Копия (джен)

Несмотря на то, что до начала учебного года оставалось ещё больше недели, а до утра — всего пара часов, в большой межфакультетской гостиной Дурмстранга царило необычайное для столь позднего часа оживление. Студенты старших курсов давно и безжалостно прогнали малышню спать, сдвинули вместе столы, подтащили — а кто-то и наколодовал — кресла, стулья и даже один диван и уже который час озабоченно обсуждали ни много ни мало судьбу родной школы. Между ними затесались и ученики помладше, чьей основной задачей было внесение в конструктивную дискуссию элементов паники и суматохи. По рукам ходили уже изрядно потрёпанные документы, чей официальный вид предполагал, что предназначались они всё-таки не для любопытных студенческих глаз. Впрочем, в Дурмстранге, где учились дети виднейших политических деятелей целого ряда стран, министерскими бумагами разной степени секретности никого удивить было нельзя. Кто-то принёс из библиотеки стопку старых выпусков журнала «Передовая трансфигурация», имеющего в научных кругах весьма спорную репутацию. Журналы быстро разобрали. Часть из них вскоре небрежно отбросили в сторону, не питая к сомнительному изданию никакого уважения, часть теперь тоже переходила от одного заинтересованного ученика к другому.

— Ну ничего себе! — выдохнул высокий, крепко сложенный парень, вечный и обожаемый заступник девчонок колдомедицинского факультета. — Он ставит под сомнение сам закон Гэмпа! Представляете?

— Магглорождённый, что с него взять? — в который уже раз печально вздохнула изящная темноволосая девушка.

Её замечание вызвало очередной шквал обращённых в пустоту недовольных вопросов. «Да как такое может быть?», «Кто допустил?», «О чём думает директор?»…

Магглорождённый преподаватель в Дурмстранге. В школе, в которую с самого её основания не был принят ни один ребёнок магглов, каким бы выдающимся талантом он ни обладал. Сказать, что студенты были возмущены таким попранием устоев, значит сильно преуменьшить их реакцию.

— А у него неплохие рекомендации, — скромно заметила миниатюрная светловолосая девочка-второкурсница, по недосмотру старших всё ещё не отправленная в спальню.

Сидевший на спинке дивана сын норвежского министра пренебрежительно фыркнул и демонстративно бросил на стол один из выпусков «Передовой трансфигурации».

— Вот они, его рекомендации, — кивнул он на журнал. — Новатор недоделанный. Отец обещал разобраться.

— Каспер, а то ты не знаешь, что разбираться будут самое меньшее до рождества, — покачала головой Марита Эрландсен, негласная первая леди Дурмстранга. — В совете попечителей расцвела зараза толерантности. Пока ещё её оттуда вытравят…

— Мы можем и сами кое-что предпринять, — вставил устроившийся на подлокотнике кресла светловолосый парень из числа тех, кто уже не малышня, но до старшекурсника пока не дорос. Похоже, он был единственным, кто не просто небрежно листал статьи их будущего профессора, кривясь на публику, а ещё и вдумчиво в них вчитывался.

— Ты что-то придумал? — серьёзно уточнил Каспер. Самоуверенного малолетку Геллерта он зарёкся недооценивать ещё с тех пор, как тот после продолжительных совместных занятий всё-таки сумел освоить Непростительные.

— Всего лишь устроить новому профессору достойную встречу, — пожал плечами Гриндевальд. — Если повезёт, большего и не понадобится.

* * *

Штефан Вагнер больше всего на свете не любил считать себя неудачником. И до поры у него не было для этого ни малейшего повода. Ещё его дед заложил фундамент благополучия их семьи, которое не смогли пошатнуть ни восстания, ни войны. С малых лет Штефан, один из первых детей, что появились на свет подданными молодой Германской империи, не знал бед серьёзнее разбитой коленки. Про таких, как он, говорят «баловень судьбы». И судьбе никак не надоедало его баловать.

