самых пор, как он был неразумным ребёнком, верившим во вселенское добро и любовь родителей. Шагнув на парапет, Аарон наклонился вперёд подставляя лицо и шею под хлёсткие удары ветра и снега.

Астрономическая башня была его любимым местом во всём замке. Здесь нечасто кто-то бывал, тем более зимой, поэтому всегда можно было найти уединение. И остаться в кои-то веки наедине с самим собой. Нет, он любил своих друзей, правда, но слишком быстро уставал от людей, раздражался и старался исчезнуть либо в самом дальнем углу рейвенкловской библиотеки, либо здесь, на пронизывающем холоде Астрономической башни, продуваемой всеми ветрами. Люди считали его бессердечным. Даже лучшие друзья изредка обвиняли Аарона в равнодушии и безразличии. Да, то говорилось в сердцах, и на самом деле они прекрасно осознавали, что он просто был сдержанным, спокойным и уравновешенным. Просто опасался чувствовать что-либо, помимо холодной ясности, и показывать свои чувства другим.

Он благоговел перед металлическим блеском лезвия — потому, вероятно, что именно лезвие его и спасло, когда жизнь с родителями стала совсем невыносимой, а идти на поклон к друзьям было унизительно и стыдно. Аарон любил боевые искусства, точнее, вынужден был их полюбить, чтобы выжить на улице. Он вырос, тая в душе обиду на родителей за их нелюбовь к нему, за выплюнутое матерью прямо ему в лицо «Лучше бы я сделала аборт!», за вечные побои отца. Он лелеял мысль, что месть — это блюдо, которое подаётся холодным, и однажды он сполна попотчует им своих обидчиков.

Да, он не был добрым, чутким и способным радоваться радугам и единорогам, но он не был и бессердечным. Аарон любил затеряться в тишине библиотеки, в сокровенном мире чернил, слов и образов. И честное слово, он когда-нибудь прочтёт все те горы книг, которые постепенно образовывались около его кровати и заполняли уже все полки. Это обязательно случится, даже если снова, отвлёкшись от чтения, он обнаружит, что уже половина четвёртого утра и через пять часов ему нужно будет бежать в теплицы к профессору Спраут, но всё равно продолжит читать, потому что полчаса уже всё равно ничего не изменят.

Аарон был мастером шифрования грязных шуточек, и его всегда забавляли тщетные попытки профессоров, особенно сразу же впадающей в тихую ярость МакГонагалл, расшифровать его записки, в то время как Бьянка и Джо дико хохотали, будучи не в силах успокоиться, а он сам и Марко обменивались двусмысленными взглядами и хитрыми усмешками. Он был дьяволом с лицом и внешностью ангела, в голове которого роились самые пошлые мысли. Он раздражал людей извечными «почему?», потому что обязан был знать всё. В то же время он запросто мог получить «Тролль» за невыполненное домашнее задание просто потому, что оно было смертельно скучным, а у него и без того были более занимательные и достойные его внимания дела. Аарон обожал подвергать сомнению общепринятые установки и нормы и твердить, что всегда есть другой выход.

Его проклятьем были пометки, диаграммы и рисунки на полях — так он лучше запоминал, но мадам Пинс ни в какую не желала это понимать, отправляя его на очередную прогулку в Запретный лес с Филчем за «варварское отношение к школьному имуществу». Аарон в ответ на это лишь пожимал плечами. Компания вечно ворчащего и стращающего студентов Филча его совсем не смущала: он его просто-напросто не слушал.

Аарон редко скучал, а если такое и случалось, он быстро находил то, чем мог себя занять. Он запросто мог выучить новый язык просто потому, что захотел или заскучал. Немецкий, французский, испанский, корейский, латынь и древнегреческий — и он не собирался на этом останавливаться, ведь совершенству нет предела. Он обладал выдающейся памятью, но совершенно не запоминал имена людей, которые ему были безразличны или неинтересны. Цитировать Хайдеггера и Дюма на языке оригинала? Легко. Сказать, когда была сто восемьдесят седьмая по счёту война гоблинов? Проще некуда. Назвать столицы и самые большие города всех стран мира? Он уже готов был начать. Но вспомнить, как зовут однокурсника с Хаффлпаффа, который вот уже семь лет сидит прямо перед ним на каждой паре Зельеварения? Нет, спасибо за попытку.

