С детьми все в порядке (джен)

Темная мрачная столовая, обставленная и украшенная в стиле эпохи возрождения. Клементайн Баттерфляй не могла успокоиться, пока не отдекорировала весь дом разными репродукциями — как новыми, так и семейными реликвиями. Мать считала, что юная леди должна расти в окружении прекрасного. Но и не подозревала, что порой все эти картины, статуи, гобелены и ковры не восхищали Мун, а наоборот пугали. Некоторые «экспонаты» домашнего музея являлись отнюдь не копиями , а самыми настоящими оригиналами. Там можно было найти множество прекрасных гобеленов, созданных малоизвестными ткачами на заказ семьи Баттерфляй. Из всей этой мишуры Мун больше всего любила именно эти гобелены. Они не несли в себе ничего поучительного и не передавали исторические факты. Они рассказывали волшебные истории о предках, будто прибыли из сказки.

Род Баттерфляй взял свое начало во Франции, там и жила Мун с родителями до смерти бабушки. После ее кончины семейство перебралось в Лондон. И, дабы юная Баттерфляй не забывала о своих корнях, Клементайн заставляла дочь дома со всей обслугой, гувернанткой, с ней и отцом разговаривать только на французском языке.⁽¹⁾ Потому в ее речи и вне дома могли проскакивать французские словечки. Некоторых это раздражало, ведь порой ничего было не понять, некоторых забавляло, и только одна Диана понимала свою подругу. Нет, французского она не знала, хоть и до сих пор обещала Мун начать его учить, просто по одной лишь интонации она могла понять, что же хочет сказать Мун. Это было одной из причин их дружбы. С ней Мун могла даже скверно выражаться, но пользовалась этим очень и очень редко. Наверно е, между ними была некая связь. Но только ни одна из них не верила в существование подобного. Каждая из них просто считала, что ей повезло с подругой. Зато дома каждое английское слово жестоко каралось: девочку запирали в темном чулане совершенно одну. Конечно же, это несравнимо с побоями, которые, возможно, имели место в других семьях. Но после долгого анализа поведения своей дочурки Клементайн поняла, что Мун больше всего боялась одиночества и маленьких пространств. А в чулане и одиноко, и тесно. Да еще и холодно.

Мун стояла в столовой, где ее окружали устрашающие картины, а еще более устрашающими были родители, которые сидели с другого конца стола. Бернард молча читал газету, так и не притронувшись к завтраку, а Клементайн устремила свой холодный, полный разочарования взгляд на дочь, медленно и равномерно, будто метроном, отбивавший ритм, стуча пальцем по столешнице. Стук разносился по всему помещению.

Тук-тук-тук-тук-тук…

Мун судорожно вздохнула, не осмеливаясь поднять глаза на мать.

— Девяносто девять процентов? — леденящий голос Клементайн разнесся эхом по комнате.

— Девяносто девять и девяносто девять сотых, — отозвалась она, но миссис Баттерфляй ее перебила.

— За что мне такое позорище? — женщина откинулась на спинку стула и прикрыла глаза рукой. — Я стараюсь, выкладываюсь на все сто процентов, лишь бы ты отлично училась, была умненькой, — из уст Клементайн прилагательные с уменьшительно-ласкательным суффиксом звучали очень неестественно. — А ты мне отдаешь всего лишь девяносто девять?

Мун привыкла к холодным отношениям в семье, привыкла к тому, что ею помыкают и очень часто недовольны ее результатами, хотя она из кожи вон лезла, дабы везде быть первой, привыкла к жестким порядкам, но мать никогда не тыкала пальцем в ее недостатки и не называла позорищем. Да, она многое запрещала, принимала твердые меры, ругала дочь, но все это раньше делалось как-то… деликатнее?

Сейчас же деликатность пропала. Совершенно.

Позорище. Мун была позорищем всего рода Баттерфляев…

«Смирись с этим и никогда не забывай».

Но, несмотря на такое отношение, Мун знала, что всегда будет любить родителей, что бы ни случилось. Любовь к ним никогда не потухнет в ней.

* * *

Девушка сидела в своей комнате, думая, убирать чемодан или нет. Все предельно ясно — мать вряд ли после такого отправит ее в пансион. Однако если она не уберет чемодан, это будет напоминанием, что она когда-нибудь да вырвется из этого ужасного места.