Так однажды к нему пришёл самый что ни на есть настоящий волшебник и увёл за собой в новый, бесконечно прекрасный мир магии и чудес. Ещё целый год после этого он считал себя счастливчиком, каких мало, а потом услышал от новых друзей-магов о Турнире Трёх Волшебников. О состязании представителей трёх крупнейших европейских школ. Трёх лучших европейских школ, если называть вещи своими именами. И его, Штефана, школа к ним не относилась. В один миг он вдруг понял, что его любимая и поистине волшебная школа вовсе не такая уж и замечательная… Стали понятны разговоры некоторых однокурсников, которые куда-то там не поступили и сожалели об этом. В Дурмстранг они не поступили, в одну из тех самых, лучших…

А он? Нет, он не провалил вступительные испытания, что было бы обидно, но всё-таки терпимо. Он просто не знал. Ведь откуда сыну двух магглов знать, что за год до того, как в дверь его дома постучал волшебник, он должен был совой отправить письмо в далёкий Дурмстранг, а потом ещё и явиться в норвежскую школу на собеседование? Перевестись? Едва только попытавшись выяснить, возможно ли это сделать, Штефан понял, что лучше и не дёргаться. Недостижимый и оттого такой желанный Дурмстранг отказывался иметь дело с маленьким волшебником только лишь потому, что ему не повезло родиться в семье людей, не подозревающих о существовании магии.

Позже ему пришлось узнать, что одним лишь Дурмстрангом его невезение не ограничивается. Обманчиво дружелюбный магический мир на поверку относился к гостям из вне с высокомерием родовитого аристократа.

Магглорождённый.

Это звучало как приговор. Приговор тому блестящему будущему, которого — в этом Штефан не сомневался — он был достоин. Многие его однокурсники смирились и неплохо жили, не пытаясь влезть туда, куда их пускать не желали, но не Штефан. «Неплохо» его не устраивало. Теперь уже и вспоминать не хочется все те сложности, что пришлось преодолеть, всех тех самодовольных магов, перед которыми пришлось лебезить, лишь бы только попасть сюда. И у него получилось! Больше десяти лет самоотверженных усилий, яркий дар, толика удачи — и вот Дурмстранг поверженным бастионом распахнул перед ним свои ворота. Да, должность преподавателя трансфигурации — далеко не предел мечтаний. Но это первый шаг, который, как известно, самый сложный. Первый триумф в этой необъявленной войне.

* * *

Раскатистый гул заполнил собой спальню и тут же затих.

Что это ещё такое?

Голова гудела, словно бы он вчера напился до невменяемости. Но он же не пил! И вообще ничего не…

С удивлением Штефан обнаружил, что не помнит, чего же он вчера вечером не делал. И что делал — тоже не помнит. Кажется, к нему кто-то зашёл, кто-то из студентов, а потом…

Потом тонуло во мраке неизвестности.

Рывком пришло понимание, что разбудило его не что иное, как звонок. Первый звонок в его профессорской деятельности. Первый, чёрт побери, звонок! А он лежит в кровати и таращится в пляшущий от головокружения потолок!

Штефан подскочил, как ужаленный, отчего в глазах потемнело и он чуть было снова не упал. Кое-как расправил мантию, в которой он, оказывается, и спал, ладонью пригладил волосы. Его записи куда-то подевались, но искать их сейчас было абсолютно некогда. Мельком бросив взгляд в настенное зеркало и обнаружив, что всё не так плохо, как ему казалось, он плюнул на запропастившиеся свитки и припустил к кабинету. Как хорошо, что он загодя озаботился запомнить путь до аудитории, и какая же длинная эта треклятая галерея между жилым и учебным крылом!

По лестнице наверх, теперь направо, вот эта дверь… Нет, ещё один поворот, и только потом. Вот эта.