Он часто делал нычки с разными вредными вкусностями: кексами, чипсами, шоколадными батончиками и газировкой, но к вечеру того же дня запас опустошался Джо и Бьянкой, и Аарону приходилось искать новое место для своего клада, который, впрочем, ожидала та же участь.

Друзья говорили, что его слабостью были пристрастия и зависимость: от кофе, алкоголя, табака, сладостей, лёгких наркотиков, но он так не считал. Наоборот, зависимость приносила ему ощущение ясности и покоя, которые ему были так необходимы. К тому же не так часто Аарон мог подарить себе такие вечера.

Он любил проводить ночи с бокалом хорошего вина и Джо. И Джо он любил. Эта любовь росла медленно, словно плющ, каждый день дюйм за дюймом до тех пор, пока однажды утром, проснувшись, он не осознал, что полностью обвит им по рукам и ногам. И тогда, наверно, он немного испугался, потому что Джо ни в коем случае не должна была об этом узнать.

Аарон знал, что он был проблемным, но его это не волновало, потому что в библиотеке его всегда ждала очередная увлекательная книга, а на Астрономической башне — кальян и клубы сизого дыма. Аарон всегда молчал и никогда не просил о помощи, потому что был достаточно умён и смел, чтобы справиться со всем самостоятельно. Потому что должен был справиться со всем самостоятельно.

Он не был бессердечным, как почему-то думали многие. Он просто был сильным.

* * *

Бьянка сползла по стене и, закрыв ладонями лицо, разрыдалась. Рыдания становились всё громче и громче, слёзы душили её, дыхание стало рваным, а тело сотрясала крупная дрожь. Сейчас она не была той жизнерадостной наивной девочкой с Хаффлпаффа, какой её привыкли видеть другие.

Та она носила несоразмерно большие свитера — мягкие, яркие и обязательно с различными забавными рисунками на них. Да, у неё была целая коллекция свитеров с изображёнными на них енотами, котиками, малышами корги и барсуками, конечно. Та Бьянка любила юбки в пол и массивные ботинки, большие сумки, в которых непременно находилось всё, что нужно, постоянно боролась с кудрями и тщетно пыталась избавиться от родинок на плечах. Джо и Марко постоянно говорили, что не нужно было ей этого делать, что то были её особенности, которые делали её волшебной, но сама Бьянка так совсем не считала. Слишком много комплексов, которые в неё вселили люди, причём те, кто, казалось бы, был ближе всех, и которые она восприняла слишком близко к сердцу. «Ты никогда не думала о том, чтобы избавиться от этих уродливых родинок?..», «Я думаю, тебе бы больше подошли прямые волосы…» «Да, конечно», — отвечала она, улыбнувшись и начав ломать себя кость за костью, желание за желанием, принцип за принципом.

Желая казаться весёлой и заводной, Бьянка громко подпевала любимым песням, заразительно смеялась и улыбалась во все тридцать два, шутила над друзьями и однокурсниками, то и дело генерируя гениальные остроумные шутки. Именно она была инициатором постоянных битв розыгрышей, выходящих из-под контроля. Преподаватели знали, кто стоял за всем этим, но ни разу за все семь лет обучения Бьянка не была наказана, что просто выводило Джо из себя. Стараясь выделиться из толпы, она постоянно красила волосы и ногти во все цвета радуги, и никто не мог предсказать, в каком цвете пройдёт новый день. Она играла на электрогитаре и твердила каждому, что жизнь нужно прожить так, чтобы, умирая, жалеть о сделанном, а не о том, чего испугался и что упустил. И несмотря на все усилия, на все её попытки разорвать сложившийся шаблон о тихонях-хаффлпаффцах, она вынужденно сталкивалась с жестокими насмешками: люди считали её слабой девчонкой, самоутверждающейся за счёт нелепых трюков, и мало кто знал, что всё было совсем не так, что всё это — лишь образ, который стал её защитным коконом на ту боль, что причинили Бьянке некогда близкие ей люди.

