О страхах и желаниях (джен)

Мередит с детства ужасно боялась мышей.

Вообще-то, она была смелой девочкой: её не пугали ни гусеницы, ни пауки, а лягушек и змей она вообще нежно любила и пыталась на каждый свой день рождения, начиная с трёх лет, выпросить у родителей хотя бы маленькую-маленькую и совсем неопасную змейку — увы, безуспешно. За Мередит вообще быстро закрепилась слава совершенно бесстрашного ребёнка: она отважно залезала на деревья и вместе с куда более старшими детьми забиралась в заброшенные дома, на спор как-то переночевала на кладбище (откуда её под утро доставила домой к обезумевшим от беспокойства родителям полиция), спрятавшись от дождя в каком-то полуразрушенном склепе, а на своё восьмилетие вместо того, чтобы, как все нормальные девочки её возраста, играть с приглашёнными аниматорами на лужайке возле своего дома, умудрилась незаметно пробраться на соседский участок и накормить живущего там бульмастифа, которого побаивались не только дети, но и взрослые, пиццей и шоколадным тортом.

Но мыши вызывали у неё совершенно иррациональный ужас. Крыс она ещё как-то терпела, а лысые ей даже нравились, но мыши, самые обыкновенные серые мышки вгоняли её в ступор, заставляя сперва каменеть, а затем и позорно визжать от страха.

Первую мышь Мередит увидела в начальной школе, на перемене, когда один из одноклассников, пытаясь напугать её подружку, сунул той маленького серого зверька прямо в школьную сумку. Та открыла её на перемене, мышь выскочила и в панике почему-то бросилась к Мередит. А та, замерев от ужаса, смотрела всё расширяющимися глазами, как крохотный серый комочек с длинным хвостом и глазками-бусинками движется прямо на неё — и когда цепкие коготки коснулись её колготок, Мередит постыднейшим образом завизжала.

Её репутации после этого должен был бы прийти конец — потому что такого позора никакая репутация обычно не переживает — однако Мередит удалось, как ни странно, её отстоять, принеся на следующий день в класс ведёрко лягушек и аккуратно рассадив их по сумкам и рюкзакам одноклассников, включая и новую сумку миссис Уайт, их учительницы (к чести которой надо сказать, что она среагировала на подобную находку на удивление невозмутимо, лишь укоризненно попеняв «тому, кто так бессовестно издевается над несчастным ни в чём не повинным божьим созданием» и выпустив лягушку на заднем дворе). И всё же о слабости Мередит теперь знали все — и та очень быстро возненавидела маленьких серых тварей, которых одноклассники то и дело подбрасывали ей то в сумку, то в ботинки, то в карман замечательного новенького красного дафлкота с пуговицами из самого настоящего рога, коричневыми и восхитительно шершавыми, с клетчатой подкладкой из яркой шотландки, который родители подарили ей на рождение младшего братца.

Которого Мередит тоже очень скоро почти что возненавидела.

Вернее, сам Саймон Джордж, похожий на красного сморщенного пупса, не вызывал в ней никаких особенных чувств — от него даже была определённая польза, потому что избыточное, на её взгляд, внимание родителей и всех остальных взрослых родственников в виде двух дедушек, двух бабушек, трёх тётей и целых пятерых дядей, не считая какого-то бесконечного количества кузин и кузенов переключилось, наконец, на него — если бы только он так не орал.

Всегда.

Ей казалось, что маленький монстр не затыкается буквально ни на секунду — и она очень сочувствовала маме, которая была вынуждена сидеть с ним дома круглые сутки, в то время как она, Мередит, хотя бы часть времени проводила в школе. Замолкал он только когда ел, а ещё иногда по ночам — но ночью Мередит крепко спала и поэтому оценить передышку никак не могла. Но маму жалела — и когда та однажды попросила дочь посидеть с малышом, покуда она съездит по какому-то срочному делу, отказать ей, конечно же, не могла. Тем более что ей ничего особенного делать было не надо — даже напротив, делать ей как раз-таки не надо было ничего, только следить, чтобы малыш не выпутался из своих пелёнок и случайно не перевернулся бы личиком вниз — а из своей кроватки с высокими бортиками он и так никуда не мог деться.

Первые пять минут Мередит честно терпела и пыталась читать энциклопедию юного химика, выпрошенную ей на днях у почему-то чувствовавших свою вину перед дочкой родителей. Она никакой их вины не видела, но не воспользоваться ей не могла — и стребовала с них вожделенную книгу, а также соответствующий набор для опытов. Его, правда, тут же у неё отобрали, пообещав отдать этим вечером и взяв слово пользоваться им лишь под присмотром родителей, но зато книга осталась в полном её распоряжении. Но читать её было совершенно невозможно: Саймон Джордж сперва омерзительно хныкал, напоминая ей того тощего котёнка, которого она как-то на днях извлекала из канализационного люка, а потом завопил во всю силу своих, вроде бы, крохотных лёгких.

