Есть что-то сумасбродное в этой крошке (гет)

…то ли выпить бы чаю,

то ли полезть в петлю.

Если бы Куини Голдштейн родилась без малейшего признака магии, оказавшись (упаси, Мерлин) сквибом или вовсе не-магом, она блистала бы на Бродвее. Пела бы и танцевала, утопая в бурных аплодисментах, блуждала бы среди восхищенных взглядов, и все говорили бы, глядя на нее: «Джентльмены предпочитают блондинок»*.

Но Куини Голдштейн сильна в бытовых и кухонных заклинаниях и, что уже более удивительно, она весьма неплохой легилимент. И лишь изредка ее можно заметить во втором или третьем ряду одного из театров Бродвея, в остальное время ее сцена — это ее жизнь.

— Есть что-то сумасбродное в этой крошке, — Весело напевает засевшую в мыслях строчку из недавнего мюзикла Куини, танцевальными па двигаясь между столов в Отделе для получения прав на использование волшебной палочки. В руках Куини плетеная корзина с домашней выпечкой, а в кабинете витает аромат корицы. Угощения Куини здесь любят все.

«Куини, твоя выпечка просто божественна!»

«Куини, пойдешь со мной на свидание?»

«Куини, ты отвлекаешь всех от работы!»

Пронзительный голос сестры возвышается над остальными. Умница Тина, правильная, ответственная и очень исполнительная Тина возмущается. Куини же не так строга и требовательна. Куини с помощью палочки левитирует сладкий пончик сестре, и ни один грамм сахарной пудры не падает на пол. Тина сдается, она не может злиться на Куини. Да кто вообще может на нее злиться, такую непробиваемо-очаровательную?

Тина, в отличие от всех остальных, знает, что за красивым кукольным личиком, голубыми невинными глазками и алыми губками скрывается требовательный ум. Люди не хотят заглядывать дальше хорошенькой внешности. Пока люди любуются ее улыбкой, перед которой невозможно устоять, Куини наблюдает и все подмечает, мягко и осторожно, совсем не заметно, почти нежно касаясь сознания очарованного ею собеседнику. Тина Голдштейн даже рада, что ее сестра напрочь лишена тщеславия и честолюбия, иначе эти игры сделали бы ее довольно опасной.

— Есть что-то сумасбродное в этой крошке, — Куини напевает и пританцовывает с пустой корзиной. — Есть что-то сумасбродное…

— Прекратить балаган. — Голос, что звучит за ее спиной, всего на полтона выше. А человек, которому он принадлежит, вне зоны ее досягаемости. Единственный, кого Куини так и не смогла разгадать. Смех и голоса коллег затихают под тяжелым взглядом темных глаз. Куини оборачивается и едва не налетает на него. Взгляд голубых глаз упирается в запонки на идеально белоснежной ткани, плотно облегающей его руки, сложенные на груди. Даже без привычной черной мантии, с расстегнутым жилетом и парой верхних пуговиц рубашки он выглядит идеально безупречным. Отменное владение магией. Абсолютное владение собой. Один только его строгий вид способен навести страх, а послужной список — единственный факт, известный Куини и всем остальным — внушает уважение.

Глава мракоборцев и правая рука президента Пиквери, Персиваль Грейвс собственной персоной.

Грейвс делает шаг в сторону и обходит Куини как малую помеху на его пути, не удостоив ни взглядом, ни вниманием. Обводит взглядом кабинет, и тишину сменяет шелест бумаг да скрип перьев — все дружно возвращаются к работе, пригвожденные строгим взглядом главы мракоборцев. А внимание Грейвса неожиданно приковывает булочка в руках Абернети, крошки с которой падают на лежащий перед ним документ.

— Что это еще такое, Абернети?

— Это булочка, сэр. — Грейвс возвышается над ним, и Абернети забывает, что он вообще-то начальник отдела, краснеет и мечтает слиться со стулом. — Домашняя выпечка Мисс Голдштейн.

— Мисс Голдштейн? — Отточенные линии лица Грейвса складываются в удивление и немой вопрос. Тина Голдштейн мгновенно вопрос в обращённом на нее взоре распознает. Легонько качает головой и указывает глазами на Куини, которая до сих пор стоит позади Грейвса и сжимает в руках ручку опустевшей корзины.

«Еще одна Голдштейн, Ваше Величество» — мысленно ерничает Куини, не позволив себе закатить глаза. Грейвс замечает корзину в руках девушки, скользит взглядом темных глаз по живописному личику, которое его, впрочем, нисколько не трогает, уловив ее мысли, сдвигает брови — знак этот не предвещает ничего хорошего, но… Решив не тратить время на мелочи, скучные и по большему счету не интересные, отворачивается, мгновенно про вторую мисс Голдштейн забыв.

— Мракоборец Голдштейн, что вы делаете в Отделе для получения прав на использование волшебной палочки? Вы забыли, где сейчас должны быть?

— Уже, иду, сэр. — Вся строгость Тины улетучивается. Она смущается и вдруг становится застенчивой, теряя всю уверенность в себе. Спешит пройти к дверям, не решаясь поднять глаза на Грейвса, и не замечает, как в его взгляде появляется затаенное тепло, как разглаживается строгий облик. Но Куини замечает все.

Удерживая на лице милую улыбку (Грейвс вновь проходит мимо, даже не заметив ее присутствия), возвращается к своему столу, оставляет корзину и берет в руки стопку разрешений, которые нужно проверить, перед тем, как отдать на подпись Абернети. Буквы перед голубыми глазами плывут и сливаются черные пятна. Куини даже не пытается их разобрать.

Он не замечает ее. Он даже не знает о ее существовании. Ее сестре предназначено все его тепло.

На столе остывает булочка, припасенная Куини для себя. То ли выпить бы чаю, проносится в мыслях…

… То ли полезть в петлю.

Тонкие хрупкие пальчики будто работы искусного скульптора разжимаются и бумаги летят на пол, но Куини и не думает их поднимать. К черту все эти опостылевшие бумажки и кабинет, где дни похожи друг на друга, как близнецы. Подхватывает свой плащ, наспех накинув на плечи, спешит из кабинета прочь.

«Голдштейн, Голдштейн, куда ты? Еще не время обеда! Немедленно вернись!» — доносится вслед изумленно-возмущенный голос Абернети, но Куини плевать.

Здание МАКУСА остается позади, улица сменяет улицу. Танцующей походкой Куини Голдштейн идет по Бродвею, разглядывая красивые яркие афиши. Старательно выводит въевшееся в памяти:

«Есть что-то сумасбродное в этой крошке,

Есть что-то сумасбродное…»

Старательно удерживая на лице непринужденную улыбку, как актриса театра, напоминающая себе старую и давно известную роль, вкладывая все силы в борьбу с подступающими слезами — их в этом акте быть не должно.

Но вот огни Бродвея почти уже позади. Мелодичный голосок затихает. Возвращаться в МАКУСУ и даже (читай тем более) домой совсем не хочется. Куини останавливает у последней афиши, пробегая взглядом по искрящимся буквам, но не разбирая, что там написано — впервые в жизни ей совсем все равно.

«А не пойти бы вам к черту, Ваше Величество…»

Жаль только Грейвс этих мыслей не услышит.