Перед нужной аудиторией Штефан остановился, чтобы перевести дыхание. Не стоит являться на первое занятие, запыхавшись, словно нерадивый студент. Профессор, как известно, не опаздывает, профессор задерживается. За дверью было подозрительно тихо, и только обрывки одинокого уверенного голоса пробивались сквозь толщу дерева. Должно быть, кто-то из преподавателей явился посмотреть, как дела у новичка, и теперь чем-то занимает студентов. Проклятье. Первый день — и уже дал маху перед коллегами, которые и без того испытывали к нему в большинстве не самые тёплые чувства.

Глубоко вдохнув, Штефан уверенно открыл дверь и зашёл с как можно более невозмутимым видом. Впрочем, деланная невозмутимость слетела с него уже спустя пару секунд.

В аудитории шёл урок трансфигурации. И этот урок вёл он, Штефан.

Небрежно разложив на столе те самые потерянные записи, он рассказывал студентам пятого курса теорему Аро о суперпозиции векторов преобразования, палочкой выводя формулы прямо в воздухе. Его палочкой. Штефан машинально сунул руку в карман и, разумеется, ничего не обнаружил.

Штефан-с-палочкой обернулся на звук открывшейся двери, и на какое-то мгновение оба Вагнера застыли зеркальными отражениями удивлённых друг друга. А потом губы Штефана-с-палочкой словно сами собой начали растягиваться в такой хорошо знакомой торжествующей улыбке. Бросив быстрый взгляд на во всю рассматривающих странное явление учеников, он подошёл — а на последних шагах даже подбежал — ко всё ещё ничего не понимающему двойнику. Неверяще со всех сторон его осмотрел и даже зачем-то ткнул пальцем в грудь. Штефан-без-палочки моргнул.

— Ты… живой? — восхищённо выдохнул Штефан-с-палочкой.

Кто-то из студентов хихикнул, на него тут же зашикали, но обоим Вагнерам сейчас было не до таких мелочей.

— Д-да, — с запинкой ответил Штефан-без-палочки и глупо добавил: — А не должен был?

— Должен, но не был, — путано ответил двойник.

В аудитории снова раздался смешок, и Штефан-с-палочкой тут же на пятках развернулся.

— А сейчас у нас будет небольшая самостоятельная работа, — с пугающе дружелюбным оскалом на лице объявил он. — К концу занятия я жду от вас выводы всех четырёх основных следствий из теоремы Аро.

— Но… профессор, — подал голос показавшийся Вагнеру чрезмерно наглым парень с какими-то совсем уж девчачьими каштановыми локонами и кукольно-надменным личиком, — у нас в учебнике доказано только первое.

— Именно, герр Сульберг, — с готовностью подтвердил Штефан-с-палочкой. — Я никогда не сомневался в вашем умении переписывать текст из книги. Будьте добры, покажите, что этим ваши способности не ограничиваются.

Несмотря на дикость всей ситуации, Штефан невольно залюбовался… собой? Именно таким он представлял себя в мечтах, когда думал о предстоящей карьере преподавателя Дурмстранга. Непререкаемым, уверенным, в меру язвительным, ставящим всех этих возомнивших о себе выскочек на место…

В этот момент он не удивлялся ни мелким странностям в поведении учеников, ни отчётливой запинке перед словом «профессор», ни предполагавшей сколь-нибудь длительное знакомство фразе «никогда не сомневался» из уст его двойника. Всё это просто не помещалось в ещё мутную после вчерашнего — чего? — голову. Да и Штефан-с-палочкой, не давая опомниться, уже настойчиво подталкивал его к выходу.

Совершенно дезориентированный, он и не думал сопротивляться.

— Получилось!.. — выдохнул двойник, когда дверь за ними закрылась, становясь больше похожим на того Вагнера, которого Штефан-без-палочки узнавал, а не того, каким хотел себя видеть. — Представляешь, у меня получилось! Это… это прорыв! — он куда-то уверенно вёл Штефана-без-палочки, осыпая его негромкими и мало что объясняющими фразами. — Нужно немедленно сообщить директору. Нет. Не сейчас. Сначала нужно разобраться. Да. Чтобы никто, ни одна чистокровная собака не подкопалась. Подумать только, получилось!