— За-мол-чи! — наконец, не выдержала она, подойдя к кроватке и требовательно наставив на младенца свой указательный палец. Но тот, разумеется, не послушал, и в ответ заорал, как ей показалось, ещё противней и громче. — Замолчи сейчас же, Саймон Джордж! — повторила она требовательнее и громче. Малыш ответил особенно, на взгляд Мерибет, отвратительным воплем, и она, не сдержавшись, тоже на него закричала, рассерженно вцепившись в бортик его кроватки и как следует тряхнула его: — Замолчи, замолчи, замолчи!!!

Крик вдруг оборвался, и наступила звенящая тишина. Младенец, впрочем, явно продолжал орать, буквально заходясь в плаче и широко разевая свой красный беззубый рот, однако Мередит не слышала больше ни звука. В ужасе решив, что оглохла, она неуверенно проговорила:

— Эй… — и прекрасно это услышала. Недоумевая, она постучала по деревянным рейкам кроватки — стук был замечательно слышен… и Мередит, холодея от ужаса, поняла, что, похоже, сломала младенца. — Эй, — жалобно и испуганно повторила она, просовывая руку сквозь круглые рейки бортика и осторожно коснувшись красного и залитого слезами личика малыша кончиком указательного пальца. — Саймон, — позвала она. — Кричи, пожалуйста! — попросила Мередит.

Но тот продолжал всё так же молча разевать рот и совершенно беззвучно плакать.

— Мама меня убьёт, — в отчаянии прошептала Мередит, растерянно и беспомощно оглядываясь. Она понятия не имела, как она это сделала, но факт был налицо: она приказала братишке заткнуться, и… звук пропал. Хотя так, она точно знала, и не могло быть — но, может быть, она просто чего-то не знает о младенцах?

Круто развернувшись на пятках, она побежала наверх, в родительскую спальню. Конечно, она обещала ни на шаг не отлучаться из комнаты, а заходить без родителей в их спальню ей было и вовсе строго запрещено, не говоря уж о том, чтобы брать папин ноутбук… но что ей ещё оставалось? Конечно, её отругают и даже накажут… если узнают, конечно — но, наверное, не так сильно, чем если обнаружится то, что она сделала со своим братом. Впрочем, дело было не только в степени наказания — ей вдруг стало очень жалко своего маленького братишку, которого она на всю жизнь лишила возможности разговаривать. В конце концов, он же не всегда будет просто орать — можно и потерпеть какое-то время… а так что же теперь, он из-за неё всегда будет немым? Да пусть её на целую неделю накажут, пусть даже на месяц, пусть отберут все её книжки — но она должна исправить то, что нечаянно натворила! Гугл непременно должен знать нужный ответ — ей просто нужно его отыскать.

Однако Гугл на вопрос «как заставить младенца закричать» отвечал всякие глупости вроде шлепков, пинков и тому подобной ерунды, которая наверняка сработала бы с обычными младенцами, но, как была уверена Мередит, не могла сейчас помочь сломанному ею брату. Время шло, минуты бежали, а ответ всё никак не находился — и когда Мередит, всё время выглядывавшая в окно, увидела идущую от автобусной остановки маму, она, в панике выключив ноутбук, кинулась вниз и, в отчаянии подскочив к детской кроватке, чуть не плача уставилась на беззвучно рыдающего младенца.

— Кричи! — дрожащим от сдавливающих горло слёз голосом проговорила она. — Саймон, миленький, кричи, ну пожалуйста! — она упала на колени и, просунув руку через ряд реек, тронула пальцами распахнутый в жутковатом молчаливом рыдании маленький детский рот. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, ну кричи же! Кричи! — плача, умоляла она, с ужасом глядя на красного от безмолвного крика младенца и прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. — Я никогда-никогда больше не буду кричать на тебя! — пообещала она сквозь слёзы. — Я буду с тобой играть… я тебе все игрушки свои отдам, когда вырастешь… я никогда больше не буду ничего приносить в школу, — торопливо говорила она, ища что-нибудь действительно важное, отказ от чего мог бы сработать и сотворить такое нужное ей сейчас чудо. — Я буду загружать и разбирать посудомойку… я буду сама…

В этот момент во входной двери начал поворачиваться ключ, и Мередит почувствовала, как её сердце от ужаса остановилось, а она вся превратилась в одно-единственное желание — а потом её оглушил крик Саймона Джорджа.