Настоящая Бьянка чувствовала бесконечное одиночество и отчаянно желала дружить — по-настоящему дружить, а не испытывать нечто подобное этой пластмассовой чуши вроде «Моего маленького пони». Это желание не покидало её несмотря даже на то, что у неё были самые лучшие в мире друзья. Мысли о том, что всё это временное, что она была не достойна такого к себе отношение, что скоро все поймут, насколько она ужасна, и уйдут от неё, как ушли уже многие, преследовали её всегда и всюду. Она была верна ложным идеалам и больна любовью к людям, которые того не заслуживали. Не заслуживали её. Так говорил Марко, грустно улыбаясь и утирая слёзы с её щёк, но Бьянка ему не верила.

Она любила чёрный чай (но её тошнило от сладкого, хотя образ заставлял твердить, что нет такого понятия, как «слишком много шоколада»), такой горячий, что края кружки обжигают пальцы, любила сидеть на подоконниках и смотреть в окно, наблюдая, как природа медленно расцветает после долгой зимы, как тает снег, а с крыш падает, отбивая мелодичную дробь, капель, как проклёвывается сквозь чёрную от впитавшейся в неё влаги землю ярко-зелёная трава, как распускаются почки на Гремучей Иве и как, поднявшись с озёрного дна, греется на солнце гигантский кальмар. Бьянка любила весну, любила греться на солнце, подставив его ласковым лучам лицо и плечи, отчего на них, вдобавок к родинкам, выпадали мириады веснушек.

Не так часто ей удавалось, наконец, остаться наедине с собой и с удобством устроиться около кресла напротив камина, подогнув под себя ноги, лениво думать о всяком — очередной депрессии и попытке суицида Марко или уже не считавшейся чем-то новым ссоре Джо с родителями — и, словно завороженная, смотреть на бокалы шампанского, рядами стоявшие около её ног. Их было так много, что в подрагивающем свете огня камина они казались солнечным светом — её маленькой личной звездой, полыхающей огнём.

Наедине с собой Бьянка снимала макияж и долго всматривалась в своё отражение в зеркале. Ей не нравилось то, что она видела, но это давно уже стало ей безразлично. Каждое утро она по привычке, чуть ли не автоматически, красилась, визуально уменьшая щёки, заостряя курносый нос и делая губы тоньше. Джо постоянно ругала её за это, Аарон неодобрительно качал головой, а Марко временами говорил, что не хочет видеть перед собой размалёванную куклу, на что Бьянка лишь пожимала плечами — «не хочешь — не надо», — но спустя некоторое время шла умываться, потому что спокойствие Марко было как смысл жизни.

Комнату Бьянки все считали эталоном беспорядка — повсюду были разбросаны многочисленные пледы, колючие свитера, свитки пергаментов, книги и разные мелочи, которые она коллекционировала лет с тринадцати. Здесь были и маленькие фигурки животных, миньонов и принцесс Диснея, и всевозможные статуэтки балерин, и шары с кружившими в них блёстками и снежинками. Флакончики лаков, духов и лосьонов, запах которых буквально сводил с ума Джо, расставленные в хаотичном порядке, занимали почти всю тумбочку. При этом Бьянка без труда могла найти то, что было нужно, даже с закрытыми глазами и чувствовала себя в этом своём персональном хаосе более чем комфортно.