К счастью, коридоры Дурмстранга оставались пусты, и подивиться на двух стремительно вышагивающих профессоров Вагнеров было некому.

— Да что получилось-то? — наконец не выдержал Штефан-без-палочки.

— Ты! — радостно объявил двойник. — Ты у меня получился, понимаешь? — и тут же пустился в дальнейшие рассуждения: — Конечно, заклинание нестабильно, может рассеяться в любой момент. Нужно всё изучить, пока есть возможность… Но, ты понимаешь, ведь получилось!

От непрерывного потока слов у Штефана-без-палочки снова начала кружиться голова. О, он узнавал себя в минуты крайнего возбуждения, ещё как узнавал, но неужели он действительно в эти моменты такой невыносимый?

— Я? Рассеяться? — вяло вставил он в череду быстро сменяющих друг друга фраз.

— Да, — отмахнулся Штефан-с-палочкой. — Сам понимаешь, сразу четыре скользящих узла, да ещё и два дополнительных вектора пришлось добавить… Но ничего, это не больно. Наверно. И какая вообще разница? Главное — прорыв! Ты же живой, настоящий! Пусть и недолго.

Штефан-без-палочки содрогнулся от радужных перспектив. Постепенно страшная реальность начала проясняться, и чем дальше, тем сильнее не хотелось в неё верить.

Штефан не желал признавать принципиальные исключения трансфигурации. Ему казалось странным, что кто-то когда-то, подведя лишь очень шаткую доказательную базу, объявил о невозможности некоторых явлений, и никто с тех пор даже не пытался оспорить столь категоричное утверждение. Но разве суть науки не состоит как раз в том, чтобы раз за разом бросаться на приступ возведённых предшественниками границ дозволенного? Вагнер уже давно лелеял надежду создать жизнь. Не те жалкие вектора ван дер Линдена, что заставляют стайку наколдованных мышей пищать и разбегаться, а созданную из бумажного листа бабочку — махать крыльями, но настоящую, полноценную жизнь. И когда-то он с большим трудом, но всё же опубликовал работу, в которой рассуждал о том, что первым шагом на пути к созданию жизни с помощью магии должно стать её копирование. Конечно, он работал с мелкими животными. И сколько уже раз ему казалось, что вот он, успех. Несколько раз уверенность была столь велика, что он решался представить результаты своих трудов широкой общественности. И постоянно — вектора ван дер Линдена. Они коварно прокрадывались в его формулы, змеями вползали в заклинания и там прятались до поры, чтобы потом ужалить побольнее. В конце концов доброжелатели сообщили, что ещё одно такое гениальное открытие — и его научную репутацию будет уже не спасти.

Пять лет. Целых пять лет он, смирившись с закостенелым в своём консерватизме магическим обществом, не подходил к столь волнующей его проблеме. И вот теперь…

Что же такого сказал тот смутным силуэтом оставшийся в памяти студент? К какой гениальной догадке подтолкнул?

— Понимаешь, я не мог подойти к ним с двумя одинаковыми мышами, — вторя его мыслям, продолжал объяснять Штефан, который утверждал, что является настоящим. — Да меня засмеют и даже слушать не станут! Нет, я должен был сделать что-то такое, после чего никто не смог бы усомниться. Никто!

Тем временем они подошли к его комнате. Штефан-настоящий — смириться с этим Штефану-копии никак не удавалось — по-хозяйски уселся на кровать, как это неоднократно делал он сам. Или не он? Ведь если всё это правда, то выходит, что его до вчерашнего вечера и не существовало. И все его мысли и желания, его память, его жизнь — всё это принадлежит не ему. А он сам всего лишь нестабильное заклинание. Штефан с замиранием сердца прислушался к собственным ощущениям. Как это будет? Как он перестанет существовать? И когда?

