Должна быть (гет)

Когда эта девочка появляется, образуется из случайных столкновений атомов в этом муравейнике, он не замечает.

Люди приходят и уходят, снуют под ногами, и полы его пальто никак не шевелятся, потому что эти бесполезные тени даже не создают ветра.

Но у Тины Голдстейн самый несчастливый шторм, кажется, во всем Магическом конгрессе.

Он понимает это, когда она, белая пешка серых кардиналов, скользит у входа, просачиваясь тонкой фригидной фигурой между офисными статуэтками; тонкие белые руки чуть дрожат, когда она нервно сжимает крепкий кофе — точно крепкий, при их работе другого не пьют.

Персиваль чувствует всю чистокровность разведенных зерен практически голой кожей, но магия успевает затереть пятна до просачивания их внутрь, под рубашку и кожу.

Голдстейн выдыхает разом; темные глаза расширяются в святом (она ведьма, если вдруг забыли) неведении, а руками овладевает невозможный тремор. Тонкие губы, чистые от помады и нечестных поцелуев, начинают дрожать, когда она тараторит:

— Прошу простить меня... Я-я... Ужасная оплошность, такая неуклюжая, — Грейвз перестает видеть ряд ее зубов; она обрывает с провальным треском и телефонными перебоями свои извинения. Слова, наверное, щекочут глотку, когда она видит правую руку президента и тот самый шарф, о стоимости которого судачат все отделы, помимо его собственного.

— Ничего серьезного, — невидимые нитки поднимают уголки губ вверх, и лицевая мимика движется, точно подчиняясь его желанию.

Он дает ей лет двадцать, не больше. Младше как минимум в два раза. Глупее в тысячу.

Тина изо всех старается улыбнуться в ответ.

Ее отдел бумажной истерии теперь под его надзором — тема обсуждения шарфа для него важна, ничего личного.

* * *

Над ней издеваются, решает Персиваль, замечая в отчете шутливые изменения слов, но чувство юмора у него отмерло где-то в годах пятнадцатых, и он готов повесить всех шутников на крючки испорченных букв.

— Голдстейн, — из полумрака зависимых и зависающих пылинок подвала, где он слепляется неожиданной проверкой. — Отличная отчетность.

Грейвз практически видит взлетные полосы подкрашенных бровей и приоткрытые овалы нарисованных губ. Практически, но на практике ловит взглядом лишь ее улыбку — без сравнения увереннее первых раз.

На щеках прокалывается ямка; внутри него прокалывается настоящая дыра.

* * *

У черного выхода клубятся силуэты только что ушедших курящих; Тина вливается в этот туман, вязнет в нем, пропитываясь и доставая из легкого пиджака тонкие женские папиросы.

Персиваль отмечает про себя, что они в объемности почти как ее пальцы — чуть больше усилий, и переломить не составит труда.

— Не знал, — маги курят беззвучно, но ощутимее; она вздрагивает, оборачиваясь и вырезая темную фигуру на фоне стены.

У него же пальцы — металлические жгуты, профессиональным движением фиксирующие что палочку, что сигару. Кажется, и на чьем-то горле по-маггловски они бы смыкались так же.

Она приоткрывает рот для ответа, но потом опускает голову с тяжелыми волосами, улыбаясь пыльным носкам оксфордов — Нью-Йорк не из самых чистых городов. Затягивается — дрожит все, подергивается: веки, пальцы, острые плечи (может быть, у (для) него).

Грейвз прищуривается, умещая ее, заключая в камеру своих глазниц; она белеет, когда он выдыхает.

— Ты сможешь справиться и без них, — давит грубым ботинком остывающий вертеп табака.

На ступеньках догоняет мысль — но тебе идет.

* * *

Девочка сияет гордостью и наивным обожанием во время первой хватки; старый шрам у правой ключицы тепло и щекотно оживает от этой сладкой удовлетворенности и прельщенного эго.

— Спасибо, что взяли, — Тина боится не только шарфа, должно быть — останавливает руку в сантиметре от его рукава; он не против, особенно чувствуя, как переворачивается в ее хрусталике в положительную сторону.

— Нам нужны хорошие мракоборцы, — кости у нее действительно оказываются легкими — едва не проламываются, когда он кладет руку на ее плечо. Он не обжигается тактильными контактами, в отличие от нее, но на грани горения.

Да только с каким мраком ты борешься, девочка?

* * *

Открытые лопатки — последняя степень обнаженности, по его мнению.

Неоформленные сложенные крылья двигаются под кожей туда-сюда, а черный полуовал платья проваливается до середины прямой спины.

— Это для задания, — ямка удваивается на другой щеке, когда она пытается оправдаться, отделаться улыбкой — непонятно за что, но ей неприлично жарко в такой легкой одежде.

Персиваль поправляет сползшую нить блестящей бретельки, (не)нарочно задевая плечо.

— Удачи, Голдстейн.

* * *

У Тины обиженно сдвигаются брови; ему совершенно неинтересно содержимое чемоданчика — он слышит запах выпечки и так.

Она бросается взглядом к нему, ища поддержки.

Грейвз качает головой, усмехаясь — без доказательств ее доклад не может привести к восстановлению в должности.

— Прости, — одними губами и кивком головы прощения с Скамандером.

* * *

— ...смертный приговор. Для нее, — особенно для нее, — в том числе. Без исключений. Я...

Глубокий вдох за нее — у бьющейся отчаянно жилки жизни кончик палочки (даже не его); она не может дышать, а он не может смотреть на голую беспомощную шею — и случайное моргание. В гляделки разучился. За молодыми взглядами не успеть.

— Я проверю позже, — Тина предпочитает задрать выше мягкий подбородок, чтобы слезы засверкали чуть ближе к бледному солнцу, которого под всеми этажами ужаса не видать; Персиваль никак не солнце, но замечает.

В висок отскакивает ее дурная мысль как ты мог, и он прижимает ладонь ко лбу; мучительная боль растекается, бьет в затылок, там, где зрительное восприятие отказывается перестать ловить ее в свое поле.

* * *

— Тина, — сцепливает зубы, скрещивает заклинания; наэлектризованная нить между ними натягивается, обещая убить первого приблизившегося. — Вечно ты там, где быть не должна.

У нее, кажется, заретушеванная оправданиями ненависть к нему, но Персиваль чувствует, что в собственном голосе ни грамма положенной злости — сплошная усталость и привычное ожидание ее сюрпризов.

Голдстейн пару раз даже пытается задеть его; он горд и удовлетворен ее мастерством.

Она ставит блоки, и воздух искрится вокруг; эхо ударов в голове звучит несказанными прежде словами — Грейвз все сваливает на случайное оглушение.

Слишком честно и безоправдательно глупо для него.

Он сказал правду.

Тина не должна была быть у него внутри.