Мун была невысокой. Даже маленькой. Настолько маленькой, что ее ноги едва дотягивались до педалей, когда она садилась на банкетку за фортепиано. Вот сейчас ее ножки не могли полноценно нажать на педаль, но это ей не помешало. Она коснулась кончиками пальцев клавиш и начала наигрывать и напевать песню, которая ей так нравилась.

And I find it kind of funny

I find it kind of sad

The dreams in which I’m dying

Are the best I’ve ever had

I find it hard to tell you

I find it hard to take

When people run in circles

It’s a very very

Mad world, mad world.⁽²⁾

Не успела Мун допеть и поднять взгляд на свои награды за вокальные выступления, как дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Клементайн.

— Ты почему еще не собралась? — выпалила она.

— Я? — недоверчиво спросила Мун.

— Ты! Не я же уезжаю в пансион, не заслужив этого!

— Но… Я думала, что вы меня дома оставите… — еле слышно произнесла она, но Клементайн сумела расслышать эти слова.

— Мы поговорили с Бернардом и решили, что там ты сможешь выбраться из статуса позорища.

Ну вот. Опять это слово. «Позорище». Какое позорище.

— Правда? Я… я… не верю,— все так же шептала Мун.

— Поверь уже, наконец, вещи быстро собери и спать ложись. Ты уедешь завтра в девять утра. Я хочу тебя поскорее отослать. Чтобы духу твоего дома не было, — с этими словами женщина удалилась в свой кабинет.

А Мун, даже не задумываясь над тем, что родная мать хочет поскорее ее сплавить куда подальше, бегом понеслась собирать вещи. Одежды у нее не так много, потому дело было быстро завершено. Однако когда Мун заглянула в свои шкафы, она поняла, что взяла абсолютно все: всю одежду, все книги — книг-то было куда больше, чем одежды. Почти все ее вещи уместились в трех чемоданах. Мун подумала о том, что зря, наверное, взяла столько всего, но в ней говорило желание убраться из этого дома подальше и навсегда. Потому она решила ничего не выкладывать. После пансиона она надеялась на поступление в институт, а там уж поселиться в общежитии, найти работу и заработать на первую квартиру. Хотя бы на съемную.

* * *

Мун проснулась ни свет ни заря . Слишком долго она ждала этого момента. Ей совсем не хотелось уезжать от родителей и Дианы, но этот дом ей уже окончательно опостылел. Ей казалось, что он выжимает из нее все жизненные соки, потому аж с пяти утра Мун Баттерфляй была на ногах и проверяла, все ли она собрала, ничего ли не забыла.

За час до отъезда, наспех позавтракав и сделав прическу , она отправилась в ту часть дома, где хранились семейные реликвии. С ними ей тоже жалко было прощаться. У любимых гобеленов Мун просидела, рассматривая их, полчаса, а потом пошла в комнату, сняла мобильный телефон с зарядки, убедилась, что батареи хватит на неделю с лишним, и убрала провод в самый низ чемодана, а телефон в карман, и спустилась вниз, дабы дождаться там машину.

Она услышала стук каблуков по кафелю из-за спины и обернулась. Клементайн стояла за дочерью, пытаясь побороть желание показать все свои эмоции.

— Я лишь только хочу, чтобы ты стояла твердо на ногах, когда будешь взрослой. Я хочу для тебя лучшего будущего.

Мун кивнула.

— И самое главное, что я хочу тебе сказать, — послышался шум мотора и скрежет резины по каменной кладке. — Я люблю тебя.

И не сдержавшись, Клементайн мимолетно прижала дочь к себе, а потом резко отстранилась и ушла в дом.

Таких резких перепадов юная Баттерфляй никогда не замечала за матерью. Только вчера вечером она журила Мун за одну сотую, которой ей не хватило до полных ста процентов, а сегодня утром так открыто признается в любви и даже обнимает. Прямо-таки два дня сюрпризов.

В таком же ошеломленном состоянии она передала свои чемоданы водителю, который должен был довезти ее до пансиона.

Когда вещи благополучно оказались в багажнике , мужчина открыл дверцу машины и жестом пригласил Мун сесть.

«Прощай, дом ужасов. Здравствуй, пансион!»

* * *

— Вот мы и приехали! — возглас водителя заставил Мун вздрогнуть от неожиданности.

Она потерла глаза спросонья и выглянула в окно. Дорога была долгая и утомительная, потому она уже на втором часу уснула, ведь читать было неудобно — машина то и дело подскакивала на очередной кочке, заставляя так же подскакивать и ее саму, и книгу в ее руках, буквы расплывались и не составляли слов, как должны были бы.