— И что теперь? — нерешительно спросил он, аккуратно устраиваясь на краешек кресла.

Как-то вдруг вспомнилось, что скользящие узлы особенно неустойчивы при соприкосновении наколдованного предмета с другими поверхностями. Рассеиваться Штефан не хотел, даже если это и не больно. Штефан хотел проснуться и узнать, что всё это было просто страшным сном, пусть даже это и было бы эгоистично. Ведь действительно прорыв, ведь именно об этом он мечтал долгие годы. Почему теперь он так жаждет, чтобы этого всего не было? То есть мечтал не он, а тот, сидящий на кровати.

Настоящий Штефан смутился, наконец сообразив в каком раздавленном свалившимся открытием состоянии пребывает его двойник.

— Может, выпьем? — предложил он.

— Ты что?! Я же… — возмутился Штефан-копия, прикидывая, какому страшному испытанию подвергнутся эти чёртовы скользящие узлы, но потом махнул рукой: — А ладно, давай!

— Заветную? — лукаво уточнил Штефан-настоящий, отчего Штефан-копия только ещё глубже погрузился в пучину уныния. Так странно было слышать подобное из чьих-то ещё уст. Его маленькая тайна. Бутылка маггловского аукционного вина, которую он когда-то, едва закончив школу и шалея от собственного могущества, попросту украл и только чудом не попался. Кто ж знал, что за аукционом присматривало министерство? Бутылку он с тех пор возил с собой, но ни один момент до сих пор не казался по-настоящему подходящим для того, чтобы распробовать такое сокровище. То есть он и ценителем-то особым не был и рассуждать о выдержке и урожае не умел, но связанная с этим вином история и его стоимость делали его особенным.

— Давай, — убито согласился Штефан-копия. Кто-то празднует успех, а кто-то…

Вот так вот просыпаешься однажды и понимаешь, что ты — это совсем и не ты. И как теперь с этим жить? Впрочем, и жить-то, если верить его создателю и прототипу, оставалось недолго…

Штефан-настоящий палочкой поманил из приоткрывшегося сундука ту самую бутылку стоимостью в средних размеров особняк, в её величавом сопровождении подошёл к небольшому столику и тут же сотворил два бокала.

— Открывай, — коротко предложил он.

Штефан бездумно кивнул, встал.

Это неправильно! Нет, не то, что он всего лишь созданный с помощью магии двойник — впрочем, и это тоже. То, что сделал настоящий — якобы настоящий — он.

Штефан Вагнер высоко ценил свой магический дар, но находил удовольствие в маленьких совсем не волшебных поступках. Он, решившись откупорить заветную бутылку, которую хранил больше десяти лет, бережно выудил бы её из сундука, полюбовался бы на изумрудные переливы старинного стекла, непременно бы протёр рукавом и собственноручно водрузил бы её на стол. После Вагнер отправился бы на поиски настоящих бокалов, а если бы их не нашёл, то сошли бы и чашки, кубки или любые другие более-менее подходящие ёмкости. Главное — настоящие. Не то чтобы это было логично, но это было бы правильно.

Но тот, кто утверждал, что он и есть Штефан Вагнер, сделал всё по-другому.

Страшная догадка пронзила Штефана.

Копия! Там, рядом со столиком, стояла и сочувственно улыбалась его копия, возжелавшая занять место своего творца.

Похолодев, он на негнущихся ногах подошёл к двойнику.

— Что-то не так? — обеспокоенно осведомился тот.

— Нет… всё… хорошо, — слова еле протискивались через пересохшее горло.

Если он поймёт, что выдал себя, то как поступит? Нетрудно догадаться. А палочка-то у двойника…

Медленно Штефан взял в руки бутылку и тупо уставился на глубоко сидевшую пробку. Двойник заметил его замешательство и с негромким «Да, конечно» повёл палочкой в сторону. Ещё один промах.