Она делала свою работу, пока остальные ссорились и обвиняли друг друга во всех смертных грехах. Бьянка не гнушалась влепить пощёчину, если кому-то нужно было заткнуться, успокоиться или вбить в голову здравый смысл. Она не спала до трёх ночи, пытаясь разговором вытащить кого-то из депрессии, отговорить от какой-либо рвущей душу глупости вроде звонка или письма бывшей или отправки какого-нибудь вируса ненавистным родителям. Пытаясь отговорить кого-то — отговорить Марко — от очередной попытки суицида, убеждая его, какой он исключительный и как сильно она его любит…

Тот образ, что она собирала по крупицам вот уже семь лет, распался в мгновение ока, как распадался каждую ночь. Как только на Хогвартс опускалась темнота, внутренние демоны других людей начинали грызть Бьянку. Это было её проклятьем — быть поглощённой эмоциями, которые приносили панические атаки. Она так отчаянно боялась быть собой, боялась кого-то разочаровать, кого-то потерять, снова остаться в одиночестве, разбитой и опустошённой, что просто не могла позволить этому произойти. И каждую ночь она изгоняла демонов из других, переманивая их к себе, потому что просто так уходить они не хотели. Ей так хотелось, чтобы однажды кто-то так же, как она других, утешил её, сказал банальное «всё будет хорошо», но это будет явно не сегодня и явно не в ближайшую пару-тройку жизней. Сегодня её успокоит и убаюкает только свист ветра за окнами, а завтра Бьянка снова покрасит волосы в фиолетовый и устроит очередную битву розыгрышей.

Она не была слабой, нет, совсем наоборот. Просто она было сломанной.

* * *

Марко всегда озадачивали стереотипы, складывавшиеся по поводу чего-либо. Ну как, как можно быть уверенным, что все французы едят лягушек, все без исключения блондинки глупые, а улицы полны маньяков, которые на каждом углу толкают наркотики и алкоголь? Особенно его убивал стереотип, что слизеринцы были злыми, кичились своим происхождением, считали других людей ниже себя и делали всё, чтобы втоптать их в грязь. Откуда это взялось? Что стало источником подобных предрассудков? Достопочтенный Салазар Слизерин, не желавший обучать магглорождённых? Тёмный Лорд Волдеморт? Чистокровные семьи моральных уродов?..

В понимании многих, любой слизеринец обязательно ассоциировался с высокомерием, тёмными искусствами, изворотливостью и превосходным, что уж скрывать, чувством стиля. Марко не отрицал, что в той или иной степени обладал всеми этими качествами, но не в том понимании, как об этом привыкли думать те, кто мыслил стереотипами. Да, он считал — искренне считал, — что обладал превосходным стилем: он комфортно чувствовал себя в джинсах, кожаной косухе и высоких армейских ботинках. Да, он любил свои татуировки, которые были настоящим произведением искусства. И считал он так вовсе не потому, что их все до единой нарисовал Аарон, а потому что так и было на самом деле. Да, временами он был остёр на язык и резок на высказывания, но остроумие, что уж скрывать, и сарказм стали неотъемлемой частью его сущности, как бы он ни пытался избавиться от последнего, как бы ни просила его об этом Бьянка. Да, он гордился своим происхождением, потому что это, прежде всего, делало его тем, кем он был. Но это… это было далеко не всё, потому что человек не был скупым набором политических взглядов, дурных привычек и пристрастий в одежде. Марко не был.

Марко любил ровный успокаивающий ливень, любил проводить осенние вечера у Большого озера, любил вдыхать чистый прохладный воздух, а вместе с ним — запах пахнущего мускусом леса, пряных сырых листьев и дыма костра. Ему нравилось наблюдать, как солнце медленно клонится к горизонту, а природа под чернильным небом, усыпанном миллиардами звёзд, стремительно холодеет, как рваное дыхание, срываясь с губ, тает в невесомости облачками пара, похожего на сигаретный дым. Но особенная магия была в этом лишь тогда, когда рядом, прижавшись к его боку, сидела Бьянка, дрожа от холода и грея заледеневшие пальцы в рукавах мантии. Именно тогда в его груди расцветало тёплое щемящее чувство удовлетворения.