Перед ней возвышался один из корпусов пансиона. Ее довезли до здания регистрации. Оно было похоже на маленький замок. Выйдя из машины, Мун оглядела территорию и примерно представила по памяти, что в каком корпусе находится. Все было выполнено строго в готическом стиле. Ее это привлекало и завораживало.

Она хотела было достать свои чемоданы и с ними пройти на регистрацию, но водитель жестом попросил ее отойти и произнес:

— Я сразу отнесу их в ваш дом, — и вместе с вещами он ушел.

Два аспекта сразу поразили ее: во-первых, водитель уже знал, где она будет жить, а во-вторых, она не ожидала, что у учащихся здесь отдельные дома, а не комнаты. Быстрым шагом она прошла к отделу регистрации и, не рассчитав силы, раскрыла дверь от себя.

Бабах! Раздался звук упавшего тела.

Прикрыв рот ладошкой, Мун вошла в помещение, и перед ней предстал юноша, растянувшийся на полу с закрытыми глазами, его темные волосы, длиной примерно до подбородка, обрамляли лицо. На нее устремилось целое множество взглядов других учащихся. Мун посмотрела на него: грудь равномерно поднималась, значит, он дышал. Но это не значит, что все обошлось. Мун села на корточки и шлепнула его по щекам с двух сторон сразу.

— Эй! Réveillez-vous!⁽³⁾ Мистер! Вы меня слышите?

А в ответ тишина и никаких признаков сознательности.

— Господи… — прошептала она. — Вот же действительно le déshonneur!⁽⁴⁾ Что же делать?

Вспомнив об уроках первой помощи, на которых она всегда была внимательной, в общем, как и всегда, она сразу поняла, что делать.

— Дыхание «рот-в-рот»! — мисс Баттерфляй склонилась над парнем и приготовилась к процедуре.

Он же сознание не терял и, поняв, что его сейчас может поцеловаться с такой красоткой, вытянул губы навстречу.

Мун глаза, как при настоящих поцелуях, не закрывала, потому увидела этот порыв и быстро отстранилась.

— Что вы делаете?! — вскрикнула она.

— Позволяю вам спасти меня, — он распахнул глаза, сел, ухмыльнулся и стряхнул невидимые пылинки с пиджака.

Мун на минуту запнулась, разглядывая его глаза. Они желтые. Ярко-желтые.

— Вы даже сознание не теряли! — продолжала возмущаться Баттерфляй.

— Сознание — нет, а вот голову, когда вы буквально сбили меня с ног, — да, — парень продолжал ухмыляться.

Она закатила глаза и направилась в конец очереди. За разыгравшейся сценой продолжало наблюдать все помещение.

— Эй, дорогуша, ну куда ты? — кричал ей вслед парень. — Я же не узнал, как тебя зовут!

Молчание.

— Да не обижайся ты, я же просто шутил.

Опять молчание.

— Ну что же ты?

— Идиот, — процедила Мун.

— Зато красивый, — он самодовольно улыбнулся.

— С «Идиотами-Зато-Красивыми» я знакомиться не собираюсь, — отрезала она, даже не поворачиваясь к наглецу лицом.

Вдруг механический голос заявил на всю регистрационную:

— Тоффи Ноубл, подойдите, пожалуйста, к окну номер шесть и заберите ключ от вашего дома.

— Тоффи Ноубл?

Баттерфляй была поражена.

Очень поражена. Даже перепады настроения матери ее так не удивили.

А Тоффи Ноубл лишь подмигнул и поспешил за своим ключом.

Так ей еще никогда не «везло».

* * *

После отъезда дочери Клементайн отправилась в свою комнату. Встав перед зеркалом, она оголила плечо и, извернувшись, рассмотрела метку на спине чуть выше лопатки: красный кружок, окаймленный такими же красными точками.

— Ну вот, скоро мое время придет. Надеюсь, Мун там будет в порядке, и не будет сильно грустить после моей смерти…

1) В диалогах французская речь будет выделена курсивом.

Она будет довольно редко встречаться.

Вернуться к тексту

2) Песня Mad World — Tears for fears

Вернуться к тексту

3) Réveillez-vous — очнитесь

Вернуться к тексту

4) le déshonneur — позорище

Вернуться к тексту