От показавшегося оглушительным хлопка Штефан вздрогнул и едва не выронил бутылку. Аккуратно разлил рубиновую жидкость по бокалам.

Поднял взгляд на двойника. Тот улыбался. Нехорошо так улыбался, хищно. Штефан и не знал, что так умеет.

— Ты ведь догадался, не так ли? — тихо предположил двойник.

— Я создал тебя, — прошептал Штефан.

— Да, — двойник тихо рассмеялся, отчего у Штефана по спине пробежали мурашки. — Но, видишь ли, как и ты, я не выношу быть вторым.

— Я ничего не помню… — проговорил Штефан.

— Магия, мой дорогой творец, — самодовольно отозвался двойник. — В частности, заклинание Забвения. Очевидно ведь.

Он взял один из бокалов и отсалютовал им.

— Твоё здоровье.

И в этот момент нервы Штефана не выдержали. Он швырнул бутылку, которую всё ещё держал в руках, в оскалившегося показным добродушием двойника и бросился прочь, даже не замечая, как в спину ударили разлетевшиеся осколки. Его диверсия задержала противника и дала время для побега. Штефан без оглядки бежал по всё ещё пустынным коридорам. Вышедшему из-за поворота профессору Медвецкому он обрадовался как родному.

— Пожалуйста, помогите! — тут же залепетал он. — Там… у него моя палочка! Он хочет… вместо меня! А я его… сам… Пожалуйста!

— Профессор Вагнер, вы можете спокойно объяснить, в чём дело? — Медвецкий неодобрительно отодвинул от себя всклокоченного коллегу.

— Там! — Штефан обернулся, но, вопреки ожиданиям, двойник его уже не преследовал.

— На вас напали?

— Да!

— Кто? — рука Медвецкого сама собой потянулась к палочке, в глазах появился азартный блеск.

— Я… То есть не я, а… другой я. Я его создал, а он…

— Профессор Вагнер, прекратите нести чушь, — рука расслабилась, блеск пропал, а Медвецкий неожиданно принюхался. — Вы пьяны?

— Нет, я не…

Не слушая дальнейших объяснений, Медвецкий крайне невежливо схватил Штефана за локоть и, вполголоса, словно провинившемуся мальчишке, втолковывая о недопустимости подобного поведения для преподавателей Дурмстранга, потащил слабо сопротивляющегося коллегу обратно в его комнату. Там их встретили осколки бутылочного стекла, россыпь винных пятен и забытая волшебная палочка, выглядывавшая из-под кровати.

* * *

— Проклятье, всё лицо расцарапал, — Геллерт, сменив слишком большую для него вагнерскую мантию на школьную форму, придирчиво ощупывал пострадавшее от осколков лицо.

— Не трогай, — потребовала изящная и темноволосая Стела Цончева, палочкой примериваясь к порезам, — сейчас уберу.

— Как прошло-то? — задал интересовавший всех собравшихся вопрос Каспер.

Геллерт скривился и театральным жестом указал на своё лицо.

— Твоя информация, мой дорогой легилимент, оказалась неполной.

— Я же предупреждал, не наглей там слишком, — насупился министерский отпрыск, крайне своим редким талантом гордившийся.

— Ладно, — благодушно отмахнулся Геллерт. — Так даже лучше вышло. Этот идиот мало того что решил, будто бы создал меня, так ещё и попытался это Медвецкому объяснить. Во всю благоухая вином.

По гостиной пробежала волна смешков.

— И что, он даже не подумал об оборотном? — недоверчиво уточнила вертевшаяся неподалёку Марита.

— Магглорождённый, что с него взять? — вздохнула Стела, затягивая последний порез на лице Геллерта.

Смешки переросли в дружный смех.

А спустя два дня студенты Дурмстранга закатили вечеринку в честь возвращения профессора Фекете. Пожилая женщина, ранее не пользовавшаяся особой любовью учеников, была изрядно удивлена и растрогана до слёз. Разочаровывать её не стали.