Марко любил готовить, любил пропустить во время процесса стакан-другой золотистого скотча и знал, что его шарлотка и ванильное мороженое самые лучшие из всех, что когда-либо удавалось попробовать его друзьям. Он всегда добавлял в кофе слишком много гвоздики и корицы. Он любил животных и постоянно подкармливал и лечил бездомных кошек и собак, по мере возможности находя для них новый дом, и искренне ненавидел людей, которые так поступали с ними. Он верил в бесконечную любовь и в то, что случайности не случайны, любил сюрреализм и современное искусство. Марко мечтал найти человека, которому он сможет доверять полностью, безоговорочно и во всём, кого он полюбит сильнее всех и за кого будет готов даже отдать жизнь. Точнее, нет, он уже нашёл такого человека, а мечтал он о том, чтобы этот человек теперь нашёл всё это в нём. А ещё мечтал выучить как можно больше языков, как Аарон, и не быть скованным различными условностями, не задумываться о проблемах и просто ловить момент подобно Джо и банально всегда быть с Бьянкой. Желательно, в каком-нибудь другом мире, где не было всей той фальши и грязи, что окружали их здесь.

Его любовь к Бьянке, которая росла медленно на протяжении вот уже нескольких лет, постоянно проявлялась в мелочах, в лёгких прикосновениях и услугах, о которых она никогда не просила вслух. Он умел договориться в чрезвычайно сложных ситуациях, был готов защищать, вставая на дыбы, всё, что было ему дорого. В такие моменты он был как никогда решителен перед лицом опасности и страха. Но всё было совсем не так просто и радужно.

Марко постоянно ходил по острию лезвия, то и дело склоняясь то в сторону безумия, то в сторону депрессии. Он боялся темноты, потому что с заходом солнца приходили кошмары, в которых его навещали давно мёртвые привязанности. Ему приходилось спасаться от них, изматывая себя до такой степени, что мозг просто отключался. Он бегал по ночам, судорожно глотая ледяной воздух, а потом кашлял кровью, подхватив очередную пневмонию. А когда и это не срабатывало, когда он переставал справляться со всем этим, в ход шли лезвия. Марко резал руки и ноги, потому что боль делала его реальным, заставляла отвлекаться на физиологию, и смотрел, как кровь вытекает тёмными струями до тех пор, пока его не находила бледная испуганная Бьянка, которая словно каким-то мистическим образом чувствовала такие моменты. Она перевязывала его порезы, плакала, уговаривала никогда так больше не делать, а он снова клялся, прекрасно осознавая, что не сможет сдержать и это обещание, улыбался и говорил, что теперь всё будет хорошо. А с восходом солнца Марко вновь ненавидел свои шрамы. И себя самого тоже ненавидел. За то, что дал слабину, за то, что снова прогнулся под давившим на хребет стальным каблуком ночных кошмаров, за то, что Бьянка снова полночи проплакала, а он снова был бессилен что-либо изменить.

Марко считал, что стереотипы сами себя воплощают в жизнь. Так случается, когда под напором чьих-то ожиданий, причём не всегда положительных, ты невольно или, что ещё хуже, умышленно становишься тем, кем клялся никогда не быть: лжецом, предателем, убийцей. И сам он был подвержен этому. Моральная неопределённость, бег до финишной черты, за которой сплошная неизвестность, но ради неё ты убираешь с пути прочих, идёшь по головам просто потому, что приходится, потому, что инстинкты, потому, что тёмная сторона, от которой никак не получается избавиться, раз за разом одерживает верх над желанием быть лучше. И из-за всего этого, из-за того, кем он не являлся и кем его видели несмотря ни на что, у Марко слишком часто возникало непреодолимое желание спрятаться в тёмной комнате, в самом дальнем её углу, сжаться в комок, потому что всё это было слишком даже для самых сильных, к числу которых он уж точно не принадлежал, но он огромным усилием воли стирал это желание в пыль и продолжал стоять, высоко подняв голову, продолжал заботиться о друзьях и печь самую вкусную в мире шарлотку, скрашивая вечера парой глотков терпкого опьяняющего скотча. Потому что так было нужно. Потому что он не мог показать свою слабость.

Он не был злым, вовсе нет. Он был простым человеком. Как все.