Вошедшая через полминуты в гостиную мама обнаружила умилительнейшую картину: её старшая дочь, до сих пор не проявлявшая никаких особых сестринских чувств к своему младшему брату, сидела на полу возле его кроватки и трогательно гладила малыша по красным от напряжения щёчкам — а, увидев мать, проговорила со слезами на глазах:

— Он плачет… Мама, он плачет!

— Я слышу, солнышко, — сказала та, подходя к кроватке и целуя дочь в лоб. — Он просто маленький, дорогая — поэтому и плачет, — она подняла сына на руки и проговорила растроганно: — Спасибо тебе, солнышко. Ты так выручила свою маму.

— Не за что, — еле переводя дух, проговорила Мередит, вытирая текущие по щекам слёзы.

* * *

Известие о том, что она, оказывается, волшебница, Мередит восприняла с восторгом. Это всё объясняло — все те странности, о которых она разумно никому не рассказывала, но не замечать которые, конечно же, не могла. В Хогвартс она влюбилась ещё даже не войдя в него — а процедура распределения и закрывающее вход в гостиную сплошное полотно двери без замка и ручки с бронзовым молотком в виде орла, открывавшееся только после того, как разгадаешь раздающуюся из клюва металлической птицы загадку, окончательно её покорили. Никогда в жизни она не чувствовала себя настолько счастливой… ровно до того момента, пока не познакомилась со своими соседками по комнате, вернее, с их домашними животными.

Девочек в этом наборе на Рейвенкло было шесть — и три из них привезли с собой своих крыс. Учитывая, что ещё у двоих были кошки, и лишь Мередит единственная оказалась владелицей собственной почтовой совы — больше в их спальне магглорождённых волшебниц не было, и остальные юные волшебницы полагали, что им вполне хватит семейных и школьных сов — жизнь в их комнате с самого начала обещала, как минимум, отсутствие скуки.

К крысам Мередит постепенно привыкла, с соседками подружилась — те, правда, время от времени говорили, что ей с её бесстрашием и любопытством место в Гриффиндоре, однако когда Мередит заняла место охотницы в их команде по квиддичу и в первом же матче заработала целых шестьдесят очков, они своё мнение переменили — и её жизнь в Хогвартсе казалась ей настоящей сказкой, воплощением всего, о чём она когда-либо мечтала… покуда она на четвёртом курсе не заинтересовалась анимагией.

Идея превращаться в какое-нибудь животное захватила её с головой. Ей даже снилось иногда, как она превращается в змейку — вернее, в большую красивую яркую змею, желательно голубую, или с голубыми полосками, как, например, некоторые аспиды. Никем другим Мередит себя даже не представляла — и, прилежно посещая соответствующий факультатив, постепенно собрала приличную коллекцию книг о змеях, как волшебных, так и научных маггловских. К шестому курсу она так хорошо представляла себе змеиную анатомию, что, засыпая, вполне могла почувствовать себя пресмыкающимся — и когда начала готовиться непосредственно к превращению, сделала всё, чтобы чувствовать себя в виде рептилии как можно комфортнее. Всё, что могло ей понадобиться, от тёплой мягкой лежанки до ванночки с водой (Мередит же не знала, какой именно змеёй станет), и от зачарованных на прикосновение двух баночек — с жуками и с маленькой серой мышкой — стояло на своих местах и лишь ожидало, пока у неё всё получится.

Но получилось не сразу.

Она так и не сумела научиться этому искусству до окончания школы — но попыток своих не оставила. ТРИТОНы Мередит сдала хорошо — и с радостью приняла предложение Мунго о стажировке. Она была неплохим зельеваром и планировала со временем стать если не лучшим, то, во всяком случае, достойным собственной лаборатории — но и мечту свою Мередит не забросила.

И однажды у неё всё получилось.

Когда началось превращение, она едва не закричала от счастья — и когда оно завершилось, Мередит далеко не сразу поняла, что что-то пошло не так.

Во всяком случае, совершенно не так, как она всегда ожидала.

Во-первых, у неё были лапы. Определённо лапы — целых четыре, маленькие розовые лапки с крохотными острыми коготками. Во-вторых, на них была серая шерсть. В-третьих, у неё на носу были усы. А в-четвёртых…

Она чувствовала свой собственный запах — и отлично его узнала. Но… этого же не могло быть! Никак не могло!..

Кое-как развернувшись к превращённой в зеркало стене — Мередит не сомневалась в том, что станет змеёй, но очень хотела узнать, какой именно — она с ужасом увидела своё отражение.

И